Кажется, и впрямь в прошлую субботу я с зимой попрощался: уже на следующий день повалил мокрый снег, погода пошла на плюс. Красивые сугробы осели снова; мокрый снег падал на холодный асфальт и тут же растекался ледяной плёнкой, потом она сверху таяла... Вода поверх льда, хуже нет. Левады наверняка схватило так же - и эта радость могла твориться весь март, благо весну обещали затяжную. Кони с ума сойдут стоять. И делать на конюшне в безвременье, в общем-то, нечего. Я бы и не делал, если б не оглобельный проект, который внезапно откатился назад: мелкие недоделки полезли, как на дрожжах, работяга требовал моего взгляда и решения. А на донышке подкорки болталось, что Старика стоит приглядеть лишний раз, недолго ему осталось. Мысль постарался прибить, но на конюшню поехал - по обычаю, в среду. Единственный день, когда обещали стабильный минус: пусть лед, но хоть воды сверху нет. Может, хоть по леваде погулять удастся?
...Посёлок встретил меня натёчным льдом прямо у лестницы путепровода. Ночь казалась по-осеннему тёмной: странно, снег же повсюду лежит? Чистый асфальт проулка вселил надежду, но не надолго: чем ближе я подходил к конюшне, тем больше встречалось на асфальте замёрзших ручьёв. Обломки снеговика на поле издевательски смотрелись снесённым бюстом вождя. А ледяной жёлоб вместо зимника, ведущего на подворье, добил надежды доползти до левады. Народ боролся: через пандус до ворот левады тянулась навозная полоса; напрасно - она была жёсткой, как камень, и скользкой, как и всё вокруг. Поездка вырождалась, как принято говорить, в целование в носик.
Посреди конюшенного прохода сверкающей статуей стоял Магадан - стоял сам по себе, с одиноким чомбуром, закинутым на спину. Возле него ударно трудилась Ника: пол был усеян клочьями шерсти, а Монина шкура смотрелась, скорее, не демисезонной, а летней. В этом семействе уж три коня, и, чтобы охватить всех, народ сдвинул выходные и ездит порознь, чтобы охватить всех... монстры, я так бы не смог. Хотя, если б это семейным делом было - смог бы, наверное. С тоской посмотрел в сторону Старика - шкура его была заляпана дерьмищем не хуже, чем в прошлый раз: валяться на льду неудобно, развлекаемся в деннике. Моим визитом он бы не удивлён нисколько: неспешно выдвинулся к решётке, махнул хоботом - давай, что принёс. С таким объёмом грязищи я рисковал застрять тут до последней электрички. А если счесать хотя бы половину той шерстищи, что была в прошлый раз - чем он дышать в деннике будет? Решил дождаться, пока дочистится Моня, и потом встать на развязки: времени с отменой проездки, казалось, было не много, а очень много.
И я для начала отправился к серым. Порубил ножом "противотанковую" морковку: морковок было меньше десятка, даром, что пакет тянул под два кило - Старик должен остаться при своих, тем более, на развязках. Старшая серая морда уже прилипла к решётке; свою моркву она лопала с величайшей уверенностью, что морковка ей положена исключительно за неотразимость. Кошка, не лошадь... Погладить сегодня получилось с самого начала, лобешник почесать она изволила предолжить сама. Старик так обычно просит - а эта как подглядела: а ведь на разных концах конюшни живут. Пытался массировать гребень - объявила, что не по чину, отстранилась, тут же ткнулась носом в карман. Как вариант, сказала - морковку вперёд. Свой лимит она выбрала: надо ж было оставить и мелкой, что всё это время постукивала в своём деннике. Когда кормил, за боковой решёткой возник хобот старшей с глазами, исполненными великой печали: мир обрушился, кормят не её! Я серьёзно пожалел, что не додумался ей ещё кусочек оставить - что и требовалось доказать. Кони через одного лицедеи, но такой выразительности не встречалось давненько; в цирке бы ей выступать.
Моня всё ещё топтался в проходе, благоухая импортным кондиционером. Тянуть время не пришлось: хлопнула воротина, явился работяга. Намедни он путано объяснял по телефону, что оглобли снова не подошли; почему - я не понял, попросил без меня не трогать. Проблем, как казалось, там быть не должно - ну неоткуда им было взяться, но если человек упорно настаивает - это неспроста. С фонарём на лбу и оглоблями наперевес мы выбрались наружу. Проблема увиделась, когда мы прицепили оглобли: укосины, поддерживающие жёсткость рамки, влетали в полозья с тыльной стороны изгиба! В боевом положении, под углом вперёд-вверх, эффект не наблюдался, но попробуй в боевом положении запихнуть туда лошадь, которой висящие в воздухе палки ещё и не понравиться могут. А лечь на землю оглобли не могли - тут и мешала укосина.
Мужик настаивал, что достаточно перенести укосины на другую сторону, оставив поперечину на старом месте - но какую жёсткость рамке они тогда смогут обеспечить? Сошлись, что будем переносить поперечину, а укосины оставим на старом месте. В общем, и для лошади место увеличится: мне что-то не нравилась длина оглобли до поперечины, хотя она и так была длинее эталонного образца. Резать сварные швы работяга считал делом наипростейшим - а болгарка на что? Впрочем, и переходник на поперечину, точёный на станке из стального прута(!), с центральной частью по диаметру трубы, он проблемой не считал: мол, не хватит длины, изобразит новый. Только, мол, приезжай сам, вместе мерить будем. Я его хорошо понимал: стоя над изделием, мы договаривались куда лучше, чем по телефону. Этак мы и впрямь сани до рабочего состояния доведём... Только вот останется ли к тому времени снег?
Коридор, наконец-то опустел, но на все дела у меня оставалось минут сорок: время на конюшне, как всегда, текло совершенно непонятно. Подошёл к деннику: Старик ушёл в глубину - видимо, тоже решил обидеться, что им не занялись первым. Издалека морда казалась какой-то истончившейся и неправильной: хоть убей, сквозь неё виделся Белый конь. Отбросил морок, зашёл внутрь с недоуздком. Пропустил меня Старик как-то особенно неуклюже - неужели завалился на льду, ногу попортил? Нет, пошёл за мной нормально, безропотно встал на развязки - до тех пор, пока не убедился, что их длины не хватает, чтобы дотянуться до ведра с морковкой. И тумбочки какой поставить ведро поблизости не было... Стоять задаром Старик не нанимался, ударил в пол двумя передними ногами сразу, потом показал, что сейчас сядет по-собачьи на хвост, и недоуздок при этом точно крякнет. Свинство с его стороны, конечно, но недоуздок терять не хотелось... Крикнул Нике, что проход свободен, вернул чучелина назад: сам виноват, пускай теперь своими волосьями дышит.
Чучелин, ясное дело, виноватым себя не чувствовал, "бронебойной" морковкой захрустел. А я смотрел на фундаментальную грязищу и всё сильнее осознавал, что сорока минут на это безобразие будет мало. Интересно, шкура был заметно лысой: похоже, его чистили без меня, и не раз. По ряду обмолвок Колдуньи считаю, что потрудилась Крестница - забавно, если она превозмогла своё настороженное отношение к этой конине. Думаю, конина ещё и подыгрывала: пугать детишек она великолепно умела со времен спортивного проката. Но сейчас Старик всё сильнее впадает в философский пофигизм - может, надоело молодёжь шугать? Пофигизм был, кстати, налицо: я долго и очень муторно пытался прочистить мерзкое жёлтое брюхо, и по руке со щёткой ни разу не прилетело ногой. Самую свежую кляксу пришлось бросить: лечилась она разве влажными салфетками, а они кончились две недели назад; настала пора посетить Fix Price. Но и с такой, считай, перелинявшей шкуры волос набралось на добрый парик времён какого-нибудь Людовика. Без зимней шерстины конь смотрелся нескладно, будто слепленным из разных кусочков. Мышц толком не было, "сдулись" бёдра. Странное дело, задние ноги в покое не опухли, второй раз уже замечаю - значит, и сердце худо-бедно тянет. Долгая чистка Старику надоела: бросив в кормушке пару-тройку морковок, он раз за разом открывал хоботом дверь и вытягивал туда шею на длину чомбура. Коридор был пуст - так что пусть стоит, мне же светлее с открытой дверью будет. Он это тоже понял: хобот вернулся, потребовал, чтобы я обработал скребницей и его. Почистил, конечно; благодарный хобот устаканился, закрыв глаза, у меня на плече: ритуал последние полгода неизменный. Помассировал ему гребень: на самом краю, глубоко под гривой, прощупалось несколько опухолей размером от вишни до горошины - точно такие же не первый год сидят на репице хвоста. Что делать, если уж взялись они лезть - не остановятся, хорошо хоть, перестал расти монстр на левом виске... Тридцать четыре раза тьфу.
А ведь он мне ещё что-то сказать хотел, снова бодаться полез. Выклянчил кусочек сахара из самого последнего резерва - съел, конечно, но показалось, что он совсем другое в виду имел. Но время у меня было уже отрицательное. Вышел, оставив его дожевывать морковку, последний морковный "снаряд" положил в кормушку старшей кобыле: она удивлённо взмахнула ресницами - "почему не из рук?", но отказываться не стала. В какой уж раз пришлось на станцию бежать... Очень аккуратно я двинулся краем ледового жёлоба, пересекающего подворье. В левадах мелькнули черные тени, раздался лай в два голоса: это какая приблудная кабыздошина конюшню своей территорией считает? Проверил, легко ли вынимается нож, тронулся дальше. На льду отмахиваться было бы паршиво, но кабыздохи держали дистанцию метров в пятьдесят, а потом и вовсе заткнулись, растворившись в ночи. И слава Богу. На улице, на удивление, было тепло, пусть стоял явный минус - лёд под ногами оставался сухим. И шёл я по этому льду с неплохой скоростью, на станции был, когда прожектор поезда еле теплился на горизонте. А ведь в сторону конюшни брёл, шатаясь. Биополе коня помогло ожить безо всякой верховой езды. Впрочем, в неудобном сиденье электрички спина загудела изрядно, будто я часок на учебной рыси посидел.
