Дневник прибрежного плавания

  • Автор темы Автор темы shade
  • Дата начала Дата начала
Даша и Тайга,
Фотосессия: Суханова Дарья
1LMvfTP2haA.jpg
 
Александр Грин
«Сердце Пустыни»

line.png

"Сердце Пустыни"
I

Открытие алмазных россыпей в Кордон-Брюн сопровождалось тягой к цивилизации. Нам единственно интересно открытие блистательного кафе. Среди прочей публики мы отметим здесь три скептических ума, — три художественные натуры, — три погибшие души, несомненно талантливые, но переставшие видеть зерно. Разными путями пришли они к тому, что видели одну шелуху.

Это мировоззрение направило их способности к мистификации, как призванию. Мистификация сделалась их религией. И они достигли в своем роде совершенства. Так, например, легенда о бриллианте в тысячу восемьсот каратов, ехидно и тонко обработанная ими меж бокалов шампанского и арией «Жоселена», произвела могучее действие, бросив тысячи проходимцев на поиски чуда к водопаду Альпетри, где, будто над водой, в скале, сверкало чудовище. И так далее. Стелла Дижон благодаря им получила уверенность, что безнадежно влюбленный в нее (чего не было) Гарри Эванс с отчаяния женился на девице О'Нэль. Произошла драма, позорный исход которой не сделал никому чести: Эванс стал думать о Стелле и застрелился.

Гарт, Вебер и Консейль забавлялись. Видения, возникающие в рисунке из дыма крепких сигар, определили их лукаво-беззаботную жизнь. Однажды утром сидели они в кафе в удобных качалках, молча и улыбаясь, подобно авгурам; бледные, несмотря на зной, приветливые, задумчивые; без сердца и будущего.

Их яхта еще стояла в Кордон-Руж, и они медлили уезжать, смакуя впечатления бриллиантового азарта среди грязи и хищного блеска глаз.

Утренняя жара уже никла в тени бананов; открытые двери кафе «Конго» выказывали за проулком дымные кучи земли с взлетающей над ней киркой; среди насыпей белели пробковые шлемы и рдели соломенные шляпы; буйволы тащили фургон.

Кафе было одной из немногих деревянных построек Кордон-Брюна. Здесь — зеркала, пианино, красного дерева буфет.

Гарт, Вебер и Консейль пили. Вошел Эммануил Стиль.
 
2

Вошедший резко отличался от трех африканских снобов красотой, силой сложения и детской верой, что никто не захочет причинить ему ничего дурного, сиявшей в его серьезных глазах. У него большие и тяжелые руки, фигура воина, лицо простофили. Он был одет в дешевый бумажный костюм и прекрасные сапоги. Под блузой выпиралась рукоять револьвера. Его шляпа, к широким полям которой на затылок был пришит белый платок, выглядела палаткой, вместившей гиганта. Он мало говорит и прелестно кивал, словно склонял голову вместе со всем миром, внимающим его интересу. Короче говоря, когда он входил, хотелось посторониться.

Консейль, мягко качнув головой, посмотрел на сухое уклончиво улыбающееся лицо Гарта; Гарт взглянул на мраморное чело и голубые глаза Консейля; затем оба перемигнулись с Вебером, свирепым, желчным и черным; и Вебер, в свою очередь, метнул им из-под очков тончайшую стрелу, после чего все стали переговариваться.

Несколько дней назад Стиль сидел, пил и говорил с ними, и они знали его. Это был разговор внутреннего, сухого хохота, во весь рост, — с немного наивной верой во все, что поражает и приковывает внимание; но Стиль даже не подозревал, что его вышутили.

— Это он, — сказал Консейль.

— Человек из тумана, — ввернул Гарт.

— В тумане, — поправил Вебер.

— В поисках таинственного угла.

— Или четвертого измерения.

— Нет; это искатель редкостей, — заявил Гарт.

— Что говорил он тогда о лесе? — спросил Вебер.

Консейль, пародируя Стиля, скороговоркой произнес:

— Этот огромный лес, что тянется в глубь материка на тысячи миль, должен таить копи царя Соломона, сказку Шехерезады и тысячу тысяч вещей, ждущих открытия.

— Положим, — сказал Гарт, поливая коньяком муху, уже опьяневшую в лужице пролитого на стол вина, — положим, что он сказал не так. Его мысль неопределенно прозвучала тогда. Но ее суть такова: «в лесном океане этом должен быть центр наибольшего и наипоразительнейшего неизвестного впечатления, некий Гималай впечатлений, рассыпанных непрерывно». И если бы он знал, как разыскать этот зенит, — он бы пошел туда.

— Вот странное настроение в Кордон-Брюне, — заметил Консейль, — и богатый материал для игры. Попробуем этого человека.

— Каким образом?

— Я обдумал вещичку, как это мы не раз делали; думаю, что изложу ее довольно устойчиво. От вас требуется лишь говорить «да» на всякий всякий вопросительный взгляд со стороны материала.

— Хорошо, — сказали Вебер и Гарт.

— Ба! — немедленно воскликнул Консейль. — Стиль! Садитесь к нам.

Стиль, разговаривавший с буфетчиком, обернулся и подошел к компании. Ему подали стул.
 
3

Вначале разговор носил обычный характер, затем перешел на более интересные вещи.

— Ленивец, — сказал Консейль, — вы, Стиль! Огребли в одной яме несколько тысяч фунтов и успокоились. Продали вы ваши алмазы?

— Давно уже, — спокойно ответил Стиль, — но нет желания предпринимать что-нибудь еще в этом роде. Как новинка прииск мне нравился.

— А теперь?

— Я — новичок в этой стране. Она страшна и прекрасна. Я жду, когда и к чему меня потянет внутри.

— Особый склад вашей натуры я приметил по прошлому нашему разговору, — сказал Консейль. — Кстати, на другой день после того мне пришлось говорить с охотником Пелегрином. Он взял много слоновой кости по ту сторону реки, миль за пятьсот отсюда, среди лесов, так пленяющих ваше сердце. Он рассказал мне о любопытном явлении. Среди лесов высится небольшое плато с прелестным человеческим гнездом, встречаемым неожиданно, так как тропическая чаща в роскошной полутьме своей неожиданно пересекается высокими бревенчатыми стенами, образующими заднюю сторону зданий, наружные фасады которых выходят в густой внутренний сад, полный цветов. Он пробыл там один день, встретив маленькую колонию уже под вечер. Ему послышался звон гитары. Потрясенный, так как только лес, только один лес мог расстилаться здесь, и во все стороны не было даже негритянской деревни ближе четырнадцати дней пути, Пелегрин двинулся на звук, и ему оказали теплое гостеприимство. Там жили семь семейств, тесно связанные одинаковыми вкусами и любовью к цветущей заброшенности — большей заброшенности среди почти недоступных недр конечно трудно представить. Интересный контраст с вполне культурным устройством и обстановкой домов представляло занятие этих Робинзонов пустыни — охота; единственно охотой промышляли они, сплавляя добычу на лодках в Танкос, где есть промышленные агенты, и обменивая ее на все нужное, вплоть до электрических лампочек.

Как попали они туда, как подобрались, как обустроились? Об этом не узнал Пелегрин. Один день, — он не более, как вспышка магния среди развалин, — поймано и ушло, быть может, самое существенное. Но труд был велик. Красивые резные балконы, вьющаяся заросль цветов среди окон с синими и лиловыми маркизами; шкура льва; рояль, рядом ружье; смуглые и беспечные дети с бесстрашными глазами героев сказок; тоненькие и красивые девушки с револьвером в кармане и книгой у изголовья и охотники со взглядом орла, — что вам еще?! Казалось, эти люди сошлись петь. И Пелегрин особенно ярко запомнил первое впечатление, подобное глухому рисунку: узкий проход меж бревенчатых стен, слева — маленькая рука, махающая с балкона, впереди — солнце и рай.

Вам случалось, конечно, провести ночь в незнакомой семье. Жизнь, окружающая вас, проходит отрывком, полным очарования, вырванной из неизвестной книги страницей. Мелькнет не появляющееся в вечерней сцене лицо девушки или старухи; особый, о своем, разговор коснется вашего слуха, и вы не поймете его; свои чувства придадите вы явлениям и вещам, о которых знаете лишь, что они приютили вас; вы не вошли в эту жизнь, и потому овеяна она странной поэзией. Так было и с Пелегрином.

Стиль внимательно слушал, смотря прямо в глаза Консейля.

— Я вижу все это, — просто сказал он, — это огромно. Не правда ли?

— Да, — сказал Вебер, — да.

— Да, — подтвердил Гарт.

— Нет слов выразить, что чувствуешь, — задумчиво и взволнованно продолжал Стиль, — но как я был прав! Где живет Пелегрин?

— О, он выехал с караваном в Ого.

Стиль провел пальцем по столу прямую черту, сначала тихо, а затем быстро, как бы смахнул что-то.

— Как называлось то место? — спросил он. — Как его нашел Пелегрин?

— Сердце Пустыни, — сказал Консейль. — Он встретил его по прямой линии между Кордон-Брюн и озером Бан. Я не ошибся, Гарт?

— О, нет.

— Еще подробность, — сказал Вебер, покусывая губы, — Пелегрин упомянул о трамплине, — одностороннем лесистом скате на север, пересекавшем диагональю его путь. Охотник, разыскивая своих, считавших его погибшим, в то время как он был лишь оглушен падением дерева, шел все время на юг.

— Скат переходит в плато? — Стиль повернулся всем корпусом к тому, кого спрашивал.

Тогда Вебер сделал несколько топографических указаний, столь точных, что Консейль предостерегающе посматривал на него, насвистывая: «Куда торопишься, красотка, еще ведь солнце не взошло…» Однако ничего не случилось.

Стиль выслушал все и несколько раз кивнул своим теплым кивком. Затем он поднялся неожиданно быстро, его взгляд, когда он прощался, напоминал взгляд проснувшегося. Он не замечал, как внимательно схватываются все движения его шестью острыми глазами холодных людей. Впрочем, трудно было решить по его наружности, что он думает, — то был человек сложных движений.

— Откуда, — спросил Консейль Вебера, — откуда у вас эта уверенность в неизвестном, это знание местности?

— Отчет экспедиции Пена. И моя память.

— Так. Ну, что же теперь?

— Это уж его дело, — сказал смеясь Вебер, — но поскольку я знаю людей… Впрочем, в конце недели мы отплываем.

Свет двери пересекла тень. В двери стоял Стиль.

— Я вернулся, но не войду, — быстро сказал он. — Я прочел порт на корме яхты. Консейль — Мельбурн, а еще…

— Флаг-стрит, 2, — так же ответил Консейль — И…

— Все, благодарю.

Стиль исчез.

— Это, пожалуй, выйдет, — хладнокровно заметил Гарт, когда молчание сказало что-то каждому из них по-особому. — И он найдет вас.

— Что?

— Такие не прощают.

— Ба, — кивнул Консейль. — Жизнь коротка. А свет — велик.
 
4

Прошло два года, в течение которых Консейль побывал еще во многих местах, наблюдая разнообразие жизни с вечной попыткой насмешливого вмешательства в ее головокружительный лет; но наконец и это утомило его. Тогда он вернулся в свой дом, к едкому наслаждению одиночеством без эстетических судорог дез-Эссента, но с горем холодной пустоты, которого не мог сознавать.

Тем временем воскресали и разбивались сердца; гремел мир; и в громе этом выделился звук ровных шагов. Они смолкли у подъезда Консейля; тогда он получил карточку, напоминавшую Кордон-Брюн.

— Я принимаю, — сказал после короткого молчания Консейль, чувствуя среди изысканной неприятности своего положения живительное и острое любопытство. — Пусть войдет Стиль.

Эта встреча произошла на расстоянии десяти сажен огромной залы, серебряный свет которой остановил, казалось, всей прозрачной массой своей показавшегося на пороге Стиля. Так он стоял несколько времени, присматриваясь к замкнутому лицу хозяина. В это мгновение оба почувствовали, что свидание неизбежно; затем быстро сошлись.

— Кордон-Брюн, — любезно сказал Консейль. — Вы исчезли, и я уехал, не подарив вам гравюры Морада, что собирался сделать. Она в вашем вкусе, — я хочу сказать, что фантастический пейзаж Сатурна, изображенный на ней, навевает тайны вселенной.

— Да, — Стиль улыбался. — Как видите, я помнил ваш адрес. Я записал его. Я пришел сказать, что был в Сердце Пустыни и получил то же, что Пелегрин, даже больше, так как я живу там.

— Я виноват, — сухо сказал Консейль, — но мои слова — мое дело, и я отвечаю за них. Я к вашим услугам, Стиль.

Смеясь, Стиль взял его бесстрастную руку, поднял ее и хлопнул по ней.

— Да нет же, — вскричал он, — не то. Вы не поняли. Я сделал Сердце Пустыни. Я! Я не нашел его, так как его там, конечно, не было, и понял, что вы шутили. Но шутка была красива. О чем-то таком, бывало, мечтал и я. Да, я всегда любил открытия, трогающие сердце подобно хорошей песне. Меня называли чудаком — все равно. Признаюсь, я смертельно позавидовал Пелегрину, а потому отправился один, чтобы быть в сходном с ним положении. Да, месяц пути показал мне, что этот лес. Голод… и жажда… один; десять дней лихорадки. Палатки у меня не было. Огонь костра казался мне цветным, как радуга. Из леса выходили белые лошади. Пришел умерший брат и сидел, смотря на меня; он все шептал, звал куда-то. Я глотал хину и пил. Все это задержало, конечно. Змея укусила руку; как взорвало меня — смерть. Я взял себя в руки, прислушиваясь, что скажет тело. Тогда, как собаку, потянуло меня к какой-то траве, и я ел ее; так я спасся, но изошел потом и спал. Везло, так сказать. Все было, как во сне: звери, усталость, голод и тишина; и я убивал зверей. Но не было ничего на том месте, о котором говорилось тогда; я исследовал все плато, спускающееся к маленькому притоку в том месте, где трамплин расширяется. Конечно, все стало ясно мне. Но там подлинная красота, — есть вещи, о которые слова бьются, как град о стекло, — только звенит…

— Дальше, — тихо сказал Консейль.

— Нужно было, что бы он был там, — кротко продолжал Стиль. — Поэтому я спустился на плоте к форту и заказал со станционером нужное количество людей, а также все материалы, и сделал, как было в вашем рассказе и как мне понравилось. Семь домов. На это ушел год. Затем я пересмотрел тысячи людей, тысячи сердец, разъезжая и разыскивая по многим местам. Конечно, я не мог не найти, раз есть такой я, — это понятно. Так вот, поедемте взглянуть, видимо, у вас дар художественного воображения, и мне хотелось бы знать, так ли вы представляли.
Он выложил все это с ужасающей простотой мальчика, рассказывающего из всемирной истории.

Лицо Консейля порозовело. Давно забытая музыка прозвучала в его душе, и он вышагал неожиданное волнение по диагонали зала, потом остановился, как вкопанный.

— Вы — турбина, — сдавленно сказал он, — вы знаете, что вы — турбина. Это не оскорбление.

— Когда ясно видишь что-нибудь… — начал Стиль.

— Я долго спал, — перебил его сурово Консейль. — Значит… Но как похоже это на грезу! Быть может, надо еще жить, а?

— Советую, — сказал Стиль.

— Но его не было. Не было.

— Был. — Стиль поднял голову без цели произвести впечатление, но от этого жеста оно кинулось и загремело во всех углах. — Он был. Потому, что я его нес в сердце своем.

Из этой встречи и из беседы этой вытекло заключение, сильно напоминающее сухой бред изысканного ума в Кордон-Брюн. Два человека, с глазами, полными оставленного сзади громадного глухого пространства, уперлись в бревенчатую стену, скрытую чащей. Вечерний луч встретил их, и с балкона над природной оранжереей сада прозвучал тихо напевающий голос женщины.

Стиль улыбнулся, и Консейль понял его улыбку.

1923

line.png
 
Хочется спать. И писать.
Давно не позволяю себе этого - какой дневник, если до сих пор не сделана рассылка по Кавказу, не написана очередная статья, ТЗ дизайнеру...
И спать - фотосессии, письма, что-то ещё...

Но это не правильно. Отдавала сегодня Потапу машину в ремонт -= какие же у него там чертоги! Промзона у Проектируемого проезда - я ехала за ним как в каком-то умопомрачительном квесте)) И так же - точно так же было и у нас - в лабиринте тракторов в Новом Нимбе, дам много где! Но там, внутри этого урчащего урочища, за всеми ширмами облупленных промышленных фасадов - там было больше белое поля, в котором Потап и его напарник красят машины. Там был - МИР. И прикасаясь к нему, я вдыхаю тот воздух, которым пропитано здесь каждая деталь - воздух Настоящего.

Андрей уныло-скептичесаки снаружи и по-хозяйски гордо внутри озирался, рассказывая, куда они собираются переехать. А мне что! Я знаю, как создаются миры. Я знаю, что в этих дебрях живёт настоящее, я его чувству. Все мы - профессионалы и странники не работаем в фешенебельных комплексах потому что здесь и так, своими руками мы можем создавать то, что мы можем. И я улыбнулось. Не нужно слов. Кто понимает - тот чувствует. И так же, по сути, и наши клиенты - кто видит и понимает, тот пришёл по адресу. Кому форма важна более содержания - тот никогда не будет с нами.
Не потому, что он не такой. А потому что он оказывается просто не нужен.

Занималась вчера туром Тай Чи и вдруг поняла. Поняла в чём суть приключения "Клуб Сивка". В том, что бы именно ПОСТРОИТЬ этот мир. Блистающий мир. Настоящий. Счастливый. Вот, чего я не понимала раньше. Я всё хотела сделать всё и пригласить туда и тренеров, и клиентов, и частников, и Всадников! Найти руководителя, кто заменит меня, когда я уйду в декрет и радоваться жизни.

Это невозможно. Те, кто не строил, те, кто не создал это мир СВОИМИ РУКАМИ просто не поймёт, как им пользоваться. Они разрушат его. Просто тем, что не сумеют ценить это, как чудо. Как сказку. Как Лошадь - неопытный всадник. Как неопытный водитель - шикарную машину. Настоящую. Только тот, кто создал механизма, сможет его грамотно эксплуатировать. Всё. Кончились иллюзии. Если человек не ценит своё здоровье, он ушатает своё тело. Лошадь. Друга. Мужчину. Женщину. Всё, что угодно.

Поэтому бессмысленно. Задача - именно создать этот мир вместе. Создать так, чтобы суметь сохранить. Иначе всё бессмысленно. Иначе все достижения - локальны.
 
Последнее редактирование:
И это бесконечный процесс создания себя. Вот, в чём штука! Весь негатив, вся муть, вся тоска, обила и всё, что мешает - всё должно быть преобразовано, исправлено, вычищено, пройдено, переплавлено. Иначе всё это всегда отобразится на общем деле. Всегда. Чтобы создать здоровый мир - надо самому стать здоровым.

Я не переживаю. То, что я делаю каждый день - я переплавляю своё содержание, я переписываю историю, я меняю систему. Вся боль, накопленная в теле, все чувства в душе, все уродливые установки, несущие тяжесть и косность - всё переживается. Всё через боль. И вчера, наконец-то, у меня получилось. От движения голову протянуть всё тело. Свободные мышцы спины-поясницы-бедра-ног. Это свобода. Свобода движения. Свобода дыхания, когда оно проходит через всё тело, расширяя его...

Свобода мышления, богатого тысячами ассоциаций, но уже направленного к ясной цели, ею ведомого...

Свобода, когда не остаётся внутри сомнений, обид, страхов, каких-то клочков, кусков непереваренных, невысказанных мыслей, порывов, стремлений... Нормально всё. Бессмысленно. "Каждый видит лишь то, что понимает" Меня всё равно не поймут те, кто не захочет. И всё равно рано или поздно поймут те, кто захотят. Отпустить надо всё. Всё и себя. Отдохнуть просто.
 
Последнее редактирование:
Потап подбросил меня домой. Как же с ним легко.
Всё у человека нормально. Он работает. Он живёт. Он есть.
Я часто бываю в таком же состоянии.
Давно, правда, не была.
Начинаю растворяться. Уставать. Да. Сейчас. Всё. Сменю. Многое сменю)))

Буду писать. Читать. Спать. Как здорово ложиться в десять - в одиннадцать! У меня пару раз получилось, ну это же мечта. Не отрубаться, не успевая просмотреть прошедший день, когда ошалевший мозг просто отключается... Это функционирование. А так успеваешь поплющиться. Понаслаждаться. Подышать.

Мечты. Корабли. Миры. Ощущения. Время... Струящиеся моменты вечности...
Ощущения, переданные бабушками, чувство зимы и деревни... Синей, звенящей безмятежности... Защищённости... Исходной, первозданной невесомости. Простора. Силы. Света. Снега... Внутри самой тёмной ночи. Чистоты, наверно.
Пушистый кот с балкона. Прохладный снаружи, тёплый внутри... Успеваешь это почувствовать.

Дочитала вчера вечером "Рене". Я ахренела. Таких совпадений не бывает.
Именно сейчас.
Рассказ, так напоминающий сюжетом "Блистающий Мир". Точь-в-точь. С одной, может быть ошибкой. И полный кошмар. Грин. Грин там был. Он понял. По любому понял. Я знаю это. С тех пор мало что изменилось. Да ничего, собственно. Мёртвые души, живые души. Миры, создаваемые. Мир, угасающие. Добро, зло, искры, лабиринты, метания духа, поиски, просторы и полёты. Чистота осталась чистотой. Страсть - страстью. Коварство, приобретя тысячи ладов и обличий, осталось коварством.

Настоящее осталось настоящим. Вот что важно. Единственно важно.
Вот чего абсолютно достаточно.
Мне - абсолютно достаточно.

Я помню как когда-то по дороге домой зашла поучаствовать в рекламном опросе. Нам дали палочки духов и, выяснив, удовлетворённость цветом и видом, попросили открыть и перечислить возникающие ассоциации.

- Бриз, лёгкий бриз... с моря - я вслушалась в аромат, трепетный и терпкий, уносящийся в даль - колыхания платья. Тёплой, тугой тёплой волной, нить цветных огоньков - кафе у моря, вечер. Едва ощутимое дыхание цветущего сада, доносящаяся с побережья музыка... Цветочный шлейф тёплого ветра...

И в наступившей тишине, я поняла, что женщина - консультант замерла с занесённой ручкой, и всё присутствующие обернулись и смотрят на меня.
- Эммм, - произнесла она...
- Извините - быстро поправилась я - я хочу сказать, очень приятный запах. Такой летний. Яркий. Да. Приятный. Все вернулись к своим делам и я - в реальность.

В следующий раз - у нас в пристройке дома раньше располагалось рекламное агенство, отлавливающее респондентов для тестирования новых продуктов - на выходе, вручая мне шоколадку дама увидела книгу в моих руках и спросила: что читаете?
- Грина - сказала я.
- Живёте иллюзиями? - спросила она с таким категорично-снисходительным сочувствием, что у меня пропал дар речи. Я посмотрела на неё как на ненормальную и, наш диалог, равный моему движения к двери, завершился её открытием.
Я строю этот мир. Точно так же, как строил его Грин. Я возвращаю его. Потому что могу.

И иногда - вот как недавно, я задаю себе вопрос: а может правы они? Может, это иллюзии и я много хочу - не от себя - от себя норм - от других? И на днях Макс прислал видео Алёны с Даней. Он есть. И мир этот. И волшебники. И Катя Друзь. И Потап. И Аделина. И Рая. И Андрей Николаевич, светлая ему память, и десятки тысяч разбросанных по миру людей, которые хотят. И поэтому - могут.

Но это ладно - об этом я пишу каждый раз.
 
Последнее редактирование:
Ох, там ещё Онега Ксюшина стоит... Пойдёт, если спортивное направление, то будут и фоточки с полей))))
 
Последнее редактирование:
Дочитала вчера вечером "Рене". Таких совпадений не бывает.
Рассказ, так напоминающий сюжетом "Блистающий Мир". Точь-в-точь. С одной, может быть, ошибкой.
Но самое в этом поразительное, что я встречаю его именно сейчас. Когда поняла. На 100% что я делаю и куда иду.
Похожий, как две капли воды, в какой-то грани своего содержания, он о том, как могло бы быть. В самой сути вещей - их преломлении.

"Блистающий мир" закончился не особо весело, хотя совершенно закономерно, и, в какой-то части своей, он, конечно, не закончился. "Рене" закончился жестоко и ярко. Любой рассказ, любая жизнь на этой планете заканчивается. Но нас интересует именно то, что находится внутри неё. И при всём многообразии несуществующих имён, придуманных Грином - ведь у него практически не встретишь имён обычных, все выдуманные - героиню зовут Полина. Вот для всех почти что рассказов можно было придумать имена, для этого - нет)

Для меня давно не существует грани между мирами "вымышленными" и реальными, поскольку я знаю, что если мне хорошо, если я собрана и сохраняю центр тяжести в себе, вывести меня из равновесия практически не реально. Я могу сильно выбиться и тут же - вернуться в норму. Выбиваться и возвращаться. И наоборот, когда теряю равновесие внутри, то добивает, просто разрушает, разносит на куски любая мелочь, любой негатив, который несут оказавшиеся рядом окружающие - по моей же недоработке или ошибке допущенные слишком близко. Поэтому всё то, что происходит в душе для меня не менее важно и неотделимо от того, что происходит в физическом мире.

Комбинация случайностей - мы сами выбираем время и книги, смыслы и содержания - как и людей, лошадей и события. И я подумала о том, что мне, по большому счёту, просто очень повезло встретить в институте очень сильных, добрых и цельных людей. И пройдя весь путь - от их поддержки и участия до выживания у Валерии Сергеевны, я... Наверно, я стала что-то создавать. Изначально такой цели не было. С той же самой энергией можно было что-то разрушать. В общем-то изначально настрой был такой. Интеллекта, генетики и сил хватало с лихвой. Просто картонно всё было, разлеталось на куски достаточно просто, а те, с кем бороться было интересно, бороться ни с кем, собственно, не собирались, потому что были заняты созданием чего-то.

И, в общей совокупности, остаётся очень простая мысль о том, что всё могло быть и - кто знает - может быть и может быть по-другому. Потому что чтобы закопать свои силы нужно очень стараться, много лет целенаправленно убивая себя, а если этого не делать, то хочется чего-то Настоящего. А крови или света - разницы, в общем нет. Я очень долго думала над этой дилеммой, всё больше поражаясь таким примерам. У Грина и многих других авторов. И начинаешь задумываться о том, что может быть, мне просто повезло. Стечением, сплетением случайностей, оказаться в этой точке, на этом пути. Был момент, когда я думала о том, что общество несовершенно и беспросветно тупо, потому что позволяет таким людям как я учиться и делать то, что мы хотим. А можем мы до хрена всего и очень мало кто может нас остановить. На самом деле. И вот, прошло десять лет и я реально истово этот мир "спасаю". Гос программу и вообще программу я просто напишу. Не знаю даже почему. Потому что могу.

Что-то есть в этом не совсем понятное, не до конца ясное. Добро и зло - понятия очень определёные. Добро - всё, что способствует жизни, зло - всё, что её угнетает, уродует и калечит; всё, что превращает её в убожество и потери сути, равное смерти. А вот кто мы. Нет никакого логического вывода. Может быть, надо просто быть в какой-то связи с настоящим - а разрушать или строить вообще не важно? Или, может быть, есть некая грань, после перехода которой вернуться к разрушению уже невозможно и всё это фигня, что я говорю про спасение мира, пока я не перехожу её окончательно... Может быть, всё вообще не так. И с клубом, и с миром, и с жизнью вообще.

Да, я оживаю. Бог с ним. Со всем. Что-то есть в этом важное и ускользающее. Самое главное. Спасение, разрушение, создание - может, всё это лишь способ... Оставить живой душу, что ли. Разрушение - верное, красивое, непостижимое внешнему взгляду, непреодолимое, как вирус - оно - тоже преодоление системы. Достаточно качественно сделанной, чтобы было интересно... Бог его знает. Но точно нельзя этого делать во имя других людей. Спасибо. Я поняла ошибку. Делаю не то. Не то. Ни для кого. Для госпрограммы я знаю, что написать. Не первый раз проблематику раскрывает в её непреходящей актуальности, преобразовывая проблемы в задачи.

Но самой как-то надо... Нельзя. Нельзя... Нельзя. болеющие и ушедшие лошади, состояние, в которое загналась я. А я загналась. Общий негатив и маразм в клубе, закончившийся - я надеюсь - закономерно и традиционно. Хреноватый результат. Плюсы тоже есть. Но, слишком много делалось для других. Это не цинизм. Это результат неверного курса. Есть шанс построить по-новому всё.

Я попробую.
 
Последнее редактирование:
Всё может быть по-другому.
И это другое не в смене декораций, условия существования, географии и зарплаты.
Это - в ясности восприятия, чистоте, открытости и ощущении течения в себе энергии, расплёсканной в первозданности жизни повсюду.

Она - в хороших людях, с которыми можно просто зажмурится, потрясти головой, и всплеснув руками, отчаянно-жизнерадостно усмехнуться, смотря в самое небо глаз - выразив тем самым то, что не удаётся порой объяснить другим тысячей слов и тысячей встреч...

Это небо, плющащийся в безмятежности клён, распластанный жёлтым облаком под самыми окнами, запах кофе, вкус вина, радость последнего луча солнца, посетившего в ненастный день скромный уголок твоей души, это вдох полной грудью, когда откидываясь о раму окна ты вдыхаешь ароматы осени всем существом, не думаю более о пути и о смысле.

Это мечта поехать на Валдай и, встретив людей, с кем можно разделить Жизнь, - остаться с ними.

Это нечто эфемерное и реальное до предела, до самых краёв понятное, святое, родное и желанное.

Всё очень просто.


Я переживала, что так сложно - звать людей куда-то, уверяя, что всё может быть иначе. В верховой езде и в самой свое жизни... А люди говорили мне - покажи нам как, если оно того стоит, мы, может быть, могли бы напрячься. И я старалась. Писала, говорила, передавала эти ощущения и звала. И всё заканчивалось как обычно. Люди обижались, что я перестаю это делать, поняв, что они никуда не идут сами.

А смыл просто напросто в том, что дойдут лишь те, кто идёт в никуда, просто потому, что не может оставаться. Кто идёт потому, что не может ЖИТЬ ТАК. Вот в чём дело-то! Все, кого устраивает прозябание, жизнь в полутьме, в полужизни, в полумечтах и страхе, - они никуда не пойдут. Просто не пойдут. Не стоит. Не стоит уже никуда никого звать. Просто жить. Жить наслаждаясь. До краёв наслаждаясь. Наслаждаясь жизнью.

Мокрыми досками. Запахом мокрого леса. Ароматом чая. Порывом сумеречного ветра. Безвременью неба. Закату солнца. Открытию книги. Живому взгляду. Гибкому телу. Верному слову. Новому вызову. Старым задачам. Одиночеству и братству. Осени и тому, что внутри этого беспросветной суеты всё ещё мерцают искры ощущений, сотканные из невесомости состояний, когда ты возвращаешься домой прямо сейчас, наполняя душу недвижной негой полного, исконного, непреходящего равновесия. И знаешь, что всё может быть по-другому. Каждый миг, день и час. С тобой, вселенной и всем миром. И потому радуешься этому мигу, чувствуя в нём себя, и свою готовность развернуть взор, расправить крылья и, потянувшийся, промолчать, лаская взглядом последний луч солнца на спящей, убаюканной в безмятежности береговой линии подоконника.
Это и есть жизнь.

А со всем остальным - разберёмся.
 
Последнее редактирование:
Мы открыли его!!
Новое направление в работе клуба - создание фантастических видеороликов о самом главном - о том, что между строк и в сути вещей!
Автор, режиссёр и оператор - Максим Задоя!

 
Сверху