На улице было полное ощущение декабря: белый снег, никаких сугробов и характерный "декабрьский" воздух. Ощущение было правдивым - снег выпал ровно в канун Старого Нового года. Но он выпал, и, вроде как, должен был прикрыть всяческий танкодром под копытами. Старый Новый год мы отметили - получилось неплохо, но как-то суетливо, на следующий день хотелось просто лениться и не делать ничего. А у коней я не был десять дней, и это не лезло ни в какие ворота. Поехал - без особого энтузиазма. Отметил попутно, что раньше я так утеплялся градусов в пятнадцать. Свистело... как и положено было в декабре.
С путепровода меня чуть не сдуло ветром с мелкой колючей крупой пополам. Вокруг стремительно летели рваные тучи, за ними изредка проблескивало синее небо. Еле-еле голубое, невыразимо холодное. Ох, невесело мне будет в поле в сапогах, пусть и с унтятами внутри. И без перчаток нормальных... какие ни есть, впрочем, были - купленные когда-то в магазине спецодежды изделия грубой вязки, с накладкой по ладони и внутренним слоем из чего-то синтепонообразного; словом, из такой же нетканки, что стояла на унтятах. Руки в них - тот ещё Микки-маус, работать поводом паршиво будет. Ну, и много я в поле работаю поводом?
Старик лопал сено, зарывшись в него по самые уши; на мой зов он лишь холкой повёл, даже не запнувшись. Скотина, подумал я и пошёл к Белому коню. Проклятье, денник был пуст - но ведь и на улице его не было? Подошёл к решётке - лежит в упор под перегородкой, сразу и не увидишь. То, что лежит - рановато, конечно, но при таких скачках давления за бортом вполне может быть; не понравилось больше то, что уши не взлетели. Вытащил из человечника Колдунью, притащил к решётке; она шепотом сообщила, что он получил свою внеплановую кашу и спит - вот и ведро в углу валяется. После еды - вроде бы, нормально. Тут же предъявил Старикову шею: что, мол, она думает о росте опухоли. Колдунья не думала ничего: топорщится над ней зимняя шкура, и все дела. Как бы не было, сделать мы всё равно ничего уж не сможем, а потому и впрямь лучше не думать.
Старик был сегодня особо смурен... скорчив Колдунье пару ритуальных "крыс", он без особого азарту захрустел сухой чиабаттой, что я ему притащил. Даже когда мимо повели кобыл ("Осторожно, дядя Кеша! Выходите быстрей!") он ни то, что не подпрыгнул - не заорал, лишь заквохтал, как стартер мотоцикла. Я печально работал щеткой: где он ухитрился так вымазаться, если вокруг свежий снег - повалялся в деннике, разве что, в собственном туалете. Впрочем, в деннике нынче повсюду был туалет: разленился конюх, воспитывать пора. Даже после обработки желтых пятен на шкуре хватало. Девоньки сочувствовали с другой стороны решётки. Куда-то исчезла Старикова подпруга: не сразу вспомнил, что взял её домой зашить, а обратно-то и не привёз. Ну, у меня в ларе оставалась пара подпруг Мелкого: они были на размер длиннее, но обычно затягивались, как надо - пусть и на последнюю дырочку. На этот раз последняя дырочка была, пожалуй, великовата. Впрочем, с чего бы это я по уставу тяну подпруги на МЯГКОМ седле? Лупить по спине нечему, не прокрутится, и ладно. Видимо, придётся обойтись без строевой рыси и галопа... впрочем, на галоп я сегодня не надеялся исходно. Спрашивается, и зачем шпоры напялил тогда? Только потому, что в огромной перчатке ещё и хлыст держать было бы гимором особо редким.
Про то, что хлыста нет, Старик понял сходу, и выдал вокруг меня не три, а целых четыре оборота: проклятые сапоги снова толком не держали на утоптанном в доску снегу. Ещё и Молодой, сволочь такая, крикнул из левады какую-то гадость и рванул по леваде вдоль забора... Чтобы не видеть вороное чучело, пришлось дойти аж до самого кювета нашей шоссейки. Старик успокоился, я сунул ногу в стремя - седло, конечно, провернулось. Дырочка, если помните, на подпруге крайняя. С позором возвращаться к воротине, лезть с шарабана под аккомпанимент воплей Молодого? Не дождётесь. Вроде, у черного входа в карантинный телятник были какие-то бетонные блоки; угу, они нашлись, самые подходящие. Подвёл туда Старика, залез на блок: тот с невинной мордой сделал полшага вбок. Я помянул его маму и подтащил его назад, ухватив обеими руками за хребтину; Старик обалдело вернулся обратно. И я залез в седло, как белый человек.
Первые метры под верхом Старик спал - ну, или выключил мозги. На автопилоте он тронулся по знакомым тропинкам, потом по колее квадрика; было ему здорово неудобно - следы людей, а, тем паче, протекторов колёс встали колом и впивались в копыто. Старик спотыкался, недовольно фырчал, но сам и не пытался уйти на травку, еле видную из-под снега. Я сдвигал его с тропы - так он был ещё и недоволен: ушли с пути привычного, что ли? Удивительно, что мы довольно ровно вылезли на трассу по усеянному мёрзлыми комьями съезду, кое-где там до кучи прорезался грязно-зелёный лёд. Ещё более неприятный лунный пейзаж под ногами возник у бетонного блока: похоже, какой-то квадрик таранил сухой бурьян, пробираясь на поле, и оставил глубокие рубчатые колеи прямо среди ломаных кустов. Копыта Старика соскакивали с комьев, я просто чувствовал, как ему при этом больно. Ничего, дальше будет грунтовка... ну, по крайней мере, ровное место.
Какой разной я видел эту грунтовку за минувшие годы! По весне она оттенялась белыми цветами, почти исчезала под густой травой в канун сенокоса, потом белела на скошенном поле. Теперь её колеи уходили вдаль двумя идеально ровными снежными рушниками. А под ними лежало коварное глиняное зеркало - похоже, вода не успела пройти сквозь утоптанную землю колеи и просто замёрзла поверх. Стоило наступить на колею - копыто ехало тут же, не держало. На каждом шаге! Раскоряченную на расползающихся ногах конину я с трудом пропинал вбок, на травку; репейком шпоры не отработал ни разу, но Старик, похоже, почувствовал дужку - и отработал недовольно, но чётко. Похоже, он что-то потянул: рывком включилась аритмия, но через сотню метров ушла. На повороте, как всегда, предложил побегать, но по травке - Старик не хотел, долго разгонялся тяжёлым тьёльтом и на спину не взял: а ведь надо сидеть, потому что вальтрап, а по такому грунту балласт обязателен. В общем, сиделось без особой радости.
На повороте вдоль опушки в поле мелькнуло что-то чёрное - лисовин, бегущий своей стелющейся рысью, хвост флагом по горизонту тянуло. Хорошо так бежал, неспроста. А через поле, в "Прибалтийском" посёлке, стояла какая-то сумятица: кричали люди, горел свет, раздалось несколько выстрелов... Старик слегка замедлился и поднял уши. Многовато суматохи для одного лисовина - впрочем, если он бешеный? А нам с ним в одну сторону было... Поддерживать рысь не стал - пусть себе вперёд убежит. На нижнем поле тоже творилось что-то непонятное: оно было сплошь исчерчено следами машин (колея квадрика - заметно уже), чётко посередине стоял здоровый джип, возле него похаживал мужик в камуфляжном полушубке и огромная собака: породу разглядеть не мог, но больше немецкой овчарки точно. Плохая встреча: такие вот мужики на джипах очень любят травануть собаку на встречного всадника опыта ради, не раз налетал на это в самых разных углах Подмосковья. Скажет фас - Старика надолго не хватит, а пусть и хватит, меланомы в кишечнике никто не отменял. А мужик сел потом в джип, и ищи его. Поедем по обычному пути - точно внимание барбоса привлечём, а там и хозяина. Ну его к ляду, на верхнее поле по своим следам вернёмся.
Застывшая глина со снежком поверху работала, как хорошая скользанка: попав туда, копыто скользило немедленно, но Старик упорно тянул на ровную белую поверхность. Я поставил его промеж колей и, как мог, удерживал ногами, чтобы он не свалился вбок. На удивление, Старик написал довольно частую волну, шустро отражаясь от одной моей ноги и тут же натыкаясь на другую... На него ни похоже: либо по-прокатски хитрил, изображая инерцию, либо впрямь чуял бочиной дужку шпоры - еслии всадник в шпорах, шутки кончились. В любом случае - проснулся, наконец.
Прикрывшись от обитателей джипа купами ивняка возле пойменного озерца, мы добрались до речки и полезли на верхнее поле; подъём для Старика недобрый, я вслушивался - не защелкает ли, не запаровозит. У подножья Старик бодрился - да я, да сейчас - но влез нелегко; зато - ни единого недоброго звука. Этак ещё придётся объяснять, почему сегодня галопа не будет. Решил в конце лесопосадки просто уйти влево, от галопной трассы, и вдоль леса сделать рысь. Этот - прочёл, уж не знаю, как: га перекрёстке сам взял влево и пошёл разгоняться, снова через тьёльт, потом встал на хорошую, честную рабочую рысь: мол, я мысли твои слышу, а ты - шпоры... Через полсотню метров это могло и впрямь галопом кончиться, так что я слегка отработал рукой: вот теперь конь принял на спину, здорово! Бежали мы по своим следам - по траве, торчащей из-под снега, но хоть бы раз Старик споткнулся: чесал ровно, как по дорожке ипподрома. С некоторым трудом тормознулись у блока, прошкандыбали, оскальзываясь, по тамошним ухабам (Старик ещё тянул вперёд), прыгнули через трассу... и поняли, что вниз по съезду не сползём, и комья тут, и лёд. Старик отчётливо протелепатил "Не-а". Оставалось пилить обочиной до "треугольной" полянки - есть там местечко, где кювет на нет сходит. И мы поползли по заснеженной обочине, оставляя на ней черные следы.
Идея была не лучшей: на машины было наплевать, но под снежком торчала щебёнка, подальше от кромки асфальта она переходила в замерзшую глину, ту самую, скользкую. Оставалась щебенка или асфальт, тяжелый для Старика во все времена. Он выбрал щебенку - и теперь я снова чувствовал, как эта щебёнка раз за разом впивается в копыта. На "треугольную" полянку свалились раньше плановой точки - рисковали, конечно, но достало... Лучше б мы ехали по "длинному" газончику по другой стороне трассы - но как бы оттуда вылезали потом?
За время поездки конюх отбил денник полностью - и Старик радостно рухнул в свежие опилки, мигом превратившись в изабеллового. Оставив животину наслаждаться, я снова подошёл к Белому коню: он лежал, правда, в другой позиции. Дернул конюха - и давно такое творится? Нет, говорит, первый раз вижу, сегодня в леваде бегал, устал, наверное. Как-то неубедительно это у него прозвучало... Притащил к деннику Колдунью: та порекомендовала не будить конину, в конце концов, тяжелая погода, а годы уже заметные. От греха она очень тихо проскользнула в денник и уселась в опилки прямо перед мордой - мол, при ней дергаться, вставать не станет. Он и не стал - не открывая глаз, схарчил с ее руки горсть сухариков. Это утешило, пусть и отчасти: жевательный рефлекс у коней умирает, как известно, последним.
...Развешивая барахло в аммуничнике, я услышал горячую речь Колдуньи, обращенную к девулькам: мол, намедни приезжала Баб Люба, они вдвоём тавро Белого коня исследовали. Там, якобы, под обычной шерстью на коже остался след , вместо девятки была восьмёрка, а, значит, коню просто на десять лет больше. Нарастить шерсть поверх тавра не проблема, если этим грамотно заняться. Тогда он попал ко мне не в десять, а в двадцать, и его странная, весьма нетипичная эмфизема - попросту старость. Не зря Пандита при первом же визите спросила - коню ведь двадцать? Мы тогда посмеялись дружно - мол, посмотрите на зубы, но ведь зубы тоже доработать можно, тем более, в веке ХХI-м. Особо интересно то, что Белого коня когда-то купили в заводе - значит, аферу провернул лично Климук, он тогда сосал деньги из воздуха на текинцев, свою новую любовь. И что мешало ему в бардаке 90-х толкнуть не секущему в проблеме новому русскому старого жереба второго эшелона, который все гены уже передал и теперь всё равно пойдёт на мясо? Тогда логично, что завод его перед продажей мериновал за свой счёт, чего обычно не делается - для завода это дорого, на владельцев переваливают, но среди терских жеребцов дурней немного, и они остаются жеребцами: их больше, чем меринов, пожалуй. Но тут важно было, чтобы кровь на сторону не ушла - был у Климука такой пунктик. А Белый конь в общении с лошадьми был вовсе не белый и пушистый: табунил кобыл, вдохновенно дрался с жеребцами и меринами, на Горке, были слухи, и на кобыл залезал. Интересные привычки, да? Получается, два коня с завода по одним документам ушли, один был якобы списан, денежка в карман. В конном деле такое сплошь и рядом... Только с чего бы это Колдунья вдруг именно сейчас политинформацию закатила? Да, кстати, я огрёб за шпоры - молодому поколению дурной пример.
...Уходя с конюшни, я решил выдать гаврикам прощальный сухарик. Белый конь стоял, опираясь задом о стену, незнакомо выставив переднюю ногу, будто собрался пошакалить, и в таком положении заснул. И на сухарик под носом не среагировал. Он частенько так дрых последние годы - стоя, с открытыми стеклянными глазами. Будить не стал, ушёл. И только незнакомо выставленная нога покоя мне не давала. Как показали дальнейшие события - не зря.
