Кое-что добавила/подправила, теперь окончательно будет выглядеть так. На этом все, пожалуй, с этой вещицей
Всадник Шредингера
Она, наверное, была его ровесницей. Лет сорока пяти, хотя кто ее разберет. Широкая в кости, не толстая, но плотно сбитая, с нелепо короткой стрижкой и серыми от незакрашенной седины волосами. Ни одной черты лица, стоящей внимания.
Кляча была под стать. Грязно-серой масти, еще нескладнее хозяйки, постоянно взмахивающая несоразмерно большой башкой, кое-как прилепленной к короткой шее.
Он время от времени поглядывал на эту пародию на всадника, не особо стараясь скрывать отвращение. Иногда сплевывал кривыми губами коротко:
- Пятку вниз. Руку опустить. Плечи... - про плечи даже не заканчивал, брезгливо морщась и закуривая следующую, отворачиваясь опять. Созерцание дыры в сетчатом заборе доставляло больше удовольствия, чем кривая закорючина с растопыренными локтями на шагающей табуретке.
Она жадно впитывала редкие комментарии, непременно разворачиваясь всем корпусом в его сторону. Когда при таком развороте она в первый раз плюхнулась со своего серого недоразумения, переставшего ползти и остановившегося, он не понял и спросил, какого черта она надумала слезать с лошади. Выслушав объяснения, что не слезла, а упала, ответил, не церемонясь:
- Вас не на конюшню, Вас в кунсткамеру нужно.
Потом во время занятий и вовсе бросил обращаться к ней на "вы". Правда, только когда она была верхом. Потому что говорить "вы" верхнему элементу этой двухголовой карикатуры было выше его сил. Стоя на земле, она превращалась обратно в обычную немолодую бабу, никаких эмоций не вызывающую.
Баба была нездорово упорна. Два месяца она почти ежедневно валилась со своей клячи на шагу. Потом продолжила валиться на рыси. Его удивляло, почему вопреки законам физики она в промежутках между падениями все-таки бултыхается в седле. И почему уродливая кобылка терпеливо сносит судорожные размахивания локтями и дергание поводом.
- Вылезь из розетки, хули тебя там током бьет! - иногда не выдерживал он. Пару секунд смотрел, как она старательно начинает махать крыльями с другой амплитудой, отворачивался и закуривал.
Потом она поехала тем, что в исполнении остальных было бы галопом. Прогресс всадника состоял только в том, что теперь она с поразительной регулярностью плюхалась на грунт уже на всех трех аллюрах. Причем ее кляча не прикладывала к этому ни малейших усилий. Кляча, казалось, была бы рада, будь бессистемных перемещений всадника на лошадь и с лошади поменьше. Хотя назвать это всадником...
На ее падения он давно уже перестал обращать внимание. Как и все в этой паре, они были скорее комичны, чем опасны. Серая кобыла, в очередной раз теряя всадницу, застывала на месте монументом и не двигалась, пока та опять не вскарабкивалась в седло. Перестал обращать внимание и окружающий народ, исчерпав за первые месяцы весь запас шуток в адрес тренера будущей олимпийской чемпионки. Выездка привычно закатывала глаза и, жертвуя чистотой схемы, огибала будущую чемпионку за версту, прекрасно понимая, что пока та сообразит сама, куда свернуть, олимпиад пройдет с десяток. В такие моменты он чувствовал тихое злорадство и почти что симпатию к этой бестолковой бабе. К выездке он относился демонстративно свысока, втайне от самого себя завидуя и результатам кое-кого из них, и отсутствию риска свернуть себе шею при выполнении пассажей-пируэтов.
Когда прыгал конкур, баба с кобылой вжимались в стеночку и боязливо трусили вдоль нее, не сворачивая ни на шаг. Конкур об их существовании забыл быстрее всех.
Когда в один прекрасный день она подошла к нему с вопросом, он подумал, что ослышался. Переспросил.
- Андрей, я хотела Вас спросить: когда мы начнем прыгать?
- Начнем что? - сглотнув, он расхохотался в голос. - Рита, ты вроде обычно на задницу падаешь, а не на голову.
- Но мы же уже столько ездим, я подумала...
- Если бы ты думала, ты бы знала, что ты не ездишь.
***
Бабу подогнал в свое время Игнатьев. Подошел однажды вечером, сказал:
- Возьми ученицу.
- Что за ученица?
- Частница, начинающая.
- Рехнулся? Я прокатом не занимаюсь, девочкам своим отдай.
Александр Данилович глазами сверкнул и сказал тихо:
- Ты зато конкуром так занимаешься, что от тебя уже все кто мог разбежался.
- Кишка тонка - вот и разбегаются. В спорте работать нужно, а не сопли размазывать.
Данилыч задвигал желваками, но голоса не повысил.
- Это с тонкой кишкой твой Леха у Остапова сто тридцать запрыгал? И выше будет. Ты его тут и на метр десять вывести не мог.
- На ком он там запрыгал - и мартышка прыгнет, - разговор начинал бесить. В последнее время все разговоры с Данилычем не вызывали ничего, кроме бешенства.
- Неужели, Андрюша? На ком он здесь прыгал, я, если помнишь, полтора ехал. Людям тренер нужен, а не ведро дерьма с желчью.
С полминуты смотрели друг на друга, сжав зубы. Данилыч примирительно поднял ладонь:
- Андрей, возьми клиентку. Или своего продавай. В долг я тебя держать больше не могу.
Он молчал. Данилыч был прав. Больше всего он его ненавидел именно за то, что прав тот был всегда. Когда больше двадцати лет назад еще был его тренером - тоже был, наверное, прав, говоря, что зря он уходит искать лучшей жизни. Что не готов к тем высотам, на которые собрался. Но ни тогда, ни сейчас - ему не нужны праведники. От избытка праведности уже тошнит.
Думать о том, что, попытавшись тогда приблизить цель на годик-другой, он не только отдалил ее на пару десятков лет, но и сделал вовсе невозможной, Андрей не умел и не собирался. Эти сказки пусть Данилыч себе рассказывает, тешась тем, что у сбежавшего ученика что-то не сложилось.
Но с клиенткой на следующий день встретился. Расстаться с конем, в которого было столько вложено и на которого теперь возлагались все надежды, ему бы и в голову не пришло - конечно, про продажу Данилыч не всерьез, он же не идиот. Продать можно было бы разве что машину - но и без нее никак, да и какой навар с этой развалюхи. Черт с ним, пусть будет частница.
***
- Ты допрыгаешься, она откажется от занятий, - куда ж без проповедей, Данилыч по проповедям мастер.
- Мне ей сплясать, что ли?
- Тебе бы ее потренировать хоть для вида, а не окрестности рассматривать за ее деньги.
Андрей только фыркнул:
- Неумные у тебя сегодня шутки. Ты ЭТО видел? До нее ж элементарщина не доходит. Она локти из неба вынуть не в состоянии.
- Ну, дорогой мой, какой тренер - такая ученица, - Игнатьев усмехнулся, присел рядом на лавку.
- Клиента! Клиентка, а не ученица! - взвился Андрей. - Не нравится - пусть не ходит, я точно не расстроюсь. И без нее хватает, у меня еще на другой базе лошади в работе.
- Ага, как раз на пол-нормы овса тебе твоего берейторства хватит. А сам будешь солому жрать. Не дури, Андрюша.
***
- Рита, эта лошадь не для прыжков. Не верите? Ну, хорошо.
Плац уже опустел, но препятствия еще не разобрали. Он опустил чухончик до шестидесяти, брусья и вовсе чуть ли не на землю.
- Слезайте.
Легко поднялся в седло - неудобное, чайницкое, - тронул клячу в неспешный галоп.
Кобыла перемахнула чухонец с запасом, на яркие брусья пошла с невозмутимостью танка. Он прыгнул связку пару раз, поднял. Еще поднял. На ста десяти она сбила жердь, ни на секунду не подумав об обносе. На метровые брусья снялась издалека и прыгнула чисто.
- Это она у тебя в колхозе на заборах тренировалась?
Рита обиделась, хоть и очень старалась обиду скрыть.
- Она конкурная. Я прыгать хотела, поэтому ее и купила. Она на старты ездила.
- Угу, урюпинской водокачки, - пробурчал Андрей, отдал ей лошадь, устроился на лавке курить и рассматривать дыру в заборе. Этот чертов забор все никак не могли починить с прошлого года. Дыра за последнее время обросла такими подробностями, как наваленные куски арматуры, моток рабицы и секция от ограды вокруг клубного домика, которую тоже все никак не могли заменить. Зато удравшие от конюха лошади перестали сбегать в эту дыру в поисках лучшей жизни.
В чем была глубинная проблема починки куска ограждения, Андрей так и не понял. То ли все никак подходящий кусок не привозился, то ли подходящий мастер никак не трезвел. При безупречной хозяйственности Данилыча дыра удивляла и наполнялась каким-то мистическим смыслом, недоступным простым смертным.
Тренировки стали разнообразнее. Теперь он наблюдал, как дурная баба валится со своего одра сначала после того, как кобыла расширила чуть рысь, бегая жерди. Потом - когда расширила темп галопа, перепрыгивая одну жердочку, лежащую на земле. И абсолютно каждый раз - когда кобыла прыгала низенький крестик, высота которого стремилась к нулевой. Либо она совалась раньше кобылы с таким энтузиазмом, что сама кувыркалась через уши, либо опаздывала, и приземлялись они, само собой, порознь.
Однажды созерцание дыры в заборе и бесконечных полетов ему все же наскучило. Не выпуская сигарету изо рта, поднялся, велев смотреть, прошел сам по траектории захода, бросил пару комментариев, встал у препятствия. Отсчитал последние темпы: "Раз. Два. Три!"
Где-то перевернулась параллельная вселенная. Баба осталась в седле после прыжка, хоть и перекосилась малость на бок.
- Сократи, смотри, куда едешь! Совсем от счастья не соображаешь? - бросил он, скривившись при виде ее светящейся от восторга физиономии.
- Андрей, а когда-нибудь я смогу как Вы? - он аж поперхнулся дымом. - Ну пусть не совсем как Вы, Вы-то на ней целый метр прыгали. Ну хотя бы восемьдесят?
- Без лошади вероятность больше, - процедил он.
***
- Андрей, не мучай коня. Дело не в нем.
Гнедой жеребец, побелевший от пены, тяжело дышал и жал уши.
- Уйди, Данилыч, своих дел нет?
- Да не прыгнешь ты сто шестьдесят, сколько уже можно!
- Если и этот не потянет - продам. Не последняя лошадь.
- Да не он! Не он не потянет!
- Не мешай!
Перед брусьями всадник упал на закидке и жеребец рванул прочь, шарахаясь от углов и отбивая в воздух. Андрей, пытаясь справиться с дрожью, обняв ушибленное плечо ладонью, смотрел, сидя на песке, как Игнатьев ловит лошадь. Как, успокоив, садится верхом. Как легко прыгает эти проклятые брусья сто шестьдесят, осыпав его грунтом, полетевшим из-под копыт. Как, спешившись, молча подводит к нему, все еще сидящему, жеребца, и, ничего не говоря, вкладывает повод в руки и уходит, не обернувшись.
Позже, почти ночью, Игнатьев рывком вытащил из денника вдрызг пьяного Андрея, лупцевавшего забившегося в угол дрожащего коня. Когда тот, выкрикивая что-то невнятное, попытался полезть с кулаками, Игнатьев коротко, почти без замаха, ударил его, сбив с ног, сплюнул и ушел, оставив Андрея утирать кровь и слезы на тюке сена.
Жеребец все так же жался к стене и почти по-детски всхлипывал.
***
Приехав к назначенному времени, Рита долго шагала по плацу. Тренера все не было. Появился он только через час, направился к выходу, не повернув головы в ее сторону. "Почему на нем темные очки, солнца нет же", - машинально удивилась Рита и растерянно его окликнула.
- А, ты, - процедил он. - Все, конкуристка. Конкурь дальше без меня, довольно с меня цирка, - и пошел прочь.
Рита по инерции проехала еще кругов пять. Мыслей не было, только недоумение. Слезла с кобылы, отпустила подпругу и села на лавочку. Кобыла зачавкала травкой.
Через пару минут к ней подошла Оля - единственная, с кем у Риты на базе сложились почти приятельские отношения. Оля тренировала выездку, не брезговала иногда помочь Рите с седловкой кобылы. Глядя на ее занятия, иногда морщилась, как от зубной боли, слушая комментарии Андрея в адрес всадницы, и отворачивалась. Рита давно заметила, что верх общения между ними - обмен сухими кивками или от силы парой фраз при крайней необходимости. Наверное, Оля не была исключением - просто с одной из ее учениц у Риты часто совпадало время, ее она видела больше, чем остальных.
- Рита, забудь. С ним никто по-человечески общаться не может, не ты одна. Данилыч вот только жалеет. Ну так Данилыч - он всех жалеет, вот и этого хмыря тоже.
Оля протянула Рите стаканчик с кофе. Рите было неудобно забирать ее кофе, но отказаться было еще неудобнее.
- Он разбился на оксере.
- На чем? - не поняла Рита.
- Это препятствие такое, сложное. Для него с тех пор сто тридцать - потолок.
- Из-за травмы?
Ольга усмехнулась, покачала головой, помолчала, и Рита уже решила, что она не ответит.
- Из-за страха. Это вся база знает, кроме него самого. Да он бледнеет, когда эти сто шестьдесят с земли с другого конца плаца видит. Все себя убеждает, что никак подходящую лошадь не может найти.
Сто шестьдесят Рита видела только по телевизору. Движущаяся картинка казалась нереальной, все равно что смотреть мультик или фантастику. Да и сто тридцать она вживую не видела ни разу. Подростки на базе прыгали не выше ста десяти, и эта высота казалась ей недосягаемой и страшной. Таким же нереальным казался тот чухонец, который прыгнул когда-то Андрей на ее Мусе. По документам Мусю звали Амортизация. Рита хотела бы посмотреть на того, кто додумался так обозвать лошадь. Хотя, возможно, неизвестного крестного Муси самого звали как-нибудь так, что единственной радостью с таким именем для него осталось только на лошадях отыгрываться.
- Рит... - Оля запнулась, встряхнула головой, словно закончила спор сама с собой. - Хочешь, я позанимаюсь с тобой немного? Раз уж этот, - она кивнула в сторону выхода, - сам отказался. Так что мы с тобой никакой этики не нарушим. Невозможно уже смотреть, как вы с Муськой мучаетесь. Хорошая у тебя кобыла.
- Она же урод, - тихо сказала Рита, чувствуя, как щиплет глаза. - Он постоянно повторял.
- Хорошая кобыла, - с нажимом повторила Оля. - Она честная. Она очень честная и надежная. Я бы на такой в разведку пошла. Что тебе еще нужно для души? Если, конечно, от другого урода ты манией Гран-При не успела заразиться. Оно по воздуху не передается, надеюсь?
Рита рассмеялась. Стало легко от разговора и захлестнувшей нежности к серенькой кобылке, посматривающей ясным и на самом деле таким честным глазом.
***
Андрей и Игнатьев не разговаривали с месяц. Потом все если не быльем поросло, то подернулось опилочной пылью, поблекло, вернулось в свою колею. Рука после падения болела долго, но вот эта-то боль была самой терпимой. Руку пока берег, не прыгал.
Он был на конюшне, когда услышал крики Игнатьева. Он в жизни не слышал, чтобы Данилыч так орал.
Андрей выскочил наружу и увидел, как через плац во весь опор, на противоречащей собственной природе скорости несется серая кляча. Со всадницей, также вопреки всему остающейся в седле. Что случилось, что могло довести до безумия неизменно спокойную лошадь - он не понял.
- На вольт! На вольт! Переводом! Сядь в седло!
Рядом стояла бледная, как внезапная смерть, Ольга, закусив кулак зубами.
Крики Данилыча, страшные, до срыва связок, были бесполезны. Кобыла не стала заходить на второй круг, а рванула прямо в сторону пролома в заборе. Где по-прежнему лежал давнишний металлолом, щетинящийся вверх острыми стрелами. За ними по внешней стороне забора шла подъездн
ая бетонная полоса.
"Сто пятнадцать, - отсчитал измеритель в его голове. - Ширина один и..."
Одиннадцать темпов.
- Заткнись, - хрипанул он Игнатьеву, зачем-то толкнув того в сторону. Впился взглядом в серую клячу. Семь.
- Шенкель! Шенкель к боку! Раз. Два. Три!
Кобыла оттолкнулась от земли.
***
"Скорая" уехала, неизвестно зачем взвыв сиреной в чистом поле. Он пнул ногой брошенный на земле расколотый шлем и ушел в конюшню.
Два дня прошли бестолково. Потом забылось, и не то что бы быльем поросло... Опилочная пыль - она помощнее былья, ложится надежнее.
А что Ольга с неживым лицом - так мало ли, с каким лицом ходят бабы. Особенно выездковые.
***
Оля ненавидела белые халаты с тех пор, как провожала без возврата папу. Теперь халаты стали зелеными, и это... И это тоже ничего не значило.
- Рита...
- Оля.
Улыбается. Улыбка стекает с лица:
- Муся? Оля, Муся - она???
- Тихо, что ты. Данилыч смотрит. Ну, Гран-При вы не поедете уже точно...
Рита заулыбалась вновь. Муся - живая.
Ноги лошади под присмотром Данилыча. Ноги всадницы собрали по частям. Упала, конечно. Упала при приземлении, но удачнее, чем могла бы, да и успела притормозить себя, цепляясь до последнего за лошадиную шею. Сотрясение мозга и покалеченные ноги все же лучше, чем быть прошитой металлическими прутьями. Вот только неизвестно, доведется ли когда еще сесть на лошадь. Да и просто ходить без костылей.
Раз-два-три - девочка, живи...
***
Перед самой выпиской ей предложили работу в соседнем городке. Она подумала и согласилась.
- Буду переезжать, - поделилась она с Олей.
- Слушай, а я ведь даже не знаю, кем ты работаешь, - спохватилась та.
- Здесь в музыкальной школе. Там предложили училище. Я виолончелистка... Бывшая. Когда-то подскользнулась неудачно, руку повредила, с оркестром пришлось проститься.
- Везет тебе на падения, - вздохнула Оля. - Сыграешь мне как-нибудь?
- Если в гости приедешь. Только ничего сложного я теперь не могу. Оль, посоветуешь там конюшню какую-нибудь? Нам ничего особенного не нужно, Муське теперь только шагать, а мне и вовсе верхом не судьба.
Ольга посмотрела удивленно:
- Я думала, ты ее себе не оставишь.
- Ты что? - возмутилась Рита. - Мусю продать? Да никогда в жизни! Она и не виновата ни в чем. Если бы меня пчела в ухо ужалила, я бы тоже с ума сошла.
Ага, продать, подумала Оля. Продать эти дрова можно только мяснику на вес конины. Ей и с целыми-то ногами цена была три гроша в базарный день. Вслух ничего такого не сказала и поняла, что рада и за кобылу, и за ее хозяйку.
***
Оля влетела в комнату обиженным ураганом, взметнулась с порога:
- Андрей! Убирай препятствия! Ну какого черта ты ставишь по средней линии и диагонали? Ну я же просила! У меня завтра ученица стартует, у нас последний обкат схемы!
- А у меня лошадь в тренинге, - пожал плечами, не оборачиваясь.
- Я говорю тебе - убирай, у меня тренировка! Тебе какая разница, когда ехать? Ты целыми днями здесь, как неприкаянный!
- Куда мне до крутых домохозяек от выездки, - хмыкнул в пустую чашку.
- Домохозяйки не устроили? Выездка рылом не вышла? Тренинг звезды конкура? - Подошла ближе, спросила тихо и спокойно: - А что будет, если случится чудо и тебя перестанет хватать паралич при виде твоих препятствий? Перестанешь чудом падать в обморок при виде боевого поля? Не дергайся, у меня подруга была в судейской, когда ты в том году на подкошенных лапах аж с разминки приполз сниматься. Все спрашивала потом - больной ты или запойный, так там трясся и зеленой мордой отсвечивал.
- Оля! - Игнатьев чуть привстал с табуретки, не доверив предостережение голосу.
- Короче, убирай свои дрова, будь человеком.
- Препятствия. Выучи сначала, как эти дрова называются, - плеснул кипятка в кружку, начал неловко сыпать сверху рассыпающийся мимо кофейный порошок. - Катай свой прокат без моего участия.
- Островский, ну что ж ты за скотина такая! Ну неужели нельзя ни дня без гадостей прожить?
И сказала совсем уже спокойно, почти ласково:
- И я тебе скажу, что будет. Моя ученица поедет Малый Приз, хоть ты ей кубометр своих дров положи на диагональ. И будет счастлива, имея при этом любящую нормальную семью, хорошую работу, спорт для души и возможность реализовать свою мечту. А что будет у тебя? Даже если ты прыгнешь эти свои сто шестьдесят, которые никто, кроме тебя, не заметит. Тот же ноль в той же дыре. Ты всерьез на Гран При собрался? Семейство Бербаумов уже покой и сон потеряло от такого конкурента? Еще один из миллиона на лошади разлива местных табунов? Даже среди таких есть поинтереснее. Что твои сто тридцать, что сто шестьдесят. Тебя только два с половиной спасут - зациклись на них, результат один.
Обернулась, сказала расстроенно:
- Александр Данилович! Ну нам же ехать надо, ночь на дворе, у Алены ребенок, езда с утра!
- Да пошли вы, - кружка разбилась в мойке, плеснув разводами на стену. Хлопнула дверь.
-Оля, - устало сказал Игнатьев.
- Что? Ну что?? - огрызнулась она.
- Оля, это жестоко.
- Неужели? Отобрали игрушку у ребенка? Да смешно и странно смотреть уже, как мужик под полтинник носится с детским бредом! И ладно бы тихо бредил - так что ж всем костью в горле вставать!
Яростно убрала осколки из мойки, вытерла стену.
-Вы думаете, Ваша жалость ему на пользу? Уф. Извините, побегу, Алена ждет.
Он сказал сам себе в закрытую дверь:
- Я там был.
***
Его ученик стал вторым на сто тридцать, Игнатьев был доволен. И маршрут, и перепрыжка без штрафных, отпрыгал чисто и красиво. Уступил по времени девушке из Питера. Это Игнатьев предполагал заранее: девчушка была сильная, с техникой выше похвал, уверенный думающий спортсмен. Из всех, кто был сегодня в этом комплексе, шансы на ее победу мог поколебать только один всадник. Но этот всадник готовился сейчас к другому маршруту на совсем другой высоте, и все это не имело ни к Игнатьеву, ни к девочке из Питера, ни к его гордости своим учеником, ни к искреннему удовольствию, полученному от езды чужой ученицы, никакого отношения.
Он не хотел оставаться дольше необходимого. Уговорили собственный ученик, который хотел посмотреть на большие высоты и послушать комментарии своего мастера, и случайно встреченный друг молодости по сборной, ехавший сам и привезший своих цыплят посмотреть настоящие большие соревнования.
Когда высокой сложности маршрут сто шестьдесят поехал тот, кому сегодня не суждено было блестяще выиграть сто тридцать, Игнатьев только скрипнул зубами. Езда была сырой, техника не дотягивала до выбранного стиля и скорости, всаднику не хватало опыта. Всадник был не настолько плох и глуп, чтобы не чувствовать этого самому, но не настолько профессионален и хладнокровен, чтобы что-то изменить. Зажался уже после второго препятствия, стал работать жестко и неправильно, нервничая и ошибаясь. Перед третьим согласился с растащившим конем, с трудом повернув потом, не сбавляя скорости, на систему. Два прыжка и вовсе были столь рискованны, что Игнатьев против воли стискивал пальцы. Давил в себе желание метнуться вниз к бортику с указаниями.
Но конь был необычайно хорош - и, пройдя маршрут на грани фола, в перепрыжку они попали. Во взгляде всадника не было ни радости, ни уверенности, ни задора, ни азарта - в отличие от его тренера, бурно встречавшего пару у выезда с поля.
Тот же взгляд, только еще более потерянный, царапнул его внизу в конюшне, куда он спустился в компании друга. И цепанул так, что просто пройти мимо, вежливо кивнув, стало невозможно.
- Андрюша, не вздумай резать на перепрыжке. Иди ровно, не рискуй. Ровно, понял? Не накатывай так, веди спокойно, смотри расчет. Будет тащить - зайди лучше на вольт, ты не корову проигрываешь.
- Игнатьев, - раздалось из-за спины, - ты призовой фонд видел? Знаешь, почем корова? Какого ты тут вообще по чужим спортсменам шляешься?
И рука владельца голоса без особых церемоний толкнула всадника в сторону:
- А ты уши греть потом будешь, у тебя другая задача. И чтобы шел, как я показал, иначе тебя Нейрат по времени обскачет. Поворот на оксер помнишь? Давай, не хрен тут спать! А тебе, Данилыч, за парня спасибо, - но теперь подвинься, не по Сеньке шапка. Не хворай!
Игнатьеву, привыкшему нутром чуять лошадей, да и всадников тоже, меньше всего хотелось чувствовать то, что било волнами в диафрагму от спины уходящего спортсмена.
И меньше всего - успеть после въезда всадника на поле увидеть то, что было в беглом взгляде, метнувшемся по трибунам, на который Игнатьеву было нечем ответить.
То, что случилось потом, он видел почти уже безошибочно за темп до оксера. И агонически бьющегося в жердях коня, и всадника, которого было уже не разглядеть под телом лошади и элементами препятствия.
Он не мог предугадать только того, что время выжившего всадника неисправимо закольцуется в точке невозврата за темп до разрушенного препятствия.
***
- Да сколько же можно! - в голос взвыла Ольга, глядя, как Островский на своей развалюхе сносит покоцанным бампером угол опилочника. - Господи, я как в дурдоме! Александр Даниловииич!!! У меня коневоз в воротах, старты скоро! Этот гад перегородку снес! Он уже не только прыгать, он и машину водить разучился?
Игнатьев посмотрел, вздохнул:
- Да, в таком виде перегородке на старты не судьба. Езжайте без нее.
- Госссподи, я точно в дурдоме, - простонала Ольга и побежала к коневозу. - Ну вальтрап, где вальтрап нормальный? Алена, где вальтрап? А, не увидела. Лошадь где? Ну где конюх вообще с ногавками?? Алена, хлыст и шпоры в аммуничнике забери! Уже? Лошадь куда он потащил, а?
Коневоз уехал.
Андрей поседлал коня, выехал на плац, где Игнатьев уже вел тренировку.
-Хорошо, Витя, хорошо... Проезд направо, чухонец по диагонали, система налево.
Ученик один раз не смог повернуть на систему - заезд пересек гнедой жеребец. На следующем заходе был сбит с траектории тем же жеребцом, напугавшим его лошадь тем, что проехал критически близко.
-Витя, подъедь. Дай-ка подсяду на минутку, подправить бы чуть лошадку.
Проехал связку - и резко поменял маршрут, прыгнув издалека с большим запасом чухонец с другой стороны сквозь гнедого жереба, взвившегося и забившегося в истерике.
- Садись, Витя, повтори первую связку, - не обращая внимания на всадника на другом краю плаца, еле удержавшегося в седле и борющегося без особого успеха с истерящим жеребцом. - езжай, тебе там хватит места.
Островский в этот день прыгать не стал.
Назавтра противно ныла нога, прижатая лошадиным боком к ограждению. На конюшне появляться не хотелось, но жеребца хоть на корде нужно отгонять. Да и идти больше некуда.
- Постой, - он вздрогнул и не обернулся, только замер.
- Я теб
е сказал.
Вчера удалось уехать, избежав разговора с Игнатьевым. Сегодня, видимо, от разноса за подпорченный опилочник и то, что было потом на плацу, отделаться не удастся. Ну не нарочно же он этот угол задел, в самом деле.
- Иди, седлай. Пятнадцать минут, если помнишь.
Он подумал, что ослышался. Фраза о том, что конюх уже все починил, и что он не видит темы для разговора, так и застряла между зубов.
Гнедой отметистый жеребец боялся трензеля. Боялся всадника, всего боялся.
Выехал на плац. Всю разминку ждал, пока поднимут высоту. Не дождался.
Стояло не выше ста двадцати. Игнатьев повернулся к всаднику, прицелился взглядом в лицо:
- Андрюша, ты что-то хотел спросить?
Рука жмет повод до ногтей в ладони.
- А... Да. Нет, Александр Данилович. Ехать?
Легкий, безупречный, выжавший коня за грань возможной скорости, срезавший время наискось...
- Да, - оценил Данилыч. - Как много за двадцать лет напортачено. Как непросто исправлять.
***
На метре сорок. На обносе на метре сорок. Грунт царапал зубы.
Подниматься с песка не хотелось. Вообще как-то не хотелось ничего.
- Прыгай и пойдем чай пить.
Помотал головой, чувствуя, как усиливается противное чувство где-то ниже ребер.
- Ты кого ждешь? Садись на лошадь, я до вечера с ним над тобой стоять не буду. На падении нельзя заканчивать, сам знаешь.
Медленно поднялся. Дрожащей рукой взялся за стремя. Увидел краем глаза, как Данилыч опускает высоту. Стало одновременно легче и противно до тошноты.
- Хватит, - сказал, невидящим взглядом уткнувшись в крыло седла. Был развернут крепкой рукой за шиворот.
- Тебя кто научил с тренером спорить? На словах ты о том, что спорт работы требует, хорошо рассуждаешь. Сел и поехал!
Чуть ошибся в расчете. Сбили жердь.
Заводя коня в денник, наорал на подвернувшегося конюха. Тот и не понял, за что. На самом деле и не за что было. Уехал, не прощаясь, бросив хлыст и каску у денника.
***
Два дня работал коня на плоскости. Игнатьев вежливо здоровался, попыток заговорить не делал.
На третий день жеребца в деннике не оказалось. Он не успел отчитать конюха за то, что тот без спроса вывел лошадь в леваду, как подошедшая Ольга хмуро сказала:
- Игнатьев просил передать, чтобы ты к плацу шел. Коня он сам разминает.
Данилыч, завидев его у края плаца, подъехал, спрыгнул с лошади и тоном, не терпящим возражений, велел садиться. Попытку Андрея что-то сказать оборвал коротким:
- Потом. В седло.
И только сев на лошадь, он наконец увидел, какой фрагмент маршрута стоял на плацу. Первые шесть препятствий перепрыжки. Той перепрыжки.
Нет. Что за глупость, зачем?
- Давай.
Четвертое - оксер направо. Поднять коня он не смог, жеребец въехал в препятствие, грудью снося жерди.
Летний день расплывался в глазах, подергиваясь мутной пеленой.
- Тихо, все нормально, - раздалось рядом. - Дыши. Здесь же не больше ста сорока.
Игнатьев за повод отвел коня в сторонку, восстановил препятствие. Всадник так и сидел, не шелохнувшись.
- Проедь шагом по маршруту.
Бессмыслица. Зачем?
- Хорошо, - кивал Игнатьев, шагая рядом. - Так, сюда, правильно, хороший заезд, так.
Поворот направо. Игнатьев перехватил снизу внешнюю руку всадника, меняя ее положение, взялся за повод и сам провел жеребца к препятствию.
- Вот так. Теперь сам, шагом, от начала до конца. Так, молодец. Здесь поглубже уйди, вот так, хорошо. Хорошо. А теперь первые три мне прыгни. Так же правильно, как намечал.
Посмотрел, покивал:
- Неплохо, на второе рановато снял, но вообще неплохо. Давай еще раз то же самое.
И, когда передние копыта лошади уже коснулись земли после третьего препятствия, скомандовал:
- Оксер направо!
***
Рита устала, отсидев весь день в экзаменационной комиссии, но улыбалась, неспешно постукивая костылями по полу опустевшего коридора.
Дети поступали замечательные. Особенно запомнились две пронзительно талантливые девочки и мальчик, из-под смычка которого уже сейчас были слышны торжественность огромных залов и блеск оперных аншлагов.
Во дворе слух ранил звук, который она никогда не могла спокойно слышать даже в кино. Так плачут только от безысходного горя, от которого нет лекарств.
Она нашла ее на лавочке за кустом сирени. Нескладная некрасивая девчонка сидела, обнимая зачехленный инструмент, согнувшись, как от сильной боли.
Рита знала, что эту девочку ей нечем утешить. Было бы подло и нечестно рассказывать ей о несуществующих шансах поступления на следующий год. Она помнила ее игру на экзамене. В ней была видна усидчивость и работоспособность, но не было не только таланта, а даже и слух был плох. Вот только оставить ее так, сказав пару пустых слов утешения, тоже было совсем невозможно. Для Риты - невозможно.
Она не смогла бы объяснить, что подтолкнуло ее к концу разговора написать девочке Ксюше адрес игнатьевской конюшни и взять с нее клятвенное обещание, что завтра Ксюша непременно поедет и найдет Александра Даниловича. Быть может, наивная наклейка с серебряным единорогом на чехле виолончели. Или сказанное когда-то Игнатьевым "лошади лечат душу, если еще осталась душа".
***
Прошел год. Прошел спокойно, не принеся особых хлопот и неприятностей. Муся стала меньше хромать. Рита тоже. И однажды упросила конюшенный народ помочь ей сесть на кобылу. Муся терпеливо ждала, не пугаясь упавших рядом костылей, не раздражаясь от долгой возни с затаскиванием всадницы в седло. Они прошли три круга по маленькой леваде, и яркое небо звенело счастьем.
Вот с приземлением оказалось сложнее, о нем Рита как-то не подумала. Сообразил хмурый дядька-конюх, подведя кобылу к холмику за конюшней, воткнув покрепче в землю костыли так, что они оказались почти на высоте Ритиных локтей. А руки за этот год стали крепкими, привыкшими таскать тяжесть тела. Так, придерживаемая конюхом, она и спешилась. И рассмеялась солнышку и нежным Муськиным губам, обшаривающим карманы в поисках вкусного.
А через несколько дней в училище прибежала взъерошенная девочка Ксюша, зовущая ее на соревнования, захлебываясь словами и восторгом.
- Маргарита Сергеевна, Вы обязательно должны быть! Это же мои первые старты! Ведь это все благодаря Вам!
Рита и не собиралась отказываться. Ей было интересно, соревнований вживую она не видела никогда. Хотя и ехать нужно было в областной центр, но Рита решила, что эту дорогу она осилит как-нибудь.
***
В комплексе ей встретилась Оля, сказавшая в ответ на молчаливое удивление Риты ее присутствием на конкурных соревнованиях:
- Ну, знаешь, взаимное отвращение друг к другу выездки и конкура слегка приувеличено слухами. - И расхохоталась: - Да я у твоей Ксюхи поконоводить вызвалась. Видишь, какая крутая девка стала - коноводом у нее целый выездковый КМС. Это здорово, что ты ее к Данилычу прислала. Талантливая девчонка, до разряда ей пол-шага. Только, паразитка, в конкур вот пошла, а не ко мне. Давай я тебя на трибуну провожу и побегу, потом еще увидимся.
Ксюша поехала где-то десятой. Сидящий рядом с Ритой незнакомый мужчина сказал:
- Ну, подумаешь, один повал на перепрыжке, хорошо девочка отпрыгала.
- У нее первые старты, - ответила Рита.
- О, так тем более. Дочка?
- Нет, просто знакомая.
- Но какая техника! Какая техника! Здесь руку мастера видно сразу.
- Тренер у нее прекрасный, - подтвердила Рита. И подумала, что надо бы потом найти Игнатьева, поблагодарить за то, что взялся учить Ксюшу.
А потом на трибуны прибежала и сама Ксюша, занявшая третье место, с грамотой наперевес повисла на Ритиной шее, расцеловав ее в обе щеки.
- Маргарита Сергеевна, Вы не уходите! Скоро большие высоты будут, знаете, как классно! У меня тренер на метр пятьдесят поедет!
- Да? - удивилась Рита, знавшая, что Игнатьев не выступает уже много лет, только тренирует. Видимо, Ксюшин задор не миновал и его. Может, она и приложила руку, уговорила. Эта Ксюша ничем не напоминала ту, что плакала под сиренью. Эта могла уговорить и самого великого Данилыча. - Я обязательно досмотрю.
Смотреть сто пятьдесят было страшновато. Как только они все себе шеи не сворачивают, поежилась Рита. А Александра Даниловича все не было. Рита спросила у сидящих рядом:
- Не знаете, когда Игнатьев должен ехать?
- Игнатьев? Да вроде, такой не заявлялся.
И в этот момент она увидела всадника у въезда на боевое поле. Его фамилия ей ни о чем бы не сказала, она никогда ее не знала.
- На старт приглашается всадник Островский Андрей на лошади по кличке Зальцбург.
Гнедой отметистый жеребец поднялся в галоп.
А то по календарю весна, а мне вчера машину от снега пришлось очищать(((
