Дневник прибрежного плавания

  • Автор темы Автор темы shade
  • Дата начала Дата начала
Запах деревянного дома. Наверное, единственное, что остаётся вокруг неизменного.

Так тихо, что слышен ход поезда где-то за Селятино. Гудок и стук колёс.

Множено быть там, где захочешь. Беспрестанный стук колёс. Ласкающий душу, доносящийся из детства, уносящийся в будущее… Пространство, лежащее в глубине твоего сердца определяет даль, в которую уносится этот поезд. Поезд.

Звуки смолкают, остаётся безвременье ночи. Немного хорошего вина. Немного вечера и лета. Гуляла с собакой – то тут то там мерцают в зелени садов тёплые огоньки – убаюкиваясь, светится жизнь, текущая в глубине садов, старых домах и новых взглядах. Всё продолжается. Всё живёт. "Заканчивается только то, чему дают закончится, чего не продолжают". Мы продолжаем. И своей жизнью я продолжаю то, что дано и задано. И это не умрёт, пока живу я и такие люди, как я. Остальное – обучение. Ничего более.

Сегодня я встречалась с одним своим другом. Нет, дело не в том, что человек умеет решать проблемы. И не в том, что у него всё хорошо. Ты хочешь, чтобы рядом были те, с кем хочется решать проблемы. А не те, с кем их не возникает. Меня потрясло и мягко отпустило. Я нужна не всем и не всегда. Я, и такие люди, как я. Но мы есть. Может быть, это просто привычка преобразовывать проблемы в задачи и наслаждаться ими. Наслаждаться ими, и тем, что бьётся в сердце. Ни за какое спокойствие, безопасность и внешнее благополучие я не отдам запаха свежей ночи, наполняющий ноздри, расширяющихся зрачков и того, что трепещет внутри навстречу необъятному.

Да, со мной сложно. Это факт. Но со мной интересно. Не всем. И не всегда. Каждый решает сам: стоит оно того или нет.

Но я выбрала – меня выбрал тот мир и силы, распускающиеся в этом мире узорчатыми тенями на стенах, отсветом заката и шелестом прилива. Ни на что. Ни на что на свете не променяю это. Буду ли я колесить по свету со своими конями, менять квартиры, взгляды и цели, но этот драйв, конденсирующийся в одну лишь улыбку – он не покинет меня - всё верно.

Может быть, может быть, мне бывает сложно и странно. Мне бывает невыносимо и больно, хотя я принимаю и этих гостей на равных – но там, в самый звездец и мрак – я знаю, что у меня есть Конь. Есть Сказка. Бескрайние поля до горизонта, дороги, несущие в себе гул вечности, - лишь оживи их перестуком копыт, есть небо, которым можно напиться и Лес… Там, там в лесу пахнет ландышами, представляете? Эти поля и дали, эта бездонность простора и невесомость первозданного – всё там, всё так. Сто двадцать километров трассы и я в мире, который стоил того, чтобы начать жить.

Конь. Конь как шхуна о полных парусах, конь выходит в море одним лишь течением, одним лишь скольжением силы и стати, он выходи из леса, как из залива, энергией разжимаемой пружины, он вливается в жизнь полей той же волной, тем же порывом ветра, что колышет нетронутые травы, рождая в них зелёное, тягучее, бескрайнее море… Я ничего не потеряла в этой жизни.

И тело. Поясница входит в каждое движение, протягиваясь, проводя через гибкую спину каждое движение расслабленной лошади. Я… Я живу. Полностью в потоке. Полностью потоком.
 
Последнее редактирование:
Я ехала на дачу - рядом чёрная машина, отполированная, длинная, блестящая, мягко текла, встраиваясь в поток. Чуть момент, и она прошла сквозь него, собрав в себе точку его концентрации. Как она была похожа на акулу. Текущую в своём ритме и драйве. Я редко смотрю на машины, но эта приковывала взгляд... Я смотрела на неё, пока он была в поле зрения. Как мягко и плавно, как совершенно вписывались её движения в реальность, её - эту реальность - создавая!... Да. Это не вождение. Это мироощущение. Это... Так красиво и редко. Это Настоящее.

Можно иметь любую машину и не уметь водить её, не получать от этого ни удовольствия, ни смысла.
Можно иметь роскошный дом, сродни того, что описывал Лондон в "Мартине Идене" - роскошный и не живой; можно иметь всё. Абсолютно всё, и быть самым бедным человеком на земле.

Как же важно, Господи, не предавать в этом мире себя. Ты всё равно встретишься с проблемами, которые не решил. Всё так. Но как же важно, не соглашаться на то, к чему не лежит твоё сердце. Как важно выехать на трассу, в поле, лес, выйти в море и мир, зачёрпывая его всей душой и знать, что нигде, ни в чём ты не предал. Не предал себя. Не смирился с мёртвый, убогим, гостеприимным, но чужим. Верным, но... не твоим. Не твоим.

И пока живы эти души, силы, скалы, стихии и ветры, - ни самыми ли богатыми являемся мы - те, кто остался собой там, сохраняя внутри Настоящее?
 
Последнее редактирование:
А остальное... Аделина расписала мне и мы все - каждый сам - разобрал свои цели.
Всё стало ясней и понятней. Я снова знаю, куда идти и как. Я приду. Не сомневаюсь в этом. И этот пусть - каждый день его и час, пусть будет он... Пусть будет он сокровищем и даром.

Нам многое предстоит. Но Силы даются под задачу. И выбирая достойную задачу, ты получаешь силы, равные сути. Своей и её.
 
Фотодень МАЙ, фотограф Юлия Удовенко
RBDaHBh5HZ4.jpg
 
Какое позитивное видео! Я несколько раз была в КЧР, но видела только базу у Медовых водопадов и Чайного домика с прокатом коней для туристических групп. А свободных коней в поле лицезреть, увы, не довелось. Ну и стада коров и бычков.
 
Александр Грин
«Путь»
line.png

"Путь"
I

Замечательно, что при всей своей откровенности Эли Стар ни разу не проболтался мне о своем странном открытии; это-то, конечно, и погубило его.

Признайся он мне в самом начале, я приложил бы все усилия, чтобы исправить дело. Но он был скрытен; может быть, он думал, что ему не поверят.

Все объяснилось в тот день, когда взволнованный Генникер, не снимая шляпы, появился в моем кабинете, нервно размахивая хлыстом, готовый, кажется, ударить меня, если я помешаю ему выражать свои ощущения. Он сел

(нет - он с силой плюхнулся в кресло), и мы несколько секунд бодали друг друга взглядами.

- Кестер, - сказал он наконец, - думаете ли вы, что Эли порядочный человек?

Я встал, снова сел и вытаращил на него глаза.

- Вы выпили немного, Генникер, - сказал я. - Улыбнитесь сейчас же, тогда я поверю, что вы шутите.

- Вчера, - сказал он таким голосом, как будто читал по книге завещание одного из персонажей романа, - вчера Эли Стар пришел к нам. У него был подавленный, удрученный вид, он просидел с нами, как истукан, почти не разговаривая, до вечера.

После чая явился один из клиентов с просьбой перестроить фасад дома. Я

уединился с ним, но сквозь неплотно притворенную дверь кабинета слышал, как моя сестра Синтия предложила Эли прогуляться в саду. Приблизительно через полчаса после этого, когда клиент удалился, Синтия с заплаканным лицом подошла ко мне. На ее голове был шерстяной платок, она только что вернулась из сада.

- Ну, что? - немного встревоженный спросил я. - Вы поссорились?

- Нет, - сказала она, подходя к окну, так что мне были видны только ее вздрагивающие плечи, - но между нами все кончено. Я не буду его женой.

Пораженный, я встал; первой моей мыслью было отыскать Эли. Синтия угадала мое движение. - Он ушел, - сказала она, - ушел так поспешно, что я даже не разобрала, в чем дело. Он говорил, кажется, что должен уехать. - Она рассмеялась злым смехом; действительно, Кестер, что может быть оскорбительнее для женщины?

Я засыпал ее вопросами, но мне не удалось ничего добиться. Эли ушел, отказался от своего слова, не объясняя причины. Попробуй защитить его,

Кестер.

Я внимательно посмотрел на Генникера, его трясло от негодования, кончик хлыста бешено извивался на полу. Для меня это было еще большей неожиданностью.

- Может быть, он скажет тебе в чем дело, - продолжал Генникер. - До сих пор его прямые глаза служили мне отдыхом.

Я взял шляпу и трость.

- Посиди здесь, Генникер. Я прохожу недолго. Кстати, когда ты видел его последний раз? Раньше вчерашнего?

- В прошлое воскресенье, за городом. Он шел от парка к молочной ферме.

- Да, - подхватил я, - постой, вы встретились.

- Да.

- Ты поклонился?

- Да.

- И у него был такой вид, как будто он не замечает твоего существования.

- Да, - сказал изумленный Генникер. - Но тебя ведь с ним не было?

- Это не трудно угадать, милый; в то же самое воскресенье я встретился с ним лицом к лицу; но он смотрел сквозь меня и прошел меня. Он стал рассеян. Я ухожу, Генникер, к нему; я умею расспрашивать.

II

В серой полутьме комнаты я рассмотрел Эли. Он лежал на диване ничком, без сюртука и штиблет. Шторы были опущены, последний румянец заката слабо окрашивал их плотные складки.

- Это ты, Кестер? - спросил Стар. - Прости, здесь темно. Нажми кнопку.

В электрическом свете тонкое юношеское лицо Эли показалось мне детски-суровым - он смотрел на меня в упор, сдвинув брови, упираясь руками в диван, словно собирался встать, но раздумал. Я подошел ближе.

- Эли! - громко произнес я, стремясь бодростью голоса стряхнуть гнетущее настроение. - Я видел Генникера. Он взбешен. Поставь себя на его место. Он вправе требовать объяснения. Наверное, и меня это также немного интересует, ведь ты мне друг. Что случилось?

- Ничего, - процедил он сквозь зубы, в то время как глаза его силились улыбнуться. - Я попрошу прощения и напишу Синтии письмо, из которого для всех будет ясно, что я, например, негодяй. Тогда меня оставят в покое.

- Конечно, - сказал я мирным тоном, - ты или подделал вексель, или убил тетку. Это ведь так на тебя похоже. Элион Стар, я тебя спрашиваю - отбросим шутки в сторону, - почему ты обидел эту прекрасную девушку?

Эли беспомощно развел руками и стал смотреть вниз. Кажется, он сильно страдал. Я не торопил его; мы молчали.

- Расскажешь, - подозрительно сказал он, испытующе взглянув на меня. -

Я не хочу этого, потому что мне нельзя верить, Кестер, - конечно, я отбрасываю прежнюю жизнь в сторону, но я не в силах поступить иначе. Если я расскажу тебе в чем дело, то погублю все. Вы - то есть ты и Генникер -

отправите меня с доктором и будете уверять Синтию, что все обстоит прекрасно.

- Эли, я даю слово.

Не знаю почему, - эти мои вялые, неуверенные слова ободрили его. Может быть, он и сам искал случая поделиться с кем-нибудь тем странным и величественным миром, который стал близок его душе.

Он как будто повеселел. "В самом деле", - говорили его глаза. Но он все еще колебался; казалось, желание быть в роли вынужденного рассказчика превышало его собственную потребность в откровенности. Я продолжал уговаривать его, понукать, он сдавался. Излишне приводить здесь те скомканные полуотрывочные фразы, которые обыкновенно предшествуют рассказу всякого потрясенного человека. Эли высыпал их достаточно, пока коснулся сущности дела, и вот что он рассказал мне:

"Две недели назад утром я проснулся в тоскливом настроении духа и тела.

К этому обычному для меня в последнее время состоянию примешивалось непонятное, тревожное ожидание. Вместе с тем я испытывал ощущение глубокого, торжественного простора, который, так сказать, проникал в меня неизвестно откуда; я был в четырех стенах.

Я вышел на улицу, погруженный в молчаливое созерцание солнечных улиц и движущейся толпы. У первого перекрестка меня поразил маленький цветущий холм, пересекавший дорогу как раз в середине каменного тротуара. С глубоким удивлением (потому что это центральная часть города) рассматривал я степную ромашку, маргаритки и зеленую невысокую траву. Тогда господин, шедший впереди меня по тому же самому тротуару, прошел сквозь холм, да, он погрузился в него по пояс и удалился, как будто это была не земля, а легкий ночной туман.

Я оглянулся, Кестер; город принимал странный вид: дома, улицы, вывески, трубы - все было как бы сделано из кисеи, в прозрачности которой лежали странные пейзажи, мешаясь своими очертаниями с угловатостью городских линий;

совершенно новая, невиданная мною местность лежала на том же месте, где город. Случалось ли тебе испытывать мгновенный дефект зрения, когда все окружающее двоится в глазах? Это может дать тебе некоторое представление о моих впечатлениях, с той разницей, что для меня предметы стали как бы прозрачными, и я видел одновременно сливающимися, пронизывающими друг друга

- два мира, из которых один был наш город, а другой представлял цветущую, холмистую степь, с далекими на горизонте голубыми горами.

Я был бы идиотом, если бы захотел дать тебе уразуметь степень потрясения, уничтожившего меня до полного паралича мысли; пестрая вереница красок сверкала перед моими глазами, небо стало почти темным от густой синевы, в то время как яркий поток света обнимал землю. Ошеломленный, я поспешил назад. Я пришел домой по каменному настилу мостовой и восхитительно густой траве изумрудного блеска. Поднимаясь по лестнице, я видел внизу, в комнате привратника, продолжение все той же, имевшей полную реальность картины - дикие кусты, ручей, пересекавший улицу.

С наступлением вечера двойственность стала тускнеть; еще некоторое время я различал линию таинственного горизонта, но и она угасла, как солнце на западе, когда мрак ночи охватил город.

На следующий день я проснулся, продолжая разглядывать второй мир земли с чувством непостижимого сладкого ужаса. Не было более оснований сомневаться; тот же странный, великолепный пейзаж сверкал сквозь очертания города; я мог изучать его, не поднимаясь с постели. Широкая, туманная от голубой пыли, дорога вилась поперек степи, уходя к горам, теряясь в их величавой громаде, полной лиловых теней. Неизвестные, полуголые люди двигались непрерывной толпой по этой дороге; то был настоящий живой поток;

скрипели обозы, караваны верблюдов, нагруженных неизвестной кладью, двигались, мотая головами, к таинственному амфитеатру гор; смуглые дети, женщины нездешней красоты, воины в странном вооружении, с золотыми украшениями в ушах и на груди стремились неудержимо, перегоняя друг друга.

Это походило на огромное переселение. Сверкающая цветная лента толпы, звуки музыкальных инструментов, скрип колес, крик верблюдов и мулов, смешанный разговор на непонятном наречии - все это действовало на меня так же, как солнечный свет на прозревшего слепца.

Толпы эти проходили сквозь город, дома, и странно было видеть, Кестер, как чистенько одетые горожане, трамваи, экипажи скрещиваются с этим потоком, сливаются и расходятся, не оставляя друг на друге следов малейшего прикосновения. Тогда я заметил, что лица смуглых людей, мужчин и женщин -

ясны, как весенний поток.

Снова с наступлением темноты я перестал видеть виденное и проходил всю ночь, не раздеваясь, по комнатам. Куда идут эти люди? - спрашивал я себя.

Движение не прекращалось вплоть до сегодняшнего дня. Кестер, я вижу изо дня в день эту стремительную массу людей, проходящих через великую степь.

Несомненно, их привлекает страна, лежащая за горами. Я пойду с ними. Я

твердо решил это, я завидую глубокой уверенности их лиц. Там, куда направляются эти люди, непременно должны быть чудесные, немыслимые для нас вещи. Я буду идти, придерживаясь направления степной дороги".

Он смолк. Лицо его было необыкновенно в этот момент, я действительно верил тогда, что Эли видит что-то непостижимое для обыкновенного человека.

Он не мистифицировал. Глубокое волнение, с которым он закончил свой рассказ, производило потрясающее впечатление. Вместе с тем я чувствовал потребность немедленно идти к Генникеру и обсудить качества одной хорошей лечебницы.

Я ушел, оставив Эли в глубокой задумчивости. Мне нечего было сказать ему, расспросы же могли вызвать только новый приступ экзальтации. Генникера я не застал, он ушел, соскучившись ждать. Но на другой же день родственникам

Эли пришлось поместить газетную публикацию:

"Разыскивается молодой человек, Элион Стар, среднего роста, блондин, с хорошими манерами, маленькие руки и ноги, тихий голос; вышел из дома с небольшим ручным саквояжем в 11 ч. утра. Указавшему местопребывание Стара будет выдано хорошее вознаграждение".

В солидной, купеческой гостиной сидели пожилые люди, коммерсанты, две барышни, их мамаша и я. Хозяин дома, выйдя из кабинета, сказал мне:

- Кестер, помните нашумевшую десять лет назад историю с загадочным исчезновением юноши Элиона Стар? Он был ваш друг.

- Да, помню, - сказал я.

- Он умер. Родственники его получили на днях полицейское официальное уведомление об этом из Рио-Жанейро. При нем нашли документы, указывающие его имя и звание.

Я встал.

- Да... бедняга, - продолжал хозяин, - он умер в отрепьях, с наружностью закоренелого бродяги, если судить по фотографической карточке, снятой полицейским врачом. Умер он в какой-то харчевне. Отец Эли за большие деньги выписал сюда этого врача, чтобы расспросить самому, как выглядел его сын.

- Он лежал совершенно спокойно, - сказал отцу Эли врач, - казалось, что он спит. В лице его было непонятно одно - улыбка. Мертвый, он улыбался.

Я наклонил голову, отдавая этим последнюю дань моему молодому другу.

"Он улыбался". Неужели он нашел перед смертью страну, лежащую за горами?
 
Александр Грин
«Мертвые за живых»
line.png

"Мертвые за живых"
I

БЕГСТВО

Комон, иначе именуемый - Гимнаст, - начал игру с правительством.

Почтенная игра эта угрожала так плотно, что утром, заслышав на коридоре ласковый перезвон шпор, Комон, не медля секунды, перестал завтракать. Он встал, выпрямился, все еще с набитым, жующим по инерции ртом; затем, решительно выплюнув непрожеванный сыр, поднял револьвер и подошел к двери.

- Откройте, - многозначительно воскликнул некто из коридора.

- Сколько вас? - спросил Комон. - Я спрашиваю потому, что, если вас очень много, вы не поместитесь все в одной комнате.

- Комон, именуемый Гимнаст. Откройте.

- Я потерял ключ.

- Ломайте, ребята, дверь.

- Я посмотрю на вас в дырочку, - сказал Гимнаст.

Он выстрелил несколько раз сквозь доски, соображая в то же время, куда бежать. Шум и грохот за дверью показал ему, что там шарахнулись. Он подбежал к окну, заглянул в шестиэтажное, узкое пространство улицы, перегнувшись в сторону таким могучим усилием, что тело несколько мгновений держалось за подоконник только носками, поймал водосточную трубу. Через минуту он спрыгнул на мостовую без шапки и с револьвером в зубах, напоминая кошку, уносящую воробья.

Осмотревшись, Гимнаст побежал с быстротой ящерицы. Вид бегущего человека не сразу разбудил инстинкты погони в уличной толпе, сновавшей вокруг. Прохожие остановились; некоторые из них, с видом лунатика, медленно пошли за бегущим, вопросительно смотря друг на друга, затем, вдруг сорвавшись, как будто им дали сзади пинка, бессмысленно помчались, крича:

"Держи его, лови. Не пускай".

Комон был ловок и неутомим в беге. Согнувшись, чем уменьшал сопротивление воздуха, бросался он с одной стороны улицы на другую, вился вокруг карет, столбов, омнибусов, газетных киосков, распластывался, когда чувствовал на себе хватающую руку, и преследователь летел через него кувырком. Если бы ему пришлось бежать в пустом месте, Комон давно бы опередил всех, но как немыслимо пловцу опередить воду, так Гимнаст не мог оставить за собой город; за каждым углом, в каждом переулке и повороте, срывались за ним, хрипло крича, новые охотники; уличные собаки, бессознательно копируя людей, хватали Комона за пятки с грозным и воинственным лаем.

Четыре раза, спасаясь от поимки, Гимнаст оборачивался, швырял пули, и каждый раз происходило некоторое смертельное замешательство. Наконец, выбежав на площадь, Комон увидел, что к нему мчатся со всех сторон, и улизнуть трудно. Тогда, повинуясь инстинкту, матери всех человеческих дел, беглец ринулся в Исторический музей, опрокинув швейцара, взвился по роскошной лестнице в третий этаж и остановился, соображая, что делать; он употребил на это секунду.

II

НЕПОЧТЕНИЕ К ПРАОТЦАМ

Музей только что открыл свои двери, и публики еще было немного. Комон бросился, не обращая внимания на изумленных посетителей, через множество зал, в самую длинную, кривую и сумеречную, напоминающую лес от множества загромождавших ее витрин, подставок, щитов с оружием, целого войска мумий и ширм, похожих на театральные кулисы; по ширмам этим, живописно блестя на темном бархате, висели кольчуги, латы, шлемы, набедренники, топоры, луки, стрелы, арбалеты, мечи, палаши, кинжалы и сабли. Древние золотые венцы греческих героев покоились на столбах; лес копий, знамен и бунчуков таился в углах. Каждая вещь здесь взывала к бою, вооружению, сопротивлению, ударам и натиску.

Первое, что сделал Комон, - это баррикаду у захлопнутой за собой двери.

Он навалил на нее трех оглушительно зазвеневших стальных рыцарей времен

Меровингов, на рыцарей бросил полдюжины фараонов Верхнего Нила, вместе с их раскрашенными ящиками; поверх всего опрокинул, сломав, несколько витрин с монетами, которые раскатились по полу совершенно так, как раскатывались, если их просыпали при Гамилькаре Барке. На это Комон употребил две минуты.

С тою же быстротой, следствием большой нервности и физической силы,

Гимнаст, отбросив пустой револьвер, одел тяжелую мягкую кольчугу, шлем, опустил забрало и немного замешкался; при виде исключительного разнообразия оружия глаза его разбежались. С арбалетами он не умел обращаться, луки были без тетивы, кинжалы и сабли не внушали почтения. Комон был во власти своих кольчуги и шлема, он как бы припоминал в себе далекое прошлое человечества.

Ему хотелось дорого и недурно продать жизнь. Гимнаст выбрал меч, огромный, сверкающий и тяжелый, каким, вероятно, не раз крошила железная саксонская рука звонких латников. Меч был внушителен. Гимнаст взмахнул им над головой, затем, для пробы, обрушил страшный удар на одну из мумий; дерево, треснув, распалось, и запеленутый фараон кубарем вылетел из него, распространяя запах старомодных духов, которыми был пропитан весьма старательно.

Догадливость не изменила Комону при виде столь древнего явления;

проворно затолкав фараона в угол, Гимнаст, с мечом в руках, втиснулся в египетскую могилу, прикрыв себя другой половиной ящика. Дверь, тем временем, поддаваясь усилиям солдат и сторожей, глухо звенела латами валявшихся на полу рыцарей. Комон стоял в душной ароматической тьме ящика и прислушивался.

Скоро ворвалась, судя по шуму, целая толпа людей, с криками разбежались они по длинным проходам зала, и Гимнаст слышал их, полные бешенства, возгласы:

- Все сломано.

- Ай, и деньги тут, на полу.

Кто-то шепнул, задыхаясь:

- Я возьму парочку, а?

Другой шепот:

- Тащи, чего зевать. Тсс...

- Негодяй. Сумасшедший. Стреляй его.

- Где он? Р-р-р-р...

- Лови. Дави. Хватай.

- О-р. Э-э. А-а.

Неосторожное движение Гимнаста выдало его. Он случайно толкнул коленом крышку, она упала прежде, чем он успел придержать ее, и в общем смятении глазам врагов предстал воин средневековья, с занесенным мечом. Он двинул им на первого солдата (незащищенного, разумеется, кольчугой) и отрубил ему, наискось, от плеча к бедру, верхнюю часть организма.

III

КОМОН, т.е. БАЯРД

Злополучная участь испорченного солдата на мгновение ужаснула остальных, а затем грянули выстрелы. Револьверные пули, однако, не пробили хорошо сработанную кольчугу; тем не менее удары их были сквозь сетку весьма сильны и болезненны. Гимнаст бросился на врагов. Он рубил без жалости и пощады, навстречу ему подымались хрупкие клинки сабель, но что могли они сделать против двадцатипятифунтовой стали в сильных руках. Комон, воистину, уподобился Баярду. Две головы отсек он, упавших на раздробленное стекло витрин, и стекло стало красным. Один поплатился рукой, а несколько - даже рукой вместе с плечом; у этих быстро закатились глаза. И скоро стало пусто вокруг Комона, но сам он, раненный пулей в мякоть ноги, видел, что не продержится перед новым натиском.

- Бежали робкие грузины, - вскричал Гимнаст и бросился к выходу, расчищая себе путь своим Дюрандалем. Любопытные, столпившиеся у подъезда, разбежались при виде страшного, со слепым железным лицом, человека - так быстро, что потом сами удивлялись своей подвижности.

Комон схватил первого попавшегося извозчика, бледного от ужаса, столкнул его, швырнул меч в голову толстому лавочнику и так крикнул на лошадь, что она помчалась, как беговая. И Комон благополучно удрал. Это бывает. Простое вдохновение часто выручает человека лучше всяких расчетов.

Ничего не может быть действительнее описанного мною происшествия.

line.png
 
Не волнуйтесь понапрасну
Ни за что и никогда,
Если что-то потеряли,
Ну, подумаешь, беда.
Вам вернут в бюро находок
Ваш учебник и тетрадь,
Но пожалуйста, не надо
Чувство юмора терять.

Но пожалуйста, не надо
Чувство юмора терять!)
 
Последнее редактирование:
"Аромат деревьев, чириканье птиц, треск цикад снова сопровождали нас.

Никогда ещё я не чувствовал себя так необычайно. Казалось, все внешние факторы должны были бы задавить мой дух. А на самом деле, впервые среди величавого молчания природы, в обществе этого человека, в котором я чувствовал необычные силу и чистоту, я понял какую-то иную, ещё неведомую мне жизнь сердца. Я ощутил себя единицей этой беспредельной вселенной, среди которой я жил и дышал; и мне казалось, что нет разницы между мною, солнцем, сверкающей водой и шумящими деревьями, что все мы отдельные ноты той симфонии вселенной, о которой говорил Али.

Я точно прозрел в какую-то глубь вещей, где всё - революции, борьба отдельных людей, борьба страстей целых наций, войны и ужасы стихий, - всё вело человечество к улучшениям, к завоеваниям в коллективном труде великих ценностей равенства и братства. К той гармонии и красоте, где свобода какой-то новой жизни должна дать всем людям возможность отдавать всё лучшее в себе на общее благо и получать то, что нужно каждому для его совершенствования и индивидуального счастья..."

Антарова "Две жизни"
 
"Если сознание твоё расширилось за эти дни, то, несомненно, и сердце твоё должно раскрыться. Должны стереться в нём, как и в мыслях, какие-то условные грани.

Ты должен теперь по-новому смотреть на каждого человека, ища в нём не того, что сразу и всем видно, не броских качеств ума, красоты, остроумия или злых свойств, а той внутренней силы и доброты сердца, которые только и могут стать светом во тьме для всех окружающих, среди их предрассудков и страстей.

И если хочешь нести свет и свободу людям в пути, - начинай всматриваться в них по-новому. Начинай бдительно распознавать разницу между мелким, случайным в человеке и его великими качествами, родившимися в результате его трудов, борьбы и целого ряда побед над самим собою. Начинай сейчас, а не завтра. Отойди от предрассудка, что человек тот, чем он кажется, и суди о нём только по его поступкам, стараясь всегда встать в его положение и найти ему оправдание. Оба моих друга знают мало твоего брата и так же мало знают Наль. Но как только Али намекнул им месяц назад о возможности происшедшей сейчас развязки, они оба оставили все свои дела, ждали зова и приехали помогать Али точно так же, как и я. Попробуй первый раз в жизни взглянуть в их лица иначе. Пусть любовь к брату будет тебе ключом к новому пониманию сердца человека. Прочти с помощью этого ключа ту силу преданной любви, что единит всех людей, без различия наций, религий, классовой розни. Подойди к ним впервые как к людям, цвет крови которых тоже красный, как и у тебя".

"Две жизни"
 
Сверху