Всегда пожалуйста )
Совсем-совсем не в тему.
Цените и гордитесь своими родителями!
Интервью с моей мамой.
"Упрямые гены
Мой дедушка был цирковым артистом. Его, чеха по национальности, звали Иоганн Базиль, но когда он принял русское подданство, то стал Иваном Васильевичем. Вместе с Сержем Александровым он работал клоунаду. Дедушка пропал без вести во время блокады – говорят, погиб на фронте. Проверить сложно, с бабушкой они разошлись еще до войны. Я помню, когда была совсем маленькой, видела у бабушки сундук с его афишкой. Но потом сундук исчез. Бабушка уничтожила все, что имело отношение к ее бывшему мужу, и никогда о нем не рассказывала. Своеобразным была человеком. Только позже, когда я уже занималась в цирковой студии, наш тренер /в то время он был режиссёром Ленинградского цирка на Фонтанке/ узнал мою фамилию и сразу спросил про деда. Так я установила свои цирковые корни.
Акробатика в моей жизни появилась как-то сама собой – родители не были причастны к цирковому делу. Сначала я занималась самодеятельностью в ДК Ленсовета, потом поступила в цирковую студию. Мама не хотела, чтобы я шла в цирк. Мечтала, что я получу высшее образование. Сама она училась в Институте иностранных языков, а когда началась война, пошла воспитателем в детский сад. Ушла оттуда, когда я совсем доходила. Я ведь родилась в 1941ом году, блокаду почти не помню. Как выжили – не знаю. Мама говорит, не будь меня, ей бы одной не справиться. Впоследствии она ничего не рассказывала о войне, даже фильмы военные не любила смотреть, как и отчим. Отец погиб на фронте еще в 1944ом.
Много поколений моей семьи жило на Петроградской, в доме Кирова. Наш район не очень пострадал от бомбежек, но одна картина врезалась мне в память: из полуразрушенного дома торчит кровать. Прямо висит в воздухе. Жуткое зрелище. Мое блокадное наследство – трепетное отношение к еде. Когда вижу, как пренебрежительно люди в магазине швыряют продукты, то
убить готова. А так… не знаю. У тех, кто родился в 1930-х след остался гораздо глубже. Мой муж был 1937 года рождения, и он до конца жизни прятал корки хлеба под подушку, хотя, посчитайте сами, ему в 41ом было всего 4 года.
В школе я была шкодным ребенком. Помню, в младших классах директриса всегда со мной воевала, даже отдельный дневник по поведению мне завела. Потом, видно, меня обломали. Воспитание было строгое, это даже одежды касалось: девочкам не разрешалось носить сережки, кольца, краситься тоже было нельзя, о капроновых чулках никто вообще мечтать не мог. Директриса все не верила, что у меня вьющиеся волосы. Думала, я их закручиваю. Несколько раз она вытаскивала меня с уроков и совала головой под кран. А кудряшки от этого вились только больше.
В институт я все-таки пошла, хотя и без особого энтузиазма. Отучилась три года в Инженерно-строительном и отчислилась. Мама поступила мудро – она отпустила меня в жизнь. Решила, не понравится, так сама откажусь от цирка. Но я не отказалась. До 47 лет работала сначала в эстраде от филармоний, потом в Цирке на сцене.
Я сразу выбрала воздушную акробатику. Первый номер – вертикальный канат. Исполняла его под «Лунную сонату» Бетховена: сначала выходил музыкант со свечей, ставил подсвечник на рояль и начинал играть. Потом уже появлялась я. Впоследствии мы с мужем, который был также моим партнером, сделали несколько вариантов этого номера, в том числе цыганский.
Второй наш номер – акробатический этюд. Он был срежиссирован в форме танго – «Ревность» назывался. Наконец, третий номер – самый, наверное, оригинальный – это хлысты. Он работался до войны, а в послевоенное время мы стали первыми, кто его обновил. Репетировали месяцев пять ежедневно, все трюки «прощупывали» сами, через ушибы и травмы. Хлысты – это как жонгляж. Если выпал хоть один день тренировок, можно начинать сначала, так что трудиться приходилось изо всех сил. Я резала газету хлыстом на маленькие кусочки, партнер хлыстом снимал косынку у меня с головы. Был в номере и баланс – я держала на лбу шест с подносом и с хрустальными бокалами и вазой, партнер выбивал шест и я должна была поймать поднос. Если промахивались, вся посуда обрушивалась мне на голову. Но такое бывало редко.
С этими тремя номерами мы пришли в Цирк на сцене. Выступали в 8-м коллективе, он считался одним из сильных. С ним объездили весь СССР,
страны Балтии, в Польше были несколько раз. Пожалуй, не работали только в Якутии и ни разу почему-то не попали на Кавказ.
В те времена не было возможности как следует осмотреться, погулять в городах. Гостиница и площадка, площадка и гостиница. Но мне нравилось. Гостиницы я всегда любила, они были привычнее дома. Оставив цирк, я года два по гостиницам скучала, не могла привыкнуть к одним и тем же стенам. Смена географии – это всегда интересно. Я ни секунды не жалею, что ушла в цирк. Даже если бы понадобилось повторить свою жизнь, я бы это сделала. В том числе годы работы в эстраде, хотя это был очень тяжелый период.
С мужем мы отработали рука об руку двадцать лет, но как только вышли на пенсию, развелись. Сразу стали разные интересы. День и ночь 20 лет вместе. А репетиции? А если что-то не идет в номере? А если срыв? Медаль надо давать, когда муж и жена вместе в цирке. Он пошел преподавать, а потом, так случилось (видно, блокадное детство сказалось), поступил на работу в продовольственный магазин.
Я же, как только вышла на пенсию, все зачеркнула. С 1989 работала реквизитором-бутафором в Мюзик-Холле. Застала золотые времена, когда папа Рахлин, как мы его называли, был жив. Хуже, если бы стала преподавать, – больше ностальгии было бы. А ностальгия сильна. Цирковой жизни физически не выдержишь, если к ней не тянет. Сейчас цирк уж не снится, но раньше часто снился. То я не успеваю выйти, то одеться, чего во время работы никогда не случалось."
