Я сидел в выходной на работе, отрабатывал отгулы, что съел ремонт. Пискнула мобила - Ника с Тангаром забрали из магазина неподъёмный мешок подкормок для Старика, им было по дороге. Набрал Колдунью, хотел похвастаться, и получил в ответ холодный душ: старикан загибается, он, мол, "утратил искру" (она Макса Фрая читала?!), не реагирует на раздражители, включая жеребца-электровеника в соседней леваде, и её саму, Колдунью, которую нет-нет, да норовит тяпнуть хотя бы условно, и тупо стоит в углу и думает о вечном... Она явилась в денник со шприцем: сильный ход не помог вовсе, хотя в теории свободная конина должна была мигом повернуться задом. Как говорит, конь не среагировал вовсе - Колдунья даже подумала, что он ослеп нахрен. Но тогда как он из левады домой приходил? Слепоту отмели, всё остальное осталось. Закусив валидолом скверный коньяк, я решил, что после шестого дня работы бежать на конюшню бессмысленно - оно же не загибается, а, значит, сутки посидит без меня. Завтра выходной - в другое время я бы его потратил на безделье. Теперь - придётся ехать, как есть. И по итогам осмотра пытаться пролосмить консилиум. Только захочет ли его проводить на своей территории Колдунья? Хотя сказала же она, что бессильна понять, что с конём происходит?
...Погоду крутило четвёртый день - и крутило так, что люди, твари живучие, лежали пластом, чего тут о скотине говорить? Прогноз обещал ливень с утра, потом - жару и ясность, ближайшая туча на компьютерной карте болталась аж за Волоколамском. На деле небо затягивали рваные тучи, через полчаса разлетались, открывая удивительно злое солнце, а духота сменялась резким, как в приморском городе, ветром. И это, знамо дело, отдавалось в моей побитой тушке. На всегдашнюю электричку я мог успеть - но не было сил бежать. Поехал на час позже - можно было и ещё подождать, по такой жаре из конюшни и выходить не стоит, там хоть какой ни есть холодок. С другой стороны, эта духота должна была по определению кончиться дождём. Чего бы не говорил прогноз.
Задёрганная Колдунья от моих вопросов отмахнулась - мол, иди и смотри сам, потом расскажешь. Я пошёл - и чего? Конина ткнулась носом в решётку с первого же зова, чего не было давненько: подозреваю, Старик развлекался, слушая из-за перегородки, как надрывается хозяин. Выплюнул полупережёванное сено, съел с ладони сахар, боднул меня пару раз - где морковка, сыпь в кормушку давай. Правая часть морды аж вороно-чалая от уха до ноздрей - валялся в деннике, что тоже признак хороший. Да, похудел - втянулись бёдра, ближе к крестцу вылез хребет, но по такой погоде это не странно, может, и жрать-то желания не было. Не давал покоя ком сена, что выпал изо рта - больно мелко нашинковано сено, жевал явно долго: может, ещё пару зубов выскочить успело? Тогда не только фелуцен - витаминно-травяную давать придётся, а с неё Старика пучит... Ладно, первое впечатление было хорошим; с чего Колдунья подняла бучу, я не понимал. Она же считала, что всё очевидно: вот мол, она рукой отодвигает коня, а он не то, что тяпнуть не пытается, даже персональную крысу ей не корчит. Ну, не знаю - мне он уже половину своего неизменного арсенала выложил - даже встал задом, когда я полез оттирать его вороно-пегий хобот. Правда, потом ведь пришёл и голову выдал просто стоически. Может, он просто решил силы на Колдунью по такой погоде не тратить?
Сегодня Старикова шкура была расцвечена небольшими тёмно-бурыми пятнами: много времени они не заняли - когда я закончил, в кормушке оставалась половина морквы. Старик неспешно ею хрустел и рассеянно выдал задние ноги, не выдернув их, посчитай, ни разу. Я поразился другому: он... активно линял, скребница раз за разом забивалась шерстиной - откуда, он и так, посчитай, лысый? А шерсти набралось на хороший парик. Слышал, шкура сыпется от гормонального сбоя. Интересно, какого гормона ему не хватает? Тестостерона - а запросто: наверное, год, как подутихли ритуальные танцы. Хотя - вон по проходу мерина провели, и все жеребцы почему-то подали голос: Старик не хуже других орал, пусть на решётку и не лез. В общем, скотина была в относительном порядке - оставалось лишь дождаться вечерней прохлады: мучить старика по такой духотище не стоило. Постоит немного на верёвке, ничего - а моральный ущерб морковкой компенсирует.
...Когда я пришёл с седлом, конина как-то странно уводила задницу вправо... Я сразу не понял, кинул седло, чисто случайно зашёл сзади - и ахнул: на ляжке красовалось свежайшее пятно размером в два футбольных мяча, навоз лежал по шкуре слоем миллиметра два. Это ж надо додуматься - сделать дела и потом усесться поверх отходов собственного производства: мало ты, хозяин, вокруг меня прыгал сегодня. От воспитания лопатой по хребту конину спас в чистом виде преклонный возраст. Сходу такое не бралось ничем: ну ладно, навоз я снял ценой двух десятков влажных салфеток, а вот само пятно можно было лишь намазать кондиционером, дать высохнуть, и только потом делать хоть что-то. Интересно, когда: стрелка на часах приближалась к семи. Оно конечно, в полях на нас никто любоваться не будет, разве что из посёлка кто-нибудь через канаву присмотрится, но ехать в таком виде крайне воротило с души. Шалишь, родной, поедем всё равно - пусть тебе тоже стыдно будет. Физкультура - важнее.
Проездка в планы Старика не входила точно: поняв, что не отвертеться, он решил, по крайней мере, выразить отношение - давненько, к примеру, он, храпя и плюясь, не танцевал вокруг меня, да ещё при полном отсутствии соплеменников. Лошадка помирает? Ну-ну. В леваде он вместо культурного шага полез изучать все кучи до одной, натурально затягивась и оттопыривая губу... Куч в леваде было ещё много - и я перетащил его в коридор безопасности: там было чисто, лезла низенькая травка, и он тут же впился в неё, как голодающий Поволжья. Пришлось оттаскивать, работа есть работа, но напрягло, что уж больно мощный случился у него порыв. Может, половина депрессии - в том, что достало прошлогоднее сено? Надо будет поговорить, чтобы девоньки его почаще на корде пасли. А пока - вперёд, расшагиваться дальше. Уяснив мою непреклонность, конь изобразил полный ступор - его, сиротинушку, куда-то волокут. Тропинка к посадочному блоку оказалась жутко опасной: на пятидесяти метрах он вкапывался раза три, но тут же палился, ухватывая очередную травину. Наконец, я сел - и меня повезла самая несчастная лошадь на свете. И я бы, клянусь, поверил - если б не видел, как оно жеребцевало пять минут назад. Теперь оно печально ползло к мостику, по которому, как назло, шёл почти сплошной поток, подмигивая габаритниками. На мостике мне была явлена тонкая душевная организация - уши взлетали каждый раз, когда мимо пролетал очередной пепелац. От микроавтобуса мы даже дёрнулись - со старого клована станется в знак протеста сигануть под откос... Но остатки ног были ему дороже, судя по тому, что на поле мы крайне аккуратно свалились. И тронулись его краем по колее, еле видной в свежей траве, растущей на глазах. Двинулись ровно, но, замечу, именно что без искры - прямолинейно и равномерно.
Вокруг нас творилось странное. По небу летели рваные кляксы туч довольно зловещего вида, между ними светилась пастельная закатная синева. Солнце почти коснулось горизонта, лучи его лежали горизонтально и, казалось, были видимы. Там, куда они не попадали, было почти черно, точнее, тёмно-зелено, зато на берёзках за прудом была видна каждое пятнышко на коре. Сам пруд лежал мутным зеркалом: ветер был где-то на высоте. Именно такой контрастный свет любили русские пейзажисты времён передвижников. И именно здесь на месте были бы водяные с русалками... На закате - а почему бы нет? Старик природой любоваться не хотел - внимание он обращал только на низкую травку. Забавная была на поле травка - ещё низкая, но со взрослыми "метёлками": тимофеевка, что ли? В кустах у пруда заливался особо голосистый соловей, с другой стороны, в поле, кто-то скрипел из травы спиннинговой катушкой: звуки ему тоже были неинтересны. Уже по заведённому порядку я решил рысить, поднявшись от края оврага на ровное место; рысить предстояло всё по той же колее - там за травой хоть немного грунт виден. Старик тронулся замедленно и недовольно, вернулся на шаг (я уж решил: не хочет - и не надо), потом что-то для себя прикинул и побежал приличной рабочей рысью, и даже немножко резвее: случай, сейчас неожиданный. Две минуты - дыхание спокойное, и это после перерыва! Я сперва облегчался, потом как-то само пошло облегчение вперёд, почти без отрыва от седла, что устраивало обоих. Дожидаться одышки не стал, затормозился: конь не понял. И чего там Колдунья несла, что ему бегать неинтересно? Короче, едем обычный маршрут - похоже, вытянем. А тупо шагать, если что, меня не заломает. И в руках вести - тоже.
Одышка, как это ни странно, полезла на легком уклоне, когда мы шли по второму полю вдоль лесополосы - а ведь после рыси минута-другая прошла! Старик не любит ходить под уклон, есть такое, но не тот здесь уклон, чтобы чайником пыхтеть. Но пыхтит - не первую поездку уже. Не понял я что-то, но рысь до середины второго поля не просил: конь потянул сам - то ли время посчитал, то ли привязался к ориентирам. Бежал тяжеловато, но уверенно, снова не понимал, зачем после двух минут снова шагать. И, что интересно, сам потянул на дорожку, что поперек дачной грунтовки идёт: мол, я и ещё могу, поехали! Извини, дорогой, не поехали: после криков Колдуньи и этого было, пожалуй, много, и с быстрыми аллюрами я на сегодня был готов завязать. Вмешалась природа - из очередной "кляксы", висящей ровно над нами, посыпались капли - сперва редко, неуверенно, потом всё чаще и чаще, вот и листва под ними зашелестела. Единственная туча, точнее, обрывок, небо по горизонту нежно-голубое и струи дождя на солнце хрусталём блещут... Струи отвесные - ветра нет, значит, всё на нас выльется. Мне-то наплевать - тепло, доживу до конюшни, а вот овчинное седло было жаль. И Старик не желал мочить шкуру, раз за разом поднимался в тяжёлый, но настойчивый тьёльт. И, надо сказать, по мокрой траве он шёл весьма устойчиво - зада повело лишь пару раз, и не серьёзно повело. У лесополосы Старик объявил, что рысить в лёгкий подъём ему сподручнее - ну ладно, если дыхания хватит; и ведь хватило, хватило на три минуты, а от набранного повода он отмахнулся: не дури, мол, хозяин, сейчас важнее домой попасть. Одышка полезла на тьёльте, которым он упорно бежал до самого пруда - лишь там он понял, что выскочить из-под тучи не выйдёт, и зашагал очень обиженно. Пруд теперь был матовым, ежистым, из него росли тонкие нити струек. Рубашку и шаровары пробило уже заметно, я ждал следующей стадии, когда они пропитаются водой насквозь. Мокрая шея Старика казалась форелевой. Седло, что дивно, не хлюпало. Вокруг стояла дождевая серость, и я пропустил миг, когда небесная канцелярия перекрыла крантик: когда мы добрались до шоссе, дождь перестал совсем.
Рискуя заскользить, Старик вылетел на обочину одним мощным прыжком - и переборщил, чуть не вспахал носом уже на обочине. А машин меньше не стало, теперь они ещё обдавали нас каплями жидкой грязи: я чувствовал, как они стучали по шкуре и моей ноге в облипшей штанине. Конь вытерпел в который раз, но выдохнул я только на полянке. И соскочил на землю: пусть хоть последние двести метров конь без нагрузки пройдёт. Старик не понял, выплюнул полумокрый сахар из кармана и тут же вцепился в траву: разговор о пастьбе и покосе, похоже, был неизбежен. А седло, замечу, не пострадало: вода вглубь овчины не пошла. Не просто так горцы бурку придумали.
Несмотря на дождь, Старик держался орлом: вошёл в конюшню пассажем, уткнулся в соседний денник, где сейчас почему-то сидела годовалая жеребуська. Буйного старца она не испугалась, храбро нюхалась через решётку. Старик долго храпел, потом заорал, подпрыгнул и потянул меня в денник - малолетки его не интересовали. И снова отказался от сахара... я выкинул сахар в кормушку - оттуда съел немедленно. Видимо, опять отношение выразил. Уж не потому ли, что мерзкую навозную блямбу, посчитай, дождём смыло? Я ведь специально посмотрел, когда вытирал шкуру сенным жгутом. Можно, конечно, напялить флиску, но кто её потом снимать будет? В конюшне оставался я один, нашему временному псевдоконюху веры не было. А пакость хвостатая попоны снимает с лёгкостью, и потом они, замечу, под списание идут.
...Разумеется, на станцию я шёл под абсолютно чистым небом; было по-прежнему тепло, пыль под ногами стремительно сохла. Там, где на тёплом асфальте ещё оставались лужицы, нежились здоровенные лягушки. Дождём сбило последние лепестки цветущего боярышника, но запах цветов ешё стоял - мокрый, густой. Настроение поменялось решительно: в луга Верхнего мира конь не спешил. Да, были вопросы к Колдунье, были мысли, как сделать конине лучше. Утренней обречённости не было. И я совсем забыл о мерзавчике коньяку, что таился в глубине моего шкафчика. И о валидоле, замечу, тоже.
Что-то будет... Спасибо на добром слове!
