Чудь
Pro
Кудряшева нравилась только самая ранняя, вот мама на даче - да, еще у нее есть очень сильное - на небе только и говорят, что о море
Ахматову, Цветаеву вообще нет. ну вот вообще.
Серебряный век - Гумилев, Окуджава, Рождественский. Немного Маяковский.
Пушкина очень люблю. И ничего он не устарел. Нечего тут
Почему вдруг советский рок вдруг стало жизненно необходимо знать всем вокруг - не поняла)) Что б песня легла на душу, она должна совпасть с какими-то внутренними нюансами, это не зависит от образованности И если вдруг рок не трогает душу, то и певцов их зачем знать? Я обожаю машину времени, но не думаю, что все вдруг должны знать их песни. И Цой, и Летов у меня пошли очень ограниченно, хотя сатира Летова прекрасна, она все же на любителя
Сатира Шнурова восхитительна, но опять же, на любителя, у меня родители бы сделали трагичное лицо, если б услышали. Хорошо, что его по радио не крутят
Перед воротами очередь хуже рыночной,
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно - на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся - словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья - а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.
Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.
Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.
Ты откуда? Я - из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома - разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться - родители шибко гордые,
Имечко - Пенелопа, а мне - носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были - напротив - лодыри.
когда окликают - я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.
Но как бы то ни было - я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
..молчат и смотрят каждая в своё небо.
А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы - хоть знать, что там ему хорошо.
А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
...Ты знаешь, как это бывает - вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе - потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
... или тебе говорят: "Ты держись". Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.
А я была - и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.
Да что я тебе говорю - ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.
Говорит - послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы - кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда - минус на минус.
- Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
- И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.
Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.
Он мне говорил - ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках - аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
- Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю
Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке - шелковой, тонкой, вышитой,
И всё - убеждал - всегда по его веленью.
А если не по его - то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх - ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.
И вот еще - утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу - игрушечную собаку.
- Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог - и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.
- Он всё говорил, что пути его бесконечны.
- Конечно.
И гогот толпы - как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже - снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.
- Да, что мы всё о них... Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому шаришься
И сердце - даже не бьется, а трепыхается?
- А я вяжу. И знаешь ли, помогает.
Вяжешь - неважен цвет, наплевать на стиль,
А потом нужно обязательно распустить.
И сразу веришь - он есть. Пусть он там, далекий, но
Ест мягкое, пьет сладкое, курит легкие,
И страх отступает и в муках тревоги корчатся.
Но точно знаешь - когда-нибудь шерсть закончится.
Наверно просто быть кошкой, старушкой, дочерью
Кем-нибудь таким беззаботным, маленьким.
- Эй, девушки, заходите. Тут ваша очередь!
вы кажется, занимали тут.
Он смотрит на сутулую стать Мариину,
на Пенелопин выученный апломб.
И думает - слышишь, кто-нибудь, забери меня,
Я буду сыном, бояться собак и пломб.
Я буду мужем - намечтанным, наобещанным
Я буду отцом - надежней стен городских.
Вот только бы каждый раз когда вижу женщину -
Не видеть в ее глазах неземной тоски
И стоит ли копошиться -
когда в них канешь, как
Будто сердце падает из груди,
Как будто вместо сердца теперь дыра.
И он открывает дверь в их неброский рай
Где их паршивцы
сидят на прибрежных
камушках
и никуда не думают уходить.
Тесно и потно, дети, пропойцы, бабищи.
Это понятно - на стороне изнаночной
нет уже смысла выглядеть подобающе.
Топчутся - словно утром в метро на Бутово,
словно в Новосибирске в момент затмения.
десять веков до закрытья - а им как будто бы
десять минут осталось, а то и менее.
Тошно и душно. Скоро там будет кровь или
обмороки. Мария отходит в сторону,
где посвободней, где веришь, что Райский сад.
к хрупкой высокой девочке с тонким профилем,
с косами цвета сажи и крыльев ворона
и с серебряными нитками в волосах.
Смотрят оттуда на всё это злое варево
И им просто приходится разговаривать.
Ты откуда? Я - из большого города,
Я оттуда, где небо не помнит синего,
Добраться до дома - разве что на троллейбусе.
Ты будешь смеяться - родители шибко гордые,
Имечко - Пенелопа, а мне - носи его
Ладно, хорошо, что еще не Лесбией.
А ты откуда? Я тоже, знаешь, из города,
Мои родители были - напротив - лодыри.
когда окликают - я не беру и в голову.
Как Мюллер в Германии, Смит на задворках Лондона.
Но как бы то ни было - я сюда не хотела,
вот если бы он не ушел тогда в злую небыль.
Вот если бы мне хоть слово о нем, хоть тело.
..молчат и смотрят каждая в своё небо.
А мой я даже знаю, куда ушел.
И мне бы - хоть знать, что там ему хорошо.
А в очереди предлагают кроссовки дешево
И сувениры в виде ключей на пояс.
...Ты знаешь, как это бывает - вот так всё ждешь его,
А после не замечаешь, что едет поезд.
И ищешь силы в себе - потому что где ж еще,
И давишь тревогу в объятиях серых пепельниц.
... или тебе говорят: "Ты держись". Ты держишься
За поручень, за нож, за катетер капельниц.
А я была - и внешне так даже чистенько,
Ходила на работу бугристой улочкой,
В метро по вечерам набивалась плотненько.
А муж мой сошел с ума и в конце бесчисленно
Вырезывал колыбельки, игрушки, дудочки,
Он, знаешь, был высококлассным плотником.
Да что я тебе говорю - ты уже ученая.
Пенелопа гладит теплые кудри черные.
Говорит - послушай, но если бы что-то страшное,
То как-нибудь ты узнала бы - кто-то выдал бы
А значит, что есть надежда - минус на минус.
- Мне снилось, что Иосиф ножом окрашенным
На сердце моём его имя навечно выдолбил.
- И мне, ты знаешь, тоже такое снилось.
Их накрывает тень от сухой оливы.
Толпа грохочет, как камни в момент прилива.
Он мне говорил - ну, что со мной может статься-то,
По морю хожу на цыпочках - аки посуху,
В огне не горю, не знаю ни слёз, ни горя.
Цитировал что-то из Цицерона с Тацитом,
Помахивал дорожным истертым посохом.
- Я знаю, Мария. Мой тоже ходил по морю
Мой тоже побеждал, говорил, подшучивал,
Родился в рубашке - шелковой, тонкой, вышитой,
И всё - убеждал - всегда по его веленью.
А если не по его - то тогда по щучьему,
Забрался на самый верх - ну куда уж выше-то,
Не видел, что стою уже на коленях.
И вот еще - утешали меня порою,
Что имя его гремит, словно звон набатный.
Подсунули куклу, глянцевого героя
Как Малышу - игрушечную собаку.
- Я знаю, знаю. Я слышала в шуме уличном,
Что он, мол, бог - и, значит, на небе прямо.
как будто не догадаюсь, как будто дурочка,
как будто бы у богов не бывает мамы.
- Он всё говорил, что пути его бесконечны.
- Конечно.
И гогот толпы - как будто в ушах отвертками,
Как будто камнем в вымученный висок.
Пенелопа нелепо курит подряд четвертую.
В босоножки Марии забился теплый песок.
Ну, что там? Доругались ли, доскандалили?
А было похоже - снег заметал в сандалии,
Волхвы бубнили в ритм нечетким систолам,
какой-то зверь в колено дышал опасливо,
И он был с ней неразрывно, больно, неистово,
О Боже мой, как она тогда была счастлива.
- Да, что мы всё о них... Кстати, как спасаешься,
Когда за окном такое, что не вдыхается,
Сквозь рваный снег гриппозный фонарь мигает,
Когда устало, слепо по дому шаришься
И сердце - даже не бьется, а трепыхается?
- А я вяжу. И знаешь ли, помогает.
Вяжешь - неважен цвет, наплевать на стиль,
А потом нужно обязательно распустить.
И сразу веришь - он есть. Пусть он там, далекий, но
Ест мягкое, пьет сладкое, курит легкие,
И страх отступает и в муках тревоги корчатся.
Но точно знаешь - когда-нибудь шерсть закончится.
Наверно просто быть кошкой, старушкой, дочерью
Кем-нибудь таким беззаботным, маленьким.
- Эй, девушки, заходите. Тут ваша очередь!
вы кажется, занимали тут.
Он смотрит на сутулую стать Мариину,
на Пенелопин выученный апломб.
И думает - слышишь, кто-нибудь, забери меня,
Я буду сыном, бояться собак и пломб.
Я буду мужем - намечтанным, наобещанным
Я буду отцом - надежней стен городских.
Вот только бы каждый раз когда вижу женщину -
Не видеть в ее глазах неземной тоски
И стоит ли копошиться -
когда в них канешь, как
Будто сердце падает из груди,
Как будто вместо сердца теперь дыра.
И он открывает дверь в их неброский рай
Где их паршивцы
сидят на прибрежных
камушках
и никуда не думают уходить.
Ахматову, Цветаеву вообще нет. ну вот вообще.
Серебряный век - Гумилев, Окуджава, Рождественский. Немного Маяковский.
Пушкина очень люблю. И ничего он не устарел. Нечего тут
Почему вдруг советский рок вдруг стало жизненно необходимо знать всем вокруг - не поняла)) Что б песня легла на душу, она должна совпасть с какими-то внутренними нюансами, это не зависит от образованности
И если вдруг рок не трогает душу, то и певцов их зачем знать? Я обожаю машину времени, но не думаю, что все вдруг должны знать их песни. И Цой, и Летов у меня пошли очень ограниченно, хотя сатира Летова прекрасна, она все же на любителяСатира Шнурова восхитительна, но опять же, на любителя, у меня родители бы сделали трагичное лицо, если б услышали. Хорошо, что его по радио не крутят
