10. Вкус ветра на губах
А сегодня Жене снился сон. Она бежала вместе с табуном лошадей. Мимо проносились поля, леса, даже города. Женя не уставала, хоть и бежала с той же скоростью, что и табун лошадей, мчащийся галопом. И ветер дул ей в лицо, и солнце подмигивало озорным глазом. А вокруг лошади, лошади… Все родные, знакомые до каждого миллиметра каждой шерстинки. Все абсолютно разно пахнут. Так остро, что по запаху она отчетливо понимала каждую лошадь, Вот сзади бежит молодой жеребец, только начинающий осознавать кобыльи прелести. А слева, через две лошади бежит кобыла в охоте. Тот жеребец сзади ее тоже чувствует, мучается привлекательной недоступностью так сладостно пахнущей кобылы. А вот маленький жеребенок. Он уже устал, но ему все еще нравится бежать вместе со всеми, Женя понимает его детский задор. Женя знает тут каждую лошадь: внешность, привычки, запах. Женя - сама лошадь. Она одна из них, она часть табуна, несущегося в бесконечность. Даже не так, не часть. Женя и есть этот самый табун, она летит навстречу к прекрасному. Вот сейчас еще немного, еще чуть-чуть и весь табун взлетит, она-то знает! Женина душа позволит не разбиться лошадям, падая с неумолимо приближающегося обрыва, который видят все. Лошади заволновались, она не совсем доверяют Жене свой полет, они боятся разбиться. Ничего, успокаивает их Женя, верьте мне, все будет хорошо, вы взлетите. И первая лошадь в табуне наступает на воздух, земля кончилась, обрыв. Мгновение, вера в победу, в женину душу, в женину силу… и взлет, в небо, к облакам. И все остальные лошади, уже ни в чем не сомневаясь, ступают на воздух и взлетают ввысь. Маленький жеребенок, взглянув на маму, немного замешкался. Ничего, вторит Жене мама жеребенка, не бойся! Я с тобой, я не уйду, тебя не брошу! Рядом с мамой ты всегда в безопасности! И он верит, и он, такой маленький взлетает.
Как хорошо! Лететь намного легче, чем бежать. В полете отдыхаешь. Женя ощущает чувства уставшего жеребенка. Он бесконечно рад отдыху от бега, маме, летящей рядом, он, как и все лошади, наслаждается свободой полета. Свободой, что подарила им Женя.
Она прекрасно знала, куда они летят. Они летят навстречу счастью, в ту страну, где места нет лишеньям и боли, где всегда сияет яркое солнце, где сочная зеленая трава изумрудного цвета. Там много-много лошадей, там сад с цветущими яблонями, там кристально чистое озеро, манящее свежестью и почему-то счастьем. Табун летел туда.
Проснувшись Женя еще ощущала эйфорию полета и вкус ветра на губах. Все же странный сон. К чему бы он? Непонятно. Никогда Жене не снились такие удивительные и безусловно приятные сны.
За окном прямо как во сне сияло солнце, подмигивая озорным взглядом. Сегодняшний день будет точно хорошим.
А на конюшне плакала даже Вася. Все занятия были отменены. Был день скорби. Женя кинулась было в конюшню, но Вася остановила ее: туда нельзя, она еще в деннике, ее еще не увезли.
- Знаешь, Женя, - говорила Вася, - никогда, вообще никогда я старалась не привязываться к лошади. Я всегда пыталась любить лошадей в целом, но не любить какую-то конкретно. И все разрушилось, когда привезли ее, золотую текинку Ирдис. Она с первой минуты, что вошла в конюшню, стала лучиком солнца, сияла даже в тени. Умная, чуткая, внимательная, вся по-текински тоненькая и хрупкая. Для меня она стала воплощением слова Лошадь, идеалом лошади. Ты знаешь, она чутко ощущала свое превосходство над этим миром, милостиво снисходя до нас с вершин своего величия. Никогда она не носила прокат. Я как-то посадила на нее мою подругу, ни разу до этого не ездящую на лошади. А Ирдис скривила такую гримасу, настолько брезгливо отнеслась к всаднице, что это нельзя было не понять, не поучвствовать. Это осознала даже подруга, которую я сразу же пересадила на другую, прокатскую лошадь, которой было все равно, кто у нее на спине. Ни Ирдис же я села сама. Нет, она не попыталась высадить, подыграть… Она была выше этих шалостей. Но Ирбис совершенно четко на мня обиделась за подобный эксперимент. Он был первым и последним. Она снисходила до очень маленького числа людей. Как мне повезло, что я была среди них. Я была счастлива даже просто прикасаться к ней, гладить ее золотые бока.
Знаешь, Ирбис не терпела грубого обращения. Она вообще никакой грубости не терпела, даже самой минимальной. Даже щетки у нее были из мягчайшей резины и натурального мягкого ворса. Но и это было для нее грубовато, лишь замшевую тряпочку она воспринимала нормально. Впрочем, она и не пачкалась никогда. Даже в самую грязную и слукотную погоду она умела оставаться такой же изысканной и аккуратной.
А потом привезли на постой на летние месяцы его, Эссиорха. Такой же золотисто-буланый, такой же типично-текинский жеребец. Только он был полной противоположностью Ирбис. Откуда в текинце такая деревенская удаль, не понимал никто. Но Эссиорх он эдакий щаляй-валяй. Он был просто бешенным, носился по леваде с хрюканьем и визгами. Чего он только не вытворял, ухитрялся даже из жеребячьего задора пройтись на свечке. Он обожал грязь и слякоть, с неимоверным блаженством нырял в лужи и вываливался там до неузнаваемости. От золотого текинца оставался только лоб, даже уши он ухитрялся окунуть в лужу.
Я не знаю, чего уж нашла в этом увальне утонченная Ирбис, но любила она его до беспамятства. Я даже узнала, что Эссиорх ее неоднократно и успешно крыл. Жеребята получались замечательные, ухитрявшиеся каждый раз брать от родителей самое лучшее.
Как бы то ни было, но с прибытием Эссиорха Ирбис сильно затосковала: она рвалась к нему. Мы поначалу старались их даже в соседние левады не выпускать, ведь они оба рвались друг к другу. Их поставили в разные стороны конюшни. Но не возможно разлучить любящие сердуа. Ирбис стала гаснуть: она знала, что Эссиорх где-то здесь, но не рядом с ней.
Именно тогда я стала наводить справки об их жеребятах. И, получив отличные отзывы, решила, что была не была, надо их вместе выпускать. Хозяин Эссиорха не возражал, он прекрасно помнил Ирбис и тот факт, что крыли ее этим жеребцом неоднократно. Да и к тому же перспектива более дешевого постоя (мы так случку оплачивали) его вполне вдохновила.
Я сумела подарить Ирбис два счастливых месяца, что провела она с Эссиорхом. Будто в благодарность мне, кобыла начала и ко мне относиться заметно лучше. Правда, когда его забирали на другую конюшню, чуть не выломала дверцу денника, все к нему рвалась.
Естественно, она осталась жеребой. Носила она легко, ничего ей не мешало, жеребенок лежал верно, все должно было быть в порядке.
Я не знаю, как он за послуднюю ночь ухитрился перевернуться поперек. Я отказываюсь это понимать. Но факт не изменишь. Сегодня утром я нашла ее еще теплой, но уже совершенно мертвой, так и не родившей последнего своего жеребенка. За что это мне? За что это ей? Ты не знаешь, Женя?
И вдруг Женя все поняла. Она вновь увидела табун из сна, ощутила радость полета и вкус ветра на губах. Тот жеребенок, что уставал бежать, это и был сын Ирбис и Эссиорха. Он счастливый, вместе с мамой улетал в ту свободную и прекрасную страну, где чистое озеро, где под сияющим солнцем цветут яблони, а трава изумрудного цвета…
