Тера
Pro
ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ
ОТПУСК
А потом у меня случился отпуск. Всего на одну неделю, но в отличии от остальных отпусков этот был по-настоящему свободный: ни “хвостов”, ни далеко идущих планов и много-много свободного времени. Которое я, естественно, решила провести на конюшне.
Саша, узнав об отпуске, искренне обрадовался:
-- Ну, наконец-то! Это дело надо отметить.
-- Надо наверное. А как?
-- У меня бывший ученик на рынке работает, мясом торгует. Так что, думаю, самое время его навестить и устроить самые большие в этом году шашлыки.
При слове “шашлыки” у меня остро засосало под ложечкой. Уж что-что, а готовил Саша великолепно. Причем не важно, что именно становилось предметом его кулинарных изысков – банальная яишница или вкуснейшая аджига.
И предложение было горячо одобрено и принято.
. . .
Верхние конюшни с тыла окружает неширокая полоса соснового леса. Где и малинник густой, и черники всегда много, и грибы конюха по осени носят целыми корзинками. А сразу за лесом – пастбище.
Мы и устроились на стыке леса и поля.
Ах, какой чудесный выдался день. Умопомрачительно вкусно пахло дымом, вверху ярко-зеленые майские ветви сосен переплетались с небом, а в трехстах метрах по неправдоподобно зеленой траве жадно ходил табун.
-- Тебе кто больше всего нравится? – спросил Саша.
И мы затеяли нашу обычную игру – я указывала лошадь и говорила, почему мой выбор пал именно на нее. А Саша либо возражал, либо одобрял мой выбор.
Его собственное внимание привлек рыжий жеребчик. Совсем невыразительный, с моей точки зрения. Горбоносый, со странно длинной и худой шеей и масластыми ногами.
-- Уродец! – от души возмутилась я Сашиному выбору. Ну что в нем такого?
-- Красивая лошадь не та, которая в деннике, а та, которая под флагами стоит и за первое место награждается.
В этот момент рыжий, о котором шла речь, заливисто заржал, и, красуясь, побежал вдоль жующего табуна.
И тут же забылись и его горбоносая голова, и нескладные ноги.
Движения жеребчика были прыжинисты и сильны, словно земля сама отскакивала от его черных аккуратных копытцев.
И мы долго любовались этим рыжим жеребенком.
Жаль только – безумно жаль -- что до стояния под флагами дело так и не дошло. Летом, когда табун в очередной раз вернулся с пастбища, горбоносый рыжий конек не бежал впереди всех. Он пришел только минут через десять – взмыленный от шока и боли, весь какой-то потухший и на трех ногах. Потом выяснилось, что, заигравшись, он выскочил на трассу и попал под колеса.
Еще сутки стоял жеребенок в деннике. А утром в предбаннике над темным, с тяжелым запахом пятном роились зеленые жирные мухи. И никто ни о чем не спрашивал. И поделать тоже уже было ничего нельзя.
В прочем, не хочется о грустном. А шашлыки... Шашлыки “подкапчивались” – как называл этот процесс Саша – на углях почти три часа. Куски мяса были большие, щедро сдобренные специями и когда, наконец, их сняли и разрезали, вдруг оказались удивительно мягкими и нежными на вкус. Или это после трех часов ожидания вкус казался таким удивительным?
В конюшню я вернулась почти пьяная от обилия мяса, воздуха и запахов. Подошла ко Шквалу:
-- Жизнь прекрасна и удивительна, да, малыш?
“Малыш” тут же прихватил зубами мой рукав и брезгливо сморщился – пропахшая дымом одежды пришлась ему явно не по душе.
Я опустилась прямо на опилки и больше часа просто сидела и разговаривала с конем. Рассказывала о рыжем жеребенке, о ветках на фоне неба. О том, что все будет обязательно хорошо. И ей же ей – в эти минуты я и в самом деле верила. Что так оно и будет. Хорошо.
* * *
ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ
Среди молодняка того года мне больше всего нравилась вороная кобылка по кличке Глафира. И за смешное, совсем не лошадиное имя. И за свою интеллигентную доброту, и за то, что это была самая крупная кобылка во всей ставке.
Еще я очень любила ее отца. Вороного Фебо, производителя Кировского завода, обменянного некогда на нашего Доваторского жеребца Сабо. И хотя многие говорили, что Сабо лучше (сама я его никогда не видела), я всегда такому суждению возмущалось, потому что считала, что среди наших производителей равных Фебо нет и быть не может.
Говорили, что когда-то Фебо очень красиво двигался и просто великолепно прыгал. Но к моменту нашего знакомста он уже сильно жаловался на ноги. И приходилась верить на слово – что и двигался, и прыгал.
Меня же он привлек своим характером. Дело в том, что Фебо великолепно разбирался в людях и очень явно высказывал им свое уважение или, напротив, неприязнь. Про него ходило множество легенд. Рассказывали, что одного подвыпившего конюха он зубами схватил за шиворот и выволок из денника. После чего вернулся на свое место, но и в этот день и в последующие неугодившего ему человека на свою территорию не запускал: поворачивался задом и с пугающим равнодушием поднимал одну из задних ног. Учитывая, что копыта у Фебо размером с небольшую тарелку, зрелище это было наверняка впечатляющее.
Кто-то считал его лошадью под седлом милой и покладистой. Кто-то говорил, что за годы работы производителем вороной красавец и вовсе забыл, что на нем когда-то ездили. Кто-то считал Фебо добродушным тюфяком, кто-то – неисправимым агрессором. Словом, редко мне доводилось видеть лошадей, вызывавших столь разные о чебе суждения.
А про жеребят Фебо говорили – хорошие, но несчастливые. И я не предавала этому значения (тоже мне, суеверия!) и самозабвенно скармливала Глафире, дочери Фебо, морковку, пока... Пока не увидела в деннике у этой кобылы Настю, нашего нового фельдшера, совсем еще девочку, только-только закончившую ветеринарный техникум.
-- Настя, что случилось? – спросила я.
-- Врачи говорят, что ничего, а мне кажется, что случилось.
Я тоже зашла в денник и неторопливо обошла Глафиру вокруг:
-- И...что?
-- Да ничего! – всплестнула руками Настя. – Говорю, что она какая-то не такая сегодня. А все смеются и спрашивают: какая -- не такая? Четыре ноги, одна голова – лошадь и лошадь.
Я присмотрелась к Глафире повнимательнее. И поняла вдруг, что Настя права. Вроде бы все ничего, только шерсть кажется тусклой, а лошадь – хоть эта кобылка всегда отличалась спокойствием и даже некоторой флегматичностью – чересчур ко всему равнодушна.
И вдруг...
Острое предчувствие беды – неизбежной и скорой – вот что не увидела, а почувствовала я в следующий момент.
Мне хорошо было знакомо это чувство. Некогда я работала на подхвате в частной ветеринарной клинике. И часто – без всяких видимых на то оснований – вдруг понимала, что принесенное владельцем животное, кошка или собака – обречены. И что ни бодрый тон наших врачей, ни дотошное записывание владельцами названий лекарств и последовательности процедур, не помогут. И часто оказылась права.
Следующим утром, раньше, чем к Шквалу, я помчалась в денник Глафире. Там уже была Настя. Глафира лежала на опилках, а девушка сидела рядом на корточках:
-- Колики, -- ответила она на мой молчаливый вопрос. Почечные колики. Я все уже сделала и уколола, жду вот, что будет.
С моей стороны это было, конечно, трусостью, но больше я к Глафире не заходила. Ни в один из пяти дней – а именно столько эта молоденькая и очень сильная лошадь боролась со своим недугом.
И потом, когда денник ее опустел, и когда в нем появился новый жилец, очень часто вспоминала вороную лошадку с таким теплым и смешным именем. Вспоминала неизменно с ужасом. Потому что вопреки всякой логике мне казалось, что скоро беда повторится. Но на этот раз будет ко мне гораздо ближе.
ОТПУСК
А потом у меня случился отпуск. Всего на одну неделю, но в отличии от остальных отпусков этот был по-настоящему свободный: ни “хвостов”, ни далеко идущих планов и много-много свободного времени. Которое я, естественно, решила провести на конюшне.
Саша, узнав об отпуске, искренне обрадовался:
-- Ну, наконец-то! Это дело надо отметить.
-- Надо наверное. А как?
-- У меня бывший ученик на рынке работает, мясом торгует. Так что, думаю, самое время его навестить и устроить самые большие в этом году шашлыки.
При слове “шашлыки” у меня остро засосало под ложечкой. Уж что-что, а готовил Саша великолепно. Причем не важно, что именно становилось предметом его кулинарных изысков – банальная яишница или вкуснейшая аджига.
И предложение было горячо одобрено и принято.
. . .
Верхние конюшни с тыла окружает неширокая полоса соснового леса. Где и малинник густой, и черники всегда много, и грибы конюха по осени носят целыми корзинками. А сразу за лесом – пастбище.
Мы и устроились на стыке леса и поля.
Ах, какой чудесный выдался день. Умопомрачительно вкусно пахло дымом, вверху ярко-зеленые майские ветви сосен переплетались с небом, а в трехстах метрах по неправдоподобно зеленой траве жадно ходил табун.
-- Тебе кто больше всего нравится? – спросил Саша.
И мы затеяли нашу обычную игру – я указывала лошадь и говорила, почему мой выбор пал именно на нее. А Саша либо возражал, либо одобрял мой выбор.
Его собственное внимание привлек рыжий жеребчик. Совсем невыразительный, с моей точки зрения. Горбоносый, со странно длинной и худой шеей и масластыми ногами.
-- Уродец! – от души возмутилась я Сашиному выбору. Ну что в нем такого?
-- Красивая лошадь не та, которая в деннике, а та, которая под флагами стоит и за первое место награждается.
В этот момент рыжий, о котором шла речь, заливисто заржал, и, красуясь, побежал вдоль жующего табуна.
И тут же забылись и его горбоносая голова, и нескладные ноги.
Движения жеребчика были прыжинисты и сильны, словно земля сама отскакивала от его черных аккуратных копытцев.
И мы долго любовались этим рыжим жеребенком.
Жаль только – безумно жаль -- что до стояния под флагами дело так и не дошло. Летом, когда табун в очередной раз вернулся с пастбища, горбоносый рыжий конек не бежал впереди всех. Он пришел только минут через десять – взмыленный от шока и боли, весь какой-то потухший и на трех ногах. Потом выяснилось, что, заигравшись, он выскочил на трассу и попал под колеса.
Еще сутки стоял жеребенок в деннике. А утром в предбаннике над темным, с тяжелым запахом пятном роились зеленые жирные мухи. И никто ни о чем не спрашивал. И поделать тоже уже было ничего нельзя.
В прочем, не хочется о грустном. А шашлыки... Шашлыки “подкапчивались” – как называл этот процесс Саша – на углях почти три часа. Куски мяса были большие, щедро сдобренные специями и когда, наконец, их сняли и разрезали, вдруг оказались удивительно мягкими и нежными на вкус. Или это после трех часов ожидания вкус казался таким удивительным?
В конюшню я вернулась почти пьяная от обилия мяса, воздуха и запахов. Подошла ко Шквалу:
-- Жизнь прекрасна и удивительна, да, малыш?
“Малыш” тут же прихватил зубами мой рукав и брезгливо сморщился – пропахшая дымом одежды пришлась ему явно не по душе.
Я опустилась прямо на опилки и больше часа просто сидела и разговаривала с конем. Рассказывала о рыжем жеребенке, о ветках на фоне неба. О том, что все будет обязательно хорошо. И ей же ей – в эти минуты я и в самом деле верила. Что так оно и будет. Хорошо.
* * *
ПРЕДЧУВСТВИЕ БЕДЫ
Среди молодняка того года мне больше всего нравилась вороная кобылка по кличке Глафира. И за смешное, совсем не лошадиное имя. И за свою интеллигентную доброту, и за то, что это была самая крупная кобылка во всей ставке.
Еще я очень любила ее отца. Вороного Фебо, производителя Кировского завода, обменянного некогда на нашего Доваторского жеребца Сабо. И хотя многие говорили, что Сабо лучше (сама я его никогда не видела), я всегда такому суждению возмущалось, потому что считала, что среди наших производителей равных Фебо нет и быть не может.
Говорили, что когда-то Фебо очень красиво двигался и просто великолепно прыгал. Но к моменту нашего знакомста он уже сильно жаловался на ноги. И приходилась верить на слово – что и двигался, и прыгал.
Меня же он привлек своим характером. Дело в том, что Фебо великолепно разбирался в людях и очень явно высказывал им свое уважение или, напротив, неприязнь. Про него ходило множество легенд. Рассказывали, что одного подвыпившего конюха он зубами схватил за шиворот и выволок из денника. После чего вернулся на свое место, но и в этот день и в последующие неугодившего ему человека на свою территорию не запускал: поворачивался задом и с пугающим равнодушием поднимал одну из задних ног. Учитывая, что копыта у Фебо размером с небольшую тарелку, зрелище это было наверняка впечатляющее.
Кто-то считал его лошадью под седлом милой и покладистой. Кто-то говорил, что за годы работы производителем вороной красавец и вовсе забыл, что на нем когда-то ездили. Кто-то считал Фебо добродушным тюфяком, кто-то – неисправимым агрессором. Словом, редко мне доводилось видеть лошадей, вызывавших столь разные о чебе суждения.
А про жеребят Фебо говорили – хорошие, но несчастливые. И я не предавала этому значения (тоже мне, суеверия!) и самозабвенно скармливала Глафире, дочери Фебо, морковку, пока... Пока не увидела в деннике у этой кобылы Настю, нашего нового фельдшера, совсем еще девочку, только-только закончившую ветеринарный техникум.
-- Настя, что случилось? – спросила я.
-- Врачи говорят, что ничего, а мне кажется, что случилось.
Я тоже зашла в денник и неторопливо обошла Глафиру вокруг:
-- И...что?
-- Да ничего! – всплестнула руками Настя. – Говорю, что она какая-то не такая сегодня. А все смеются и спрашивают: какая -- не такая? Четыре ноги, одна голова – лошадь и лошадь.
Я присмотрелась к Глафире повнимательнее. И поняла вдруг, что Настя права. Вроде бы все ничего, только шерсть кажется тусклой, а лошадь – хоть эта кобылка всегда отличалась спокойствием и даже некоторой флегматичностью – чересчур ко всему равнодушна.
И вдруг...
Острое предчувствие беды – неизбежной и скорой – вот что не увидела, а почувствовала я в следующий момент.
Мне хорошо было знакомо это чувство. Некогда я работала на подхвате в частной ветеринарной клинике. И часто – без всяких видимых на то оснований – вдруг понимала, что принесенное владельцем животное, кошка или собака – обречены. И что ни бодрый тон наших врачей, ни дотошное записывание владельцами названий лекарств и последовательности процедур, не помогут. И часто оказылась права.
Следующим утром, раньше, чем к Шквалу, я помчалась в денник Глафире. Там уже была Настя. Глафира лежала на опилках, а девушка сидела рядом на корточках:
-- Колики, -- ответила она на мой молчаливый вопрос. Почечные колики. Я все уже сделала и уколола, жду вот, что будет.
С моей стороны это было, конечно, трусостью, но больше я к Глафире не заходила. Ни в один из пяти дней – а именно столько эта молоденькая и очень сильная лошадь боролась со своим недугом.
И потом, когда денник ее опустел, и когда в нем появился новый жилец, очень часто вспоминала вороную лошадку с таким теплым и смешным именем. Вспоминала неизменно с ужасом. Потому что вопреки всякой логике мне казалось, что скоро беда повторится. Но на этот раз будет ко мне гораздо ближе.
, ИМХО, я так часто ее встречала в Вашем дневнике?
Правда, первая какой-то грустной оказалась... как и жизнь двух лошадок, закончившаяся слишком рано :cry: 
- попыталась я вставить свои пять копеек, оглядываясь на стремительно растущие предчувствия. Но народ про мои мысли не знал, поэтому мы с Алешей были изгнаны дальше рысить в поля, где грунт хороший и не скользко. «Ты там с Умкой поаккуратнее» - только и сказала на прощание Алена….
» - сказала разом взбодрившаяся Умка. «Эх, чего это она так веселится?» - спросила Алеся, шедшая с нами для моральной поддержки. «Чего, чего…. :? » Мои нехорошие предчувствия укрепились, укоренились в голове окончательно и даже пустили первые росточки. Но от маленьких росточков удавалось пока отмахиваться. Я просто предупреждающим голосом протянула «У-у-у-ума, не вздумай мне!!!» и набрала повод на всякий случай. «Ну, чего, где рысить будете?» - оглядывая два пригодных для скоканий поля спросила Алеся. «Тут и будем – решил Алеша – на верхнем поле, сначала вверх, потом вниз». «А мож я того, на нижнее лучше пойду, всем спокойнее будет» - осторожно спросила я, поскольку предчувствия, глядя на бодрящуюся Умку, уже окрепли, вовсю заколосились и весело размахивали своими ветками. «Не – в один голос заявили Алеся с Алешей, – Алена сказала вместе рысить, вот и рысим вместе. Галопить потом уйдешь одна, если хочешь» И мы порысили. Я почти обреченно, но все еще отмахиваясь от предчувствий. Рысили мы параллельно – Алеша справа, я слева. Ну старались параллельно во всяком случае. Вначале. 
