Iurumi
Pro
Re: Надоело название. Детство
Под зиму часто приезжали манси - местный народ, занимающийся, в основном, оленеводствам. Привозили совершенной дивной красоты бурки (или унты), из оленьих шкур, расшитых бисером. Помню в детстве, мечтала о таких, но так и не получила. Приезжали на низких саночках, кракасных, как я помню, деревянные стержни, а них натягивали оленьи шкуры. Вся немногочисленная детвора высыпала на улицу, и, если сильно везло, нас могли покатать. Еще они привозили оленьи туши. Папа покупал одну-две и мы были на всю зиму обеспечены мясом. Я помню, как замороженные туши лежали в сенях, вместе с банками тушенки и кубами желтого масла. Папа делал строганину - исчезающе тонкие ломтики мороженой оленины, перец, соль, лук колечками. Сырое мясо полностью растаивало на языке, как льдинка. Просто божественно. Зимы были снежные, очень. После очередного бурана, по дороге в школу, я часто наблюдала, как один наш геолог, чей дом стоял в небольшой низине, откапывает крышу своего дома. А наш туалет часто уносило ветром на другой конец поселка
. Еще помню, что под новый год родители сделали детворе подарок - подземный городок. Вырыли пещеры под снегом, куда можно было спускаться и ходить. Было несколько комнат, со сводчатыми перходами, снежные кровати, ступени. Я ходила в полный рост, а вот родителям там приходилось пригибаться.
Папа часто уходил на несколько дней на охоту или рыбалку. С рыбалки возвращался, неся в огромном коробе за спиной хариусов, переложенных осокой. С охоты приносил дичь - глухарей, рябчиков, куропаток. Помню, мы играли ими, пока мама не ощипала. И конечно же, собирали иссиня-черные, отливающие изумрудом и лазурью перья глухорей. Мелкие, пушистые, рябенькие перья куропаток. Это были настоящие сокровища.
Папа построил себе охотничий домик под Устьпуйвой (надеюсь, правильно написала). В лесу, рядом с небольшим водопадом. Идти до него было долго - два перевала. Я обычно шла сама, Саша (брат) сидел на плечах у папы. Иногда у мамы, когда у меня подкашивались ноги от усталости. Но чаще брат оставался с мамой дома, а папа брал с собой меня. Там, продираясь сквозь заросли высокого папоротника, путаясь по пояс в карликовой березке, засматриваясь на кедровые шишки, я шла рядом с отцом, неся свой тяжеленный, в 5 кг. рюкзак с едой и термосом. В балке (так мы называли охотничий домик) всегда был дежурный набор сгущенки, тушенки и чая. Для того, кто забредет сюда случайно, без еды. Наверное, кто-то приходил, съедал консервы и оставлял что-то свое. Там всегда была еда. Даже сейчас, папа нашел банки тушенки и сгущенки, совсем недавние - 2000 года. Иногда туда забредал медведь и съедал сахар и сгущенку, если умудрялся открыть банку. Медведей вообще было довольно много, там, рядом с балком я увидела его впервые. Медведь бежал на четвереньках, по ту сторону речушки, а у него на загривке, рыча, сидела карело-финская лаечка одного из геологов. Малыш, наша собака, бежал следом. Малыш был гордостью отца - великолепная охотничья собака. Он показывал дичь, отец стрелял. Умный, осторожный, смелый, он всегда был с нами. Говаривали, что бабка у него согрешила с волком, поэтому тот помет, откуда его забрали, были на четверть волчата. Рыжий, с белой широкой грудью, массивной головой и челюстью, не совсем характерных для лаек, он был объектом вожделения для многих мансей, с удовольствием евших собачье мясо и щеголявших в собачьих шапках. Его били ломом по голове, травили, два раза стреляли. Малыш всегда исчезал в тайге в это время, потом возвращался, ослабевший, шатающийся, но живой. Он никогда не играл с собаками, только дрался, или сохранял вооруженный нейтралитет. Он сильно выделялся из толпы мелких, как лисы, огненно-рыжых карело-финских лаечек и белосерых кабыздохов, бродящих по улицам. Он безоговорочно слушался отца, но был с ним партнером, оставляя за собой право выбирать свою жизнь и свой досуг. Он почти никогда не входил в дом и часто рыскал в тайге. Но стоило отцу достать свое старой ружье и удочки, Малыш чудесным образом возникал рядом и они уходили. Малыш чуял и брал зверя. Папа спасал ему жизнь, вытаскивая из бурных горных рек, держа на руках и впихивая мелкие, красные таблетки от чумы.
Один раз папа убил медведя. В сложной ситуации, когда стоял вопрос или он, или медведь. Медведя ел весь поселок. Я помню огромный таз печенки, стоящий в сенях, мешочек драгоценной желчи, сушившейся над плитой, и косматую шкуру, которую папа выделывал, сидя на берегу бурной речушки. Шкура до сих пор лежит в гараже и благополучно лысеет. Когда-нибудь срежу с нее когди, лет с десяти собираюсь.
Балок стоит до сих пор. Папа, очень любящий уходить на охоту на несколько дней, нашел его в горах. Крыша, конечно, обвалилась, но кто-то накидал всякого мусора сверху, чтобы в нем можно было переночевать. И кончно, тушенка и сгущенка были на месте.
А это речушка с водопадом по близости. Конечно, воду можно пить. Ледяную, сладкую, ломящую зубы, кристально-чистую, живую воду.
Так папа ночевал. Один, в горах, где на много-много километров вокруг нет людей. И связи никакой нет, чтобы позвонить нам, им приходилось летать в Саранпауль. Жалко, что с ним нет, Малыша. Малыш уже 10 лет спит на даче, за старыми яблонями.
На обратном пути начался ливень, который папа переждал в одной из заброшенных штолень
Кварцевая жила, отработанная
А здесь незадолго до прихода папы спал медведь.
Под зиму часто приезжали манси - местный народ, занимающийся, в основном, оленеводствам. Привозили совершенной дивной красоты бурки (или унты), из оленьих шкур, расшитых бисером. Помню в детстве, мечтала о таких, но так и не получила. Приезжали на низких саночках, кракасных, как я помню, деревянные стержни, а них натягивали оленьи шкуры. Вся немногочисленная детвора высыпала на улицу, и, если сильно везло, нас могли покатать. Еще они привозили оленьи туши. Папа покупал одну-две и мы были на всю зиму обеспечены мясом. Я помню, как замороженные туши лежали в сенях, вместе с банками тушенки и кубами желтого масла. Папа делал строганину - исчезающе тонкие ломтики мороженой оленины, перец, соль, лук колечками. Сырое мясо полностью растаивало на языке, как льдинка. Просто божественно. Зимы были снежные, очень. После очередного бурана, по дороге в школу, я часто наблюдала, как один наш геолог, чей дом стоял в небольшой низине, откапывает крышу своего дома. А наш туалет часто уносило ветром на другой конец поселка
. Еще помню, что под новый год родители сделали детворе подарок - подземный городок. Вырыли пещеры под снегом, куда можно было спускаться и ходить. Было несколько комнат, со сводчатыми перходами, снежные кровати, ступени. Я ходила в полный рост, а вот родителям там приходилось пригибаться.Папа часто уходил на несколько дней на охоту или рыбалку. С рыбалки возвращался, неся в огромном коробе за спиной хариусов, переложенных осокой. С охоты приносил дичь - глухарей, рябчиков, куропаток. Помню, мы играли ими, пока мама не ощипала. И конечно же, собирали иссиня-черные, отливающие изумрудом и лазурью перья глухорей. Мелкие, пушистые, рябенькие перья куропаток. Это были настоящие сокровища.
Папа построил себе охотничий домик под Устьпуйвой (надеюсь, правильно написала). В лесу, рядом с небольшим водопадом. Идти до него было долго - два перевала. Я обычно шла сама, Саша (брат) сидел на плечах у папы. Иногда у мамы, когда у меня подкашивались ноги от усталости. Но чаще брат оставался с мамой дома, а папа брал с собой меня. Там, продираясь сквозь заросли высокого папоротника, путаясь по пояс в карликовой березке, засматриваясь на кедровые шишки, я шла рядом с отцом, неся свой тяжеленный, в 5 кг. рюкзак с едой и термосом. В балке (так мы называли охотничий домик) всегда был дежурный набор сгущенки, тушенки и чая. Для того, кто забредет сюда случайно, без еды. Наверное, кто-то приходил, съедал консервы и оставлял что-то свое. Там всегда была еда. Даже сейчас, папа нашел банки тушенки и сгущенки, совсем недавние - 2000 года. Иногда туда забредал медведь и съедал сахар и сгущенку, если умудрялся открыть банку. Медведей вообще было довольно много, там, рядом с балком я увидела его впервые. Медведь бежал на четвереньках, по ту сторону речушки, а у него на загривке, рыча, сидела карело-финская лаечка одного из геологов. Малыш, наша собака, бежал следом. Малыш был гордостью отца - великолепная охотничья собака. Он показывал дичь, отец стрелял. Умный, осторожный, смелый, он всегда был с нами. Говаривали, что бабка у него согрешила с волком, поэтому тот помет, откуда его забрали, были на четверть волчата. Рыжий, с белой широкой грудью, массивной головой и челюстью, не совсем характерных для лаек, он был объектом вожделения для многих мансей, с удовольствием евших собачье мясо и щеголявших в собачьих шапках. Его били ломом по голове, травили, два раза стреляли. Малыш всегда исчезал в тайге в это время, потом возвращался, ослабевший, шатающийся, но живой. Он никогда не играл с собаками, только дрался, или сохранял вооруженный нейтралитет. Он сильно выделялся из толпы мелких, как лисы, огненно-рыжых карело-финских лаечек и белосерых кабыздохов, бродящих по улицам. Он безоговорочно слушался отца, но был с ним партнером, оставляя за собой право выбирать свою жизнь и свой досуг. Он почти никогда не входил в дом и часто рыскал в тайге. Но стоило отцу достать свое старой ружье и удочки, Малыш чудесным образом возникал рядом и они уходили. Малыш чуял и брал зверя. Папа спасал ему жизнь, вытаскивая из бурных горных рек, держа на руках и впихивая мелкие, красные таблетки от чумы.
Один раз папа убил медведя. В сложной ситуации, когда стоял вопрос или он, или медведь. Медведя ел весь поселок. Я помню огромный таз печенки, стоящий в сенях, мешочек драгоценной желчи, сушившейся над плитой, и косматую шкуру, которую папа выделывал, сидя на берегу бурной речушки. Шкура до сих пор лежит в гараже и благополучно лысеет. Когда-нибудь срежу с нее когди, лет с десяти собираюсь.
Балок стоит до сих пор. Папа, очень любящий уходить на охоту на несколько дней, нашел его в горах. Крыша, конечно, обвалилась, но кто-то накидал всякого мусора сверху, чтобы в нем можно было переночевать. И кончно, тушенка и сгущенка были на месте.
А это речушка с водопадом по близости. Конечно, воду можно пить. Ледяную, сладкую, ломящую зубы, кристально-чистую, живую воду.
Так папа ночевал. Один, в горах, где на много-много километров вокруг нет людей. И связи никакой нет, чтобы позвонить нам, им приходилось летать в Саранпауль. Жалко, что с ним нет, Малыша. Малыш уже 10 лет спит на даче, за старыми яблонями.
На обратном пути начался ливень, который папа переждал в одной из заброшенных штолень
Кварцевая жила, отработанная
А здесь незадолго до прихода папы спал медведь.
