там шоколадными конфетами коня кормили, но ничего ужасного из этого не вышло вроде б
Браслет по-прежнему никого не подпускал к себе, зверел и бесновался при виде людей. Только Рыбкину и Сеньке разрешалось ходить около денника. Еда и питье опускались через верх. Неубранные испражнения гнили и наполняли конюшню тяжелым, удушливым запахом.
Однажды управляющий конюшней сказал, что хозяин приезжает завтра. Сенька ушел из конюшни, не почистив лошадь. Он забрался в сарай на сено, лег на спину и долго лежал с закрытыми глазами. Запах сена напомнил ему луг, табун, старую Злодейку и резвого гнедого жеребенка, несшегося по высокой, росистой траве. У жеребенка большие, ласковые глаза и теплые, бархатные губы. Сенька протяжно вздохнул и, повернувшись вниз лицом, глубже зарылся в сено. Только перед самым вечером он вылез из сарая. Глаза у него заметно покраснели.
В ближайшей мелочной лавочке Сенька вынул из узелка весь свой наличный капитал – восемьдесят пять копеек.
– Конфет на все, только без бумажек, – сказал Сенька, отворачиваясь.
Лавочка находилась рядом с конюшнями, и владелец ее хорошо знал Сеньку.
– Ничего, ничего, дело житейское. Парень ты в самом расцвете. И опять же весна, – ободрял он, протягивая кулек.
В дверях Сенька столкнулся с Рыбкиным. Они прошли мимо, не остановившись, даже не взглянув друг на друга.
«Кошка пробежала», – решил лавочник, знавший об их дружбе.
Рыбкин молча положил на прилавок два серебряных рубля.
– Конфет, – буркнул он. – Только чтоб без бумажек.