Liahim (juile)
Новичок
Предоставляю свое скромное творчество на суд форумчан...
Дождь
Серый в яблоках Дождь пронесся мимо, обдав облаком водяной пыли... Гибкая ветка орешника хлестнула его по крупу и он, ударив задом по воздуху, понесся с удвоенной скоростью. Серая шкура вся потемнела от росы и пестрела налипшими семенами трав, которые здесь были в человеческий рост и которые он рассекал, упоенно дыша во всю грудь и ликующе поглядывая на хозяина. Тот с улыбкой позволил жеребцу порезвиться вволю и только когда Дождь, шумно втягивая воздух широкими ноздрями, подошел к нему, как бы прося похвалы, мягко проговорил:
- Ну, хватит, пошли домой.
Конь, еще мгновение назад казавшийся неукротимым бешеным вихрем, спокойно последовал за хозяином, то и дело вопросительно тыча носом то в его руки, то в карманы, так что тому постоянно приходилось отталкивать рукой этот назойливый нос, трепетавший от любопытства при каждом новом запахе. Наконец хозяин не выдержал и, внезапно остановившись, шлепнул жеребца по крупу:
- Н-но, проваливай, попрошайка! – и рассмеялся, глядя, как темно-серый силуэт с радостным ржанием удаляется по направлению к дому.
- Вот ведь пятый год минул коню, а все стригунком прикидывается! – добродушно проворчал старик, закуривая. – Ведь табак же искал, бестия!
Спустя некоторое время на горизонте показалась точка, превратившаяся в мчащуюся бешеным карьером неоседланную гнедую лошадь с мальчишкой на спине.
- От бесстыдник, так с утра кобылу гонять! А ну слазь, негодник! Ужо я тебя высеку!
Мальчик остановил лошадь и замахал руками, пытаясь отдышаться.
- Деда... деда... д-дом сгорел... и конюшня... все сгорели... и мамка, и Катя... - мальчик еле мог говорить, его речь прерывалась всхлипами, - А Дождь точно как полоумный в огонь ринулся, туда, где Катька кричала, а там-то уже крыша обваливалась, так он себе все ноги переломал... Еле вылез и упал, не встает...
Замолкнув, мальчик, весь вздрагивая, сполз с лошади и зарыдал, уткнувшись мокрым лицом в куртку деда. А тот стоял, не шевелясь, все еще сжимая в руке хворостину.
Он видел спокойную, молчаливую женщину с грустными глазами, ставшую хозяйкой в доме после смерти его старухи. Видел Катьку, маленькую пухленькую веселую девчонку, вечно лезшую под руки с глупыми детскими вопросами. Видел свое небольшое хозяйство, только начавшее восстанавливаться после войны, унесшей и сына. И он видел серого в яблоках жеребца, своего любимца, своего чудесного Дождя...
Переломал ноги...
Значит – смерть.
Он молча подсадил мальчика на лошадь и сам вскочил позади него.
- Поехали, Ленька. Надо... похоронить их, - он сам удивился твердости своего голоса.
Вскоре они были у пепелища. Старик сделал пару шагов к лошади, неподвижно лежащей среди тлеющих углей. Бока животного вздымались, по шкуре пробегала дрожь. Услышав звук знакомых шагов, Дождь приподнял голову, но встать уже не пытался. Его хозяин, сделав еще шаг, вдруг схватился за сердце и, охнув, упал, как подкошенный. Какие-то люди, подоспевшие к месту пожара, подхватили его на руки, кто-то предложил свою телегу, и вскоре процессия скрылась из виду.
В это время к несчастной лошади подошел человек, явно выделявшийся своим внешним видом среди местных жителей: элегантный городской костюм, очки, небольшой чемоданчик выдавали в нем проезжего. Он наклонился над жеребцом и прошептал ему в самое ухо:
- Я не дам тебе умереть.
Старик очнулся в больничной палате. Он попытался вспомнить, как попал туда, но память молчала. Он помнил свое имя, помнил детство и юность, помнил, что потерял сына... Но дальше была пропасть, и он понимал, что она велика.
Врачи посоветовались и решили не беспокоить больного рассказом о трагедии, произошедшей перед инсультом, и больной остался в неведении. Ему поведали легенду о том, что он неловко упал на лестнице в подъезде. Старик было удивился, запричитал, что отродясь не жил в квартире, но ему терпеливо напомнили, что потеря памяти – штука серьезная, и больной сдался.
После выписки ему выделили угол в коммуналке в ближайшем городе, предварительно оговорив подробности этой невинной махинации с соседями, и внушили бедняге, что он работает почтальоном. Тот покорно освоил новую профессию и вскоре обрел даже некоторое успокоение в этой однообразной работе, не пытаясь больше заполнить пробелы в своей памяти.
Так прошло около двух лет. Он, как обычно, получил небольшую пачку писем и сумку газет на вверенный ему район, и, уже дойдя до последнего письма, механически направился по адресу. Дойдя до нужной квартиры, он с удивлением узнал в ней свою. Прочитав же на конверте собственное имя, старик просто беспомощно прислонился к перилам. Кто мог писать ему? О чем? Вдруг это – ключик к его памяти?.. Наконец, собравшись с духом, старик вскрыл конверт. Когда он дрожащими руками вынимал листок ,исписанный размашистым скачущим почерком, на пол выпала фотокарточка. Подняв ее, он вздрогнул: на фото был изображен красивый серый в яблоках жеребец, грациозно изогнувший мощную шею. Всадник, человек лет пятидесяти, казался незнакомым. Странная дрожь пробежала по жилам отчаявшегося человека при виде этой лошади. Он чувствовал, мучительно ощущал, что еще чуть-чуть, и вспомнит все! Подумав, он вошел в квартиру, устроился на своей убогой тахте и начал читать. Болезнь и потеря памяти совсем состарили его, и теперь, при скудном освещении одной висящей под потолком лампочки, старик еле разбирал буквы.
Особенно поразившие его отрывки он, потирая лоб, бормотал вслух, так что можно было услышать:
- Дождя вылечил... прекрасный конь... переда сломаны... мальчика не смог... сбежал... ничего не известно... уверен, уже отстроились... можете забрать коня, здоров... можете брать, здоров... Здоров!..
Он вдруг вспомнил все, все, до мельчайшей подробности: свое хозяйство, то утро, уродливое пепелище, заплаканного Леньку с ужасом в глазах, свою боль и беспомощную, искалеченную лошадь... Старик взглянул на обратный адрес – слава Богу, недалеко. В чем был, он выскочил на улицу и побежал, как мальчишка ,вне себя от радости – что-то еще осталось у него, что-то, ради чего стоит жить! От непривычного темпа движения закололо сердце, и он, досадливо поморщившись, перешел на шаг. Вот уже и нужный ему дом, третий этаж, квартира...
- Здравствуйте! Неужто это вы? Вы сильно изменились... – человек ,открывший ему дверь, обеспокоенно покачал головой и пригласил его зайти.
- Здравствуйте... Дождь, он...
- Здоров, абсолютно здоров! Это в деревне принято считать, что перелом ноги для лошади – все равно что смертный приговор. А в развитых странах это лечится – так же, как переломы у людей. Я сам ветеринар, и я мог бы объяснить вам поподробней, но, я вижу, вам не терпится поскорее увидеть своего любимца...
Они вышли из дома и селив машину, а через полчаса уже были на месте. Сначала впереди показалась деревенька в пару десятков дворов, а потом машина остановилась возле небольшого бревенчатого домика, выкрашенного в цвет, вероятно, бывший некогда небесно-голубым (судя по пятнам под карнизом), а теперь принявший рыжеватый оттенок. На заднем дворе стояла небольшая новая конюшня в два стойла, откуда тотчас же донеслось дружное приветственное ржание. Врач ободряюще улыбнулся и жестом пригласил старика войти. Неверными шагами приблизившись к двери, он открыл ее и заглянул в первое стойло. Там стоял светло-рыжий белоногий жеребчик, тут же прижавший уши и попятившийся при виде незнакомого человека. Вдруг раздался испуганный храп, а за ним – торжествующее победное ржание, и темно-серый метеор вылетел из второго стойла, чуть не задев человека, прижавшегося к двери денника. Старик стоял и заворожено глядел на совершенное создание, остановившееся посреди грязного двора. Да, это был Дождь, но как он изменился!
Жеребец возмужал и оформился, точеные ноги налились силой, точеная голова поражала благородством линий, а крепкий костяк сочетался с удивительной легкостью движений.
Жеребец явно понимал, что им восхищаются: горделиво вскинув голову, распустив по ветру длинный хвост, он стоял неподвижно, пока пораженный хозяин не осмелился позвать его:
- Дождь... Дождик!
Голос показался коню знакомым, смутное воспоминание промелькнуло в его мозгу... Жеребец сделал несколько шагов навстречу человеку и шумно втянул ноздрями воздух. Но запах оказался неприятным – тот, кого он знал, пах табачным дымом, сеном и ржаным хлебом, а этот, новый, пах совсем иначе. Лекарствами, бумагой и старостью. Этот человек подошел к нему и потрепал по шее. Ласково расправил гриву.
- Эх, Дождь, мальчик мой... Не узнаешь старика...
Нет, это все-таки он, он, не иначе! Обрадованный своим открытием, жеребец прянул и игриво ткнулся мордой в плечо хозяина. И удивился, когда тот, вскрикнув, упал. И захрапел от обиды, страха и растерянности, когда другой человек грубо за кричал на него и замахнулся хлыстом, подбегая к упавшему. И удивленно оглядывался назад, на лежащего неподвижно хозяина, когда его уводили обратно в конюшню...
Старик лежал на больничной койке и тихо плакал. Он очнулся, снова ничего не помня, и снова сильно болело сердце. За окном шумел тихий монотонный дождик, и он время от времени, всхлипывая, шептал: «дождь... дождик...», - и грустно улыбался чему-то, чего никак не мог вспомнить...
Дождь
Серый в яблоках Дождь пронесся мимо, обдав облаком водяной пыли... Гибкая ветка орешника хлестнула его по крупу и он, ударив задом по воздуху, понесся с удвоенной скоростью. Серая шкура вся потемнела от росы и пестрела налипшими семенами трав, которые здесь были в человеческий рост и которые он рассекал, упоенно дыша во всю грудь и ликующе поглядывая на хозяина. Тот с улыбкой позволил жеребцу порезвиться вволю и только когда Дождь, шумно втягивая воздух широкими ноздрями, подошел к нему, как бы прося похвалы, мягко проговорил:
- Ну, хватит, пошли домой.
Конь, еще мгновение назад казавшийся неукротимым бешеным вихрем, спокойно последовал за хозяином, то и дело вопросительно тыча носом то в его руки, то в карманы, так что тому постоянно приходилось отталкивать рукой этот назойливый нос, трепетавший от любопытства при каждом новом запахе. Наконец хозяин не выдержал и, внезапно остановившись, шлепнул жеребца по крупу:
- Н-но, проваливай, попрошайка! – и рассмеялся, глядя, как темно-серый силуэт с радостным ржанием удаляется по направлению к дому.
- Вот ведь пятый год минул коню, а все стригунком прикидывается! – добродушно проворчал старик, закуривая. – Ведь табак же искал, бестия!
Спустя некоторое время на горизонте показалась точка, превратившаяся в мчащуюся бешеным карьером неоседланную гнедую лошадь с мальчишкой на спине.
- От бесстыдник, так с утра кобылу гонять! А ну слазь, негодник! Ужо я тебя высеку!
Мальчик остановил лошадь и замахал руками, пытаясь отдышаться.
- Деда... деда... д-дом сгорел... и конюшня... все сгорели... и мамка, и Катя... - мальчик еле мог говорить, его речь прерывалась всхлипами, - А Дождь точно как полоумный в огонь ринулся, туда, где Катька кричала, а там-то уже крыша обваливалась, так он себе все ноги переломал... Еле вылез и упал, не встает...
Замолкнув, мальчик, весь вздрагивая, сполз с лошади и зарыдал, уткнувшись мокрым лицом в куртку деда. А тот стоял, не шевелясь, все еще сжимая в руке хворостину.
Он видел спокойную, молчаливую женщину с грустными глазами, ставшую хозяйкой в доме после смерти его старухи. Видел Катьку, маленькую пухленькую веселую девчонку, вечно лезшую под руки с глупыми детскими вопросами. Видел свое небольшое хозяйство, только начавшее восстанавливаться после войны, унесшей и сына. И он видел серого в яблоках жеребца, своего любимца, своего чудесного Дождя...
Переломал ноги...
Значит – смерть.
Он молча подсадил мальчика на лошадь и сам вскочил позади него.
- Поехали, Ленька. Надо... похоронить их, - он сам удивился твердости своего голоса.
Вскоре они были у пепелища. Старик сделал пару шагов к лошади, неподвижно лежащей среди тлеющих углей. Бока животного вздымались, по шкуре пробегала дрожь. Услышав звук знакомых шагов, Дождь приподнял голову, но встать уже не пытался. Его хозяин, сделав еще шаг, вдруг схватился за сердце и, охнув, упал, как подкошенный. Какие-то люди, подоспевшие к месту пожара, подхватили его на руки, кто-то предложил свою телегу, и вскоре процессия скрылась из виду.
В это время к несчастной лошади подошел человек, явно выделявшийся своим внешним видом среди местных жителей: элегантный городской костюм, очки, небольшой чемоданчик выдавали в нем проезжего. Он наклонился над жеребцом и прошептал ему в самое ухо:
- Я не дам тебе умереть.
Старик очнулся в больничной палате. Он попытался вспомнить, как попал туда, но память молчала. Он помнил свое имя, помнил детство и юность, помнил, что потерял сына... Но дальше была пропасть, и он понимал, что она велика.
Врачи посоветовались и решили не беспокоить больного рассказом о трагедии, произошедшей перед инсультом, и больной остался в неведении. Ему поведали легенду о том, что он неловко упал на лестнице в подъезде. Старик было удивился, запричитал, что отродясь не жил в квартире, но ему терпеливо напомнили, что потеря памяти – штука серьезная, и больной сдался.
После выписки ему выделили угол в коммуналке в ближайшем городе, предварительно оговорив подробности этой невинной махинации с соседями, и внушили бедняге, что он работает почтальоном. Тот покорно освоил новую профессию и вскоре обрел даже некоторое успокоение в этой однообразной работе, не пытаясь больше заполнить пробелы в своей памяти.
Так прошло около двух лет. Он, как обычно, получил небольшую пачку писем и сумку газет на вверенный ему район, и, уже дойдя до последнего письма, механически направился по адресу. Дойдя до нужной квартиры, он с удивлением узнал в ней свою. Прочитав же на конверте собственное имя, старик просто беспомощно прислонился к перилам. Кто мог писать ему? О чем? Вдруг это – ключик к его памяти?.. Наконец, собравшись с духом, старик вскрыл конверт. Когда он дрожащими руками вынимал листок ,исписанный размашистым скачущим почерком, на пол выпала фотокарточка. Подняв ее, он вздрогнул: на фото был изображен красивый серый в яблоках жеребец, грациозно изогнувший мощную шею. Всадник, человек лет пятидесяти, казался незнакомым. Странная дрожь пробежала по жилам отчаявшегося человека при виде этой лошади. Он чувствовал, мучительно ощущал, что еще чуть-чуть, и вспомнит все! Подумав, он вошел в квартиру, устроился на своей убогой тахте и начал читать. Болезнь и потеря памяти совсем состарили его, и теперь, при скудном освещении одной висящей под потолком лампочки, старик еле разбирал буквы.
Особенно поразившие его отрывки он, потирая лоб, бормотал вслух, так что можно было услышать:
- Дождя вылечил... прекрасный конь... переда сломаны... мальчика не смог... сбежал... ничего не известно... уверен, уже отстроились... можете забрать коня, здоров... можете брать, здоров... Здоров!..
Он вдруг вспомнил все, все, до мельчайшей подробности: свое хозяйство, то утро, уродливое пепелище, заплаканного Леньку с ужасом в глазах, свою боль и беспомощную, искалеченную лошадь... Старик взглянул на обратный адрес – слава Богу, недалеко. В чем был, он выскочил на улицу и побежал, как мальчишка ,вне себя от радости – что-то еще осталось у него, что-то, ради чего стоит жить! От непривычного темпа движения закололо сердце, и он, досадливо поморщившись, перешел на шаг. Вот уже и нужный ему дом, третий этаж, квартира...
- Здравствуйте! Неужто это вы? Вы сильно изменились... – человек ,открывший ему дверь, обеспокоенно покачал головой и пригласил его зайти.
- Здравствуйте... Дождь, он...
- Здоров, абсолютно здоров! Это в деревне принято считать, что перелом ноги для лошади – все равно что смертный приговор. А в развитых странах это лечится – так же, как переломы у людей. Я сам ветеринар, и я мог бы объяснить вам поподробней, но, я вижу, вам не терпится поскорее увидеть своего любимца...
Они вышли из дома и селив машину, а через полчаса уже были на месте. Сначала впереди показалась деревенька в пару десятков дворов, а потом машина остановилась возле небольшого бревенчатого домика, выкрашенного в цвет, вероятно, бывший некогда небесно-голубым (судя по пятнам под карнизом), а теперь принявший рыжеватый оттенок. На заднем дворе стояла небольшая новая конюшня в два стойла, откуда тотчас же донеслось дружное приветственное ржание. Врач ободряюще улыбнулся и жестом пригласил старика войти. Неверными шагами приблизившись к двери, он открыл ее и заглянул в первое стойло. Там стоял светло-рыжий белоногий жеребчик, тут же прижавший уши и попятившийся при виде незнакомого человека. Вдруг раздался испуганный храп, а за ним – торжествующее победное ржание, и темно-серый метеор вылетел из второго стойла, чуть не задев человека, прижавшегося к двери денника. Старик стоял и заворожено глядел на совершенное создание, остановившееся посреди грязного двора. Да, это был Дождь, но как он изменился!
Жеребец возмужал и оформился, точеные ноги налились силой, точеная голова поражала благородством линий, а крепкий костяк сочетался с удивительной легкостью движений.
Жеребец явно понимал, что им восхищаются: горделиво вскинув голову, распустив по ветру длинный хвост, он стоял неподвижно, пока пораженный хозяин не осмелился позвать его:
- Дождь... Дождик!
Голос показался коню знакомым, смутное воспоминание промелькнуло в его мозгу... Жеребец сделал несколько шагов навстречу человеку и шумно втянул ноздрями воздух. Но запах оказался неприятным – тот, кого он знал, пах табачным дымом, сеном и ржаным хлебом, а этот, новый, пах совсем иначе. Лекарствами, бумагой и старостью. Этот человек подошел к нему и потрепал по шее. Ласково расправил гриву.
- Эх, Дождь, мальчик мой... Не узнаешь старика...
Нет, это все-таки он, он, не иначе! Обрадованный своим открытием, жеребец прянул и игриво ткнулся мордой в плечо хозяина. И удивился, когда тот, вскрикнув, упал. И захрапел от обиды, страха и растерянности, когда другой человек грубо за кричал на него и замахнулся хлыстом, подбегая к упавшему. И удивленно оглядывался назад, на лежащего неподвижно хозяина, когда его уводили обратно в конюшню...
Старик лежал на больничной койке и тихо плакал. Он очнулся, снова ничего не помня, и снова сильно болело сердце. За окном шумел тихий монотонный дождик, и он время от времени, всхлипывая, шептал: «дождь... дождик...», - и грустно улыбался чему-то, чего никак не мог вспомнить...
