Часть 3. Забираем лошадей.
На следующий день акт оценки лошадей попал нам в руки. Смотреть на него без смеха было просто невозможно. Выглядел он так (орфография оригинала сохранена):
Кабыла Империя – мелкая, злобная, сбрасывает всадников, движения средние, племенной ценности не представляет, к воспроизводству не пригодна.
Кабыла Графиня – разращение сустава, замет передних ног, племенной ценности не представляет, к воспроизводству не пригодна.
Кабыла Плиса – 165 в холке, бронхит, периодически хромает, племенной ценности не представляет, к воспроизводству не пригодна.
Кабыла Иволга – более 20 лет, выбраковка по старости, сдача на мясокомбинат.
Ну и по остальным лошадям в том же духе.
Нас такой акт более чем устроил. А вот начальство нет. Ведь вызывая оценщиков, они ставили цель продать лошадей подороже. А как их, больных и хромых, продашь? В результате начальство посовещалось и решило отдавать лошадей не по оценочной, а по балансовой стоимости.
Она и не такая большая была, эта балансовая стоимость. Но все же раза в два-два с половиной больше мясной.
Попробовали договорить – где там! Даже за старушку-Иволгу с изуродованными ногами и кашлем не захотели торговаться. Мол, или забирайте за сколько отдаем, или на мясо.
Это было грустно. И было понятно, что фиг с ней, с балансовой стоимостью. Не оставлять же старую заслуженную лошадь только из-за того, что на ней кто-то решил заработать дополнительных 300 долларов.
Эти соображения я высказала своим соконюшенникам. Все согласились. Алла, сестра Виты, выдела 50 долларов, Алеша еще 40, подруга моего нового берейтора Вари принесла 100. Остальное доложила я.
А Глеб сказал, что до конца лета поставит к себе Иволгу и обеспечит кормами. И что за перевозку денег не возьмет.
А Антон, наш коваль, подписался на расчистку этой кобылы. И сразу скажу, провел ее просто филигранно! И тоже ни за первый, ни за второй визит не взял ни копейки.
Вот такие у нас есть замечательные люди.
И на следующий день тремя коневозками мы тронулись в путь.
В девять утра уже были в конторе, оплатили лошадей. Подогнали коневозки к конюшне. И тут началось…
… Нарочанские кони не видели людей больше двух лет. Их кормили конюха, иногда убирали денники, иногда выпускали коней в леваду.
И кони были абсолютно дикие! Особенно молодняк, который за это время успел вырасти и людей откровенно боялся.
Сначала пробовали договориться по хорошему. Набрали сухарей, сахара, спрятали за спину недоуздки. Тут вот и выяснилось, что эти лошади не знают, что такое сахар, сухари и морковка. А некоторые даже что такое трава не знают.
Подумали, сменили сухари на овес.
Дело пошло лучше.
Через час Плиса стала брать зерно из рук. А через два я почти застегнула на ней недоуздок. Только дотронулась неосторожно до уха и кобыла в панике едва не размазала меня по деннику. До сих пор ребра болят. Потому что 500 килограмм бьющегося в замкнутом пространстве живого веса – картина не для слабонервных.
У других дела были не лучше. Кони на контакт не шли.
Конечно, можно было осесть здесь лагерем на неделю. И заняться приручением и оповаживанием. Но только теоретически. Практически цель стояла выехать все же сегодня.
Тогда стали одевать недоуздки силой.
Стены денников на той конюшне из досок, набитых параллельно полу. Между досками – большие щели. Мы заходили в два соседних денника, в эти щели протягивали корду. И кордой прижимали лошадь к стене. Потом двое ребят покрепче заходили в денник и помогали зафиксировать лошадь. А двое сидело на стенах денника и пробовало напялить на обезумевшую от ужаса лошадиную морду недоуздок.
На словах вроде просто получилось. На практике было жутко. Потому что лошади сопротивлялись. Корду с каждого конца натягивало по несколько человек – со всех сил, но все равно нашего веса не хватало. Сколько спин было сорвано в тот день, сколько ладоней ободрано, сколько мышц потянуто – не передать.
А потом еще лошадь надо было за недоуздок вывести. И некоторые из лошадей, почувствовав давление недоуздка, решали скорее убиться, но не сдаться.
Маленькая Графиня с больным суставом при попытке приблизиться истерично вставала на свечи, и раз за разом опрокидывалась назад. Билась головой о стены. И каждый раз страшно было, что не встанет, разобьется, свернет себе шею. А когда пробовали ее зафиксировать, остервенело била по людям и передними, и задними ногами.
Плиса в ужасе просто полезла на стену, обдирая ноги и морду о доски.
И не смотря на наши усилия, не смотря на желания сделать все как можно лучше и наименее травматично для лошадей, выглядело это жутко, некрасиво и на душе оставляло мерзкий осадок.
Но одели! На всех к обеду одели в недоуздки (рекорд поставила Плиса, она порвала 2 штуки и третий пришлось на месте мастерить из машинного ремня безопасности). И начали грузить.
Первой старушку Иволгу.
Вы бы видели, с каким выражением морды зашла она в коневозку. Не сопротивляясь, но шла так обреченно, что понятно становилось, что знает старая кобыла, куда отсюда увозят лошадей. Я потом долго стояла в уголке коневозки, кормила ее батоном (Иволга одна из немногих, кто знала, что это такое) и обещала, что все не так. Что все будет хорошо. А Иволга слушала, вздыхала, тыкалась теплой мордой в руку и … не верила.
К ней загрузили ее дочку – Графиню. Загрузили относительно хорошо, потому что восьмимесячный жеребенок весит не так и много. И ее, окутанную тросами, занесли практически на руках.
Потом подошла очередь Хеопса – шестилетнего незаезженного и неоповоженного жеребца. Зашел он не с первого раза. Но зашел. Постоя. А потом вдруг, уже когда его привязали и закрыли, взвился на дыбы, ударился головой о потолок, начал лезть вперед по стенке, потом опять встал на дыбы, потерял равновесие и начал падать за перегородку – на вторую половину хенки. Грохнулся на спину, помолотил ногами по коневозке, кое как встал (перегородка уже была поломана) и кинулся обратно в конюшню – не опираясь на заднюю ногу и оставляя за собой багровые следы.
«Перелом -- мелькнуло у меня. – Конец».
Но ноги оказались относительно целы. По крайне мере связки, кости и сухожилия. Только на внутренней стороне бедра несколько глубоких кровоточащих ран.
Опять кордой в деннике зафиксировали лошадь, залили раны перикисью, остановили кровь. Стали думать, что делать дальше.
По хорошему, надо было шить. Но как? Наркоза ни у кого не было. То есть оставалось только валить коня. Подумали, решили, что пока не стоит. Кровь не идет, и хотя рана выглядит плохо, пусть лучше останется некрасивый шрам, чем пытаться в полевых условиях заштопать дикого коня.
Следующей грузили Плису.
С ней было тяжелее всех – она оказалась самой крупной, самой сильной и упрямой. Сопротивлялась без истерики, а как-то очень вдумчиво. И потому успешно. После того, как она кубарем слетела с трапа четвертый или пятый раз, я не выдержала. Ушла за конюшню.
Руки дрожали. Страшно было за лошадь. Нервов не хватало.
А потом крики – «Алена! Быстрее! Плиса покалечилась!»
Бегу.
Действительно, покалечилась. Нога рассечена о край трапа. Кровь хлещет. Опять хватаем перекись. Самое интересное, что кобыла стоит спокойно и ногу обрабатываем без проблем. Рассечены только мягкие ткани. Но глубоко. Все вокруг бегают, кричат. Кто-то заводит машину и едет в город пополнять запас медикаментов. 4 часа дня, а у нас только 2 лошади из 6 загружены, зато две травмированы.
Плохо. Очень плохо.
Я звоню в Минск знакомому коннику-перевозчику. Договариваюсь, что она продаст мне лекарство, которое использует для таких вот лошадей. Покупают его за границей, у нас не продают. И побочные эффекты у этого препарата наверняка есть. И до Минска почти 200 километров. А мне уже все равно. Потому что Плиса в коневозку идти отказывается.
-- Последняя попытка, -- говорит Глеб. – Не получится, поедешь за лекарством.
Я киваю, и опять ухожу за конюшню. Это трусливо. Но по другому я просто не могу. Пользы с моей истерики при погрузке никому не будет. А там больше 10 человек, и без меня справятся.
Самое странное, что последняя попытка удалась. Плису завели. А за ней как-то быстро и очень спокойно загрузили остальных. То есть не быстро и не спокойно. Но что такое полчаса усилий после четырехчасовой борьбы с одной рыжей кобылой?
В Минск приехали только к десяти вечера. Иволгу выгрузили у Глеба, Плису отвезли в Тарасово. Где она категорически отказалась выходить.
Толкали ее трое мужиков – не-а! Превратилась в памятник самой себе и сказала, что будет жить в коневозке.
В результате взяла метлу и стала шуршать ей по потолку коневозки. Как ни странно, это помогло. Вроде Плиса и не испугалась, но решила, что здесь в соседстве с метлой ей неуютно. И вышла.
А я кое-как проводила ее в дневник и первый раз за всю жизнь сделала вылазку к отцовским запасом. Там обнаружились водка и апельсиновый сок – то что надо в такой день.
Через 100 грамм перестали дрожать руки. А еще через 50 стало тепло и почти сносно.
И можно было звонить отчитываться домой, потом вету и ковалю. И думать, что мне со всем этим свалившимся счастьем делать.
