Да навскидку Сколково.
А кто у нас еще не подписан на Джона Шемякина? Не утерпела, выкладываю его новогодний опус:
Вбежавшие в кабинет домочадцы предъявили претензии по поводу ведущейся подготовки к празднованию Нового года.
Я всегда готов к встрече с близкими, раз уж она так необходима или, не знаю, неизбежна.
"Кто таковы?!", - вскричал с неподдельным гневным любопытством, поднимаясь исполином над столом, - "а ну плясать! Всем плясать с отчаянностью!"
Пляшут все мои любимые очень хорошо. Негритянская генетика. Другие гены тоже тянут к танцам, но не так сильно.
Пока смотрел на заходящихся в танцах домашних, подумал, что действительно что-то из празднований ушло, незаметно покинуло дом. Раньше целые спектакли были. Волнения. Роли. Была сладкая тревога. Две палки сервелата и сладкая тревога про мандарины.
А ещё раньше я орехи с бабушкой золотил. Там целая индустрия была. Сидишь взопревший, перед тобой блюдечко с молоком как перед коброй, книжечка с сусульным золотом, орехи. Хирургическая точность, не дышишь, орех в молоке катаешь, потом по золоту, а пальцы должны быть сухие. И вот орех из бурого становится волшебным. Все равно не дышишь - бабушка смотрит синими глазами Фатерлянда. Не дай бог запорешь орех! Всё! Бабушка вздыхала, губы поджимала, называла "ну камчадал, да".
А всё равно радость была. В орех вколачиваешь гвоздичек, на гвоздичек наматываешь петельку. И потом россыпью всё это волшебство на ёлку вешаешь. Сам потный, счастливый, часы на стене тикают, а ты на цыпочках тянешься с табурета, чтобы вон там ещё и вон там. Орехи на петельки в зубах зажаты. Развесишь. Спрыгнешь с табурета и в вытянутых колготках отбежишь - смотреть!
Потом гости, сталинское вороньё, прилетали. Один к одному! Из единого куска базальта вырублены киркой. Сидишь в жабо за столом со всеми. На жабо этом - брошь. Это обязательно. В руках нож и вилка. Волосы жиденькие на пробор. Уж не знаю, к чему меня бабушка готовила. К каким светским раутам в Коста-Рике. Люди курят, люди говорят, у дам помада на губах, от мужчин сухим одеколоном пахнет, люди улыбаются золотом, почти таким же, что на ёлке. И точно таким же, что у тебя в неполнозубой пасти. Излишки сусальные я себе на клыки лепил. Считал, что так выгляжу взрослее и весомей. Сидишь и смеёшься. Когда все смеются смеёшься, хотя ни хрена не понял про армян. И когда никто не смеётся тоже смеёшься, чтобы показать золото в пасти. Потом стихи читаешь. Если без особого выражения, то читаешь стихи ещё раз. Кланяешься. Лимонаду налузгаешся до изумления.
Вот так сидишь, золотозубым в жабо, и обмираешь от понимания смысла жизни и тайны счастья. Как крошка-хорёк познаешь тайны леса.
Плюс шоколадные конфеты с собой в карманах уносишь. Негромко так рассуёшь их и потом в постели разворачиваешь. Золотинки из конфет под подушку кладёшь. Они потом ещё долго пахнут и опять же золото. Засыпаешь счастливым. Просыпаешься первым. И бродишь по посленовогодней квартире как хозяин полновластный. Телевизор сам включишь, но без звука, чтобы власть подольше. Попробуешь отчего-то запретной горчицы. Рот забит колбасой и пирожным. Одновременно. До сих пор любимое гастрономическое сочетание.
Понятно, что сейчас это всё кажется Гофманом и бараком.
Поэтому веселимся иначе.
Объяснять домашним ничего не стал. Вышел из-за стола, провел всех кавалькадой по залам. Елки нет - её Никаноровна сшибает и бесится. Мандарины выжраны неизвестными лицами ещё вчера. Дед Мороз им скучно! Конкурсы со стихами и шарадами - тоскливое унижение. Алкоголь я не одобряю. Еду приготовлю сам. Действительно, для настоящего веселья простора мало.
Построю всех ночью на первое января. Пройду вдоль строя. вручу подарки, пожимая руки.
Потом свет погашу.
