Хмурое утро началось с того, что я не пошёл на бакшеевскую Масленицу. Рюкзак был собран с вечера, необходимый снаряж починен, добрые старые ВЦСПСы промазаны седельной смазкой на воске. Даже новый анорак купил взамен сношенного до дыр. Проснулся за час до будильника и понял - пилить в мокрый лес с набором мелких болячек мне неинтересно нахрен. Ещё через час порадовался, что дома: за окном ударил снежный шквал с видимостью ноль. Поглядывая за окно, я неспешно делал домашние дела - и они мне даже нравились. А сил вот не было: кантуя по квартире пылесос, открыл для себя, что, если не хочу перекуривать каждые пять минут, работать надо очень неспешно. Принудительно неспешно. Посмотрел на часы: половина двенадцатого, пора бы собираться на конюшню. На какую, прости Господи, конюшню, если из носу льёт, горло распухло, как телеграфный столб, а там я встречу чистый лёд? Хм, а конь, который тебя ждёт? А оглобли, за которые надо рассчитаться с работягами, наконец - если они не упёрлись в очередной тупик, конечно... Проклятье, а оно мне надо? На этой мысли я слегка озверел и пошёл перекладывать рюкзак заново. Морковка меня не дождалась - пошла густой пушистой плесенью. Гадостно, но её можно и в посёлке купить, так что - вперёд, проклятая обезьяна. Только - не спеша, чтобы воздух ртом потом не ловить.
В последний день Масленицы на улице было необычайно пусто. Асфальт протаял полностью, лужи на нём отражали серое небо. Высокое небо, надо сказать. Неожиданно промозгло оказалось в метро... Зато на перроне подсыхал асфальт, лёгкий ветерок уносил влагу, которая ещё недавно заполняла весь окружающий мир - прямо венгерская зима. Поездка переставала казаться совсем уж дурацкой. Впрочем, в посёлке меня могли ждать самые разные чудеса.
Город был пуст, и электричка была пуста; как впервые, смотрел на пустой вагон, насквозь пронизанный светом, с ясно видимыми пейзажами, бегущими в окнах. В электричках сейчас МОЮТ окна! И в окнах с удалением от города неуклонно светлело: тучи рвались, местами даже мелькало солнышко, и под его лучами посверкивал кристаллами снег: не верилось, что три часа назад завивалась мокрая пурга. Прогулки в посёлке протаял до асфальта - и это радовало, если придётся гулять по улицам в руках. Нет, видимо, не придётся: по сверкающему футбольному полю (однако!) метались пёстрые лошадиные шкуры; радостно гавкая, за сменой мохнатым шаром катился Вермахт, сбоку, эстетски отстранённо, рысила Летучая: к общественным увеселениям она была равнодушна. Юная Надежда командовала сменой зычно, как заправский тренер: я на другом конце поля услышал, как она распевала Крестницу за то, что она не держит среднюю скорость смены. Все в сёдлах, на природе это правильно... И Крестница в седле? Хм, я уже думал, что мелкие здесь без сёдел из политических соображений ездят. Впрочем, в политике, в отличие от конного дела, Колдунья куда как меньший догматик.
...К полутьме конюшни глаза привыкли не сразу: воззрившись на знакомый денник, я не увидел там коня! Уткнулся носом в решётку, за которой мелкими точечками серела белёная стена... Никого! И в левадах коня не видал, когда мимо шёл. Хотел уж кричать конюху, куда переставили и зачем, как прямо напротив моего лица возникли два лиловых глаза, потом обрисовалась голова, мотнулась вверх-вниз: что дурью маешься - я здесь, давай, что принёс. Сунул морковку в хобот, чувствуя себя очень большим идиотом.
Так, немедленно переодеться и вывести чучело попить, чтобы до выхода оправиться успел. Пояс галифе с трудом сошёлся на пузе: если резко не похудею, к следующей зиме потребуются другие, с исчерпанием советских складов - это квест и лишняя денежка. Ноги в утеплённых сапогах тут же захлюпали: а плевать - пусть лучше хлюпают, чем дубеют. И сколько белой волосины осталось на одёжке с прошлого раза... Сейчас конь выглядел почти пролинявшим: лишь на ногах, животе и грудине кучерявились остатки зимней шерсти. Разумеется, свежая грязь налипла именно туда. Грязищи вообще хватало - воюя с ней, я вычесал шерсти поболе, чем в прошлые разы: откуда её столько на лысой шкуре? Впрочем, лысая шкура показала, что с телесами у Старика после линьки не так всё и плохо: даже ребра, что вылезают первыми, сейчас не стучали по скребнице. На долгую отлучку Старик не сетовал, лопал морковку в два горла, но несколько раз долбанул передами в пол, когда я со скребницей добрался до грудины. Может, под зимней шкурой новая опухоль прёт?
Мы были готовы, когда появилась Колдунья - попросила дождаться, пока не вернутся девоньки: мало ли, что будет, если мы наткнёмся на кобыл на поле, а тем более, где-нибудь на задах конюшни... В общем, я мыслил так же. Заодно она посоветовала не лезть в седло прямо на подворье: на пандусе, да и после него хватало пластин натёчного льда. Ну, лезть я всяко думал со своего "родного" блока у входа в коровник. Старик с воплем вылетел наружу, радостно пробежал пару метров и сообразил, что зрителей в цирке не имеется. Мозги включились тут же: ледяной участок он прошёл вдумчиво, глядя под ноги, и только глубоко, со щёлканьем, вдыхал весенний воздух. На улице было хорошо: лицо гладил лёгкий ветерок, редкие облака, слегка тронутые вечерней пастелью. Девоньки прокричали вслед - дядя Кеша, не лезьте на шоссе, садитесь здесь, тут не скользко. Пришлось лезть. Посадку с земли Старик любит не очень, неизменно выражает отношение ровно три раза, и ведь не надоедает; разочек осадить в руках пришлось и сегодня, но многолетний ритуал сегодня прошёл как-то вяло: если весна настраивает жеребца только на философский лад, поневоле о бренном задумаешься.
Зря я девчонок послушался - лучше бы сперва в руках погуляли. Первые метры Старик тащил меня с видимым усилием, медленно и вдумчиво, не рывком, вылез на проулок. Чистый асфальт для него - тоже тяжело, но сегодня он не щупал ни разу, спасибо отросшим копытам. Не поколебавшись, он пересек огромную весеннюю лужу напротив местной помойки и тут же предложил уйти налево - к милой улочке вдоль прудов, где мы так хорошо гуляли под 23 февраля. Надо же, запомнил - и место хорошее, согласен, только вот надо ли нам столько по асфальту гулять? В сторону футбольного поля Старик зашагал, излучая неудовольствие каждой клеточкой шкуры. Пропихивая его на каждый темп, я сообразил, что оставил дома шпоры - был уверен, что и вовсе не полезу в седло, а теперь конина о несерьёзности моих намерений выводы делает! Колдунья обещала, что на поле будет кольцо, прорезанное трактором под круг для катаний под Масленицу; да, круг был, и лошади девчонок вскопали его так, что наружу кое-где пробивалась земля. Копыто нормальной лошади вставало там неплохо: рысили здесь девоньки шустренько, но старый прохвост не поднимает ноги и, конечно, месит снег вдвойне, что ему не нравится здорово. Правда, он заинтересовался следами кобыл и первый круг прошёл собакой по следу, носом до земли. С резиновой подпругой - а пожалуйста, лишь бы не не стоял. Он шагал - но скучал явно. Да и круг оказался каким-то маленьким: то ли тракторист поленился, то ли Колдунья лошадей пожалела... А нам теперь скучать. Старик развлекался - то пробовал утянуть на "человеческую" тропинку, пересекающую наш круг наискосок, то делал стойки на людей, идущих краем поля - так я и поверил коню, не боявшемуся летящих в одном метре армейских "Ураганов"! Разочек он попробовал встать на тьёльт, не дожидаясь конца "шагового" времени, но хватило его где-то на полкруга. Кажется, рыси сегодня не будет - может, и к лучшему после перерыва. Пошагали дальше, меняя направление через круг. Минут через десять попросил порысить, может, желание появилось - нет, сто метров ленивого тьёльта. Будем считать, не может сегодня - а ведь солнышко, весна... С человеческой тропки какие-то мелкие девоньки попросили покатать на красивой лошадке, я привычно отказал: это жеребец, он не катает, случится что - их же родители меня пришибут. Девоньки удивились - они же ничего родителям не скажут? Ну да, тогда уже не скажут. Может, зря не покатал - может, утром они посидели в седле на Масленице, прониклись? Хотя нет, не зря: решила бы конина, что на старости лет в покатухи определили. А она шибко не любит этого дела.
Так, полчаса прошло, для начала хватит. Свернули с круга на дорожку к шоссейке; дорожка была натоптана заметно хуже, Старик споткнулся передом (первый раз за сегодня!), заторопился и... пошёл весьма приличной рысью. По снежной каше, где еле ноги волочил. Надо сидеть в седле, старому хрену балласт обеспечивать, а под ногами каша, и на спину он брать особо не собирался. Усидел, конечно, но на грани приличий - и спина скрипнула: ещё б дольше в седле не сидел. А этот раздухарился, собрался на рыси перескакивать ледяные натёки в кювете перед шоссейкой: потуги я прибил на взлёте. Теперь придётся отхаживаться, причём по асфальту - и пойди это чучелу объясни.
Чучело чапало в сторону дома с величайшим подъёмом, прошлёпало лужу на асфальте - попало ногой в единственную подводную льдину, вылетело из лужи торпедным катером. И как обиделось, когда я не свернул на подворье, а тронулся вдоль фермы - слава Богу, сторона здесь южная, обочина растаяла, из неё торчала полоска земли. Каждая клеточка шкуры излучала решительное недоумение, каждый шаг приходилось выжимать. Да, лучше бы я и впрямь вдоль пруда двинулся - по времени всё равно мало будет, толком не отшагается ведь, хвостатая пакость. Боевой клич, не доходя поскотины - ну да, в леваде Фантазус, обозначить себя надо. Обозначить, и всё: финишная морковка дороже прыжков по грязи со льдом - для жеребца спорно, пожалуй. Впрочем, и сентиментальность потом тоже спорна, и давно: хобот, свободный от уздечки, надо обязательно устаканить себе на плечо и гладить - гладить, пока сам лопать сено не уйдёт. Обязательно, каждый раз. Каждый раз, как последний? Наверное, не стоит ещё и тут мистику нагнетать.
Не успел выйти - в проходе появился наш работяга: оглобли готовы, работу принимай. Да, сделал, как договаривались: рамка с оглоблями и вальком честно висела на санях. Доработка смотрелась не так красиво, как первая версия, но напрягало другое - оглобли в рамке ходили друг относительно друга. Работяга утешил: мол, затянуть болты в стыке - ходить перестанут, он только наживил... Что-то не сильно верится, что, если затянуть, люфт уйдет: сильное подозрение, что отверстия под винты сделаны с неслабым запасом. Ладно, что сделано, то сделано. Приподнял рамку - показалось, что длины оглобель не будет хватать даже до седёлки; Мелкий, конечно, конь короткий, но так там ещё и валёк на цепи висит... С длиной оглобель, если что, сам себе злобный Буратино. И стоит ли сани в Мещеру волочь, если вокруг уже ручьи текут?
Как-то внезапно собралась и отчалила домой Колдунья, за ней разом засобиралась и толпа девонек; я остался один, конюшня видимо переходила во владение конюхов. А небо только начало темнеть, над землёй повис пронзительно сверкающий месяц. Пора было кормить серых и тоже валить. Стуча ножом по пожарному ларю, порубил последнюю морковку; Старик за решёткой хрустел своим сеном и хоть бы голову поднял - впрочем, меньше ревновать будет. Старшая серая отступила в глубину денника и подошла, лишь завидя морковку в руке. Морковку с ладони она брала исключительно аккуратно. Если следующий кусочек появлялся не сразу, напротив моего лица всплывала её аккуратная головка, хлопала огромными глазами и еле слышно вздыхала - проклятье, так же вздыхал Белый конь, когда мы встретились тринадцать лет назад! Томный вздох мог не помочь - тогда хобот очень аккуратно тыкался в карман: что такое карманы, значит, мы уже знаем. Стрельба глазами сработала: для маленькой серой у меня осталось от силы кусочка три. А эта решила ещё и за мною направиться... Аккуратненько задвинул её в денник, уже через решетку погладил носик. Кобыла с серьёзным видом вылизала мне руку и затянулась воздухом, завернув губу, словно жеребец. Запах Старика, другой причины не вижу. Почему-то стало важным последний кусочек отдать именно ему - а он грезил, повернувшись хвостом на проход. Услышав меня, он встряхнулся, как-то дёргано развернулся в деннике; слопав прощальный кусочек, он в который раз вытянул лобешник вперёд - кусочек кусочком, погладить не забудь. И снова меня ударил мгновенный приступ отчаяния.
...А носоглотка, пока я был на конюшне, притихла и не отсвечивала. Пока я снова в метро не вошёл.
