МЫ НАЧИНАЕМ ПРЫГАТЬ. ГЛАВА С ЛИРИЧЕСКИМИ ОТСТУПЛЕНИЯМИ
К весне мы хорошо раззнакомились с Пашей, тем самым парнем, который любил говорить про лошадей «хороший конек» и вытаскивал таланты из самых безнадежных, казалось бы, лошадей. И именно его я попросила напрыгать моего Шквала.
Напрыжку начали в большом манеже.
После работы, часов в шесть-полседьмого, я прилетала на конюшню, чистила и собирала Шквала и вела в большой манеж. Там как раз заканчивались занятия детской спортивной группы: кто-то уже шагал по стенке, кто-то еще прыгал. Я тихонько здоровалась с тренером, садилась верхом и присоединялась к шагающим.
Как сейчас помню эту атмосферу манежа.
За окном темно, стекла запотевшие и кажется, что весь мир – это только манеж, а за его приделами нет ничего и никого. От грунта пахнет сыростью и почему-то сосновыми ветками. Рядом, тяжело водя боками, шагают гнедые и рыжие кони. С их морд на грудь и песок падают хлопья пены, бока и шеи темные от влаги, и к запаху сырости и земли прибавляется терпкий запах конского пота.
Что-то кричит тренер. С гулким звуком падают с барьеров брусья. Кто-то отрывисто выдыхает – «стенку!» и мы, шагающие по той самой стенке, дружно принимаем в сторону. И совсем близко на усталой лошади, обдавая жаром, галопом проносится какой-нибудь тоже усталый и замученый мальчишка. Прыжок. Окрик тренера. Опять прыжок. И все заканчивается.
Только мягко ступают по песку опилки и звякают да постукивают разбираемые на ночь барьеры.
Через какое-то время в огромном манеже я остаюсь одна. Или не одна – приходит со своим прокатам еще одна частница. За ней и ее прокатчиками наблюдать интересно – занятия индивидуальные, с многочисленными комментариями и на лошади, стабильно бегающей малый приз.
Но мы из скромности (и чтобы не мешать) держимся в другом конце манежа, и я почти ничего из ее объяснений не слышу.
Если Паша сильно задерживается, то первую рысь делаю сама.
Потом появляется Паша – запыхавшийся, спешащий.
-- Размялись? – спрашивает, и начинает по одному ему ведомой схеме расставлять по манежу барьеры.
Потом мы меняемся местами. Паша садится в седло, а я куда-нибудь на прыжок. И наблюдаю.
Под Пашей Шквал ведет себя совсем не так как под Юлей. «Шахматный коник» -- вот как мне его хотелось назвать в те минуты. Очень сосредоточенный, с максимально подведенным задом, преисполненный важности и мелкими семенящими на рыси движениями.
Прыгать коню нравится, он горячится, норовит затянуть всадника на барьер. Паша его осаживает, много работает между прыжками на вольтах и только потом, когда Шквал совсем успокаивается, делает один или несколько прыжков.
Прыгает Шквал по-разному. Иногда чисто по-рысачьи – разгоняясь перед прыжком, потом начинает темпить, теряет энерцию и делает силовой прыжок – практически с места. Иногда – и с каждой тренировкой это происходит все чаще – ровно, спокойно, не теряя ритма.
Но как бы он не прыгал – всегда чисто и предельно аккуратно. За полгода таких тренировок Шквал сбил прыжок всего дважды. А ведь прыгали мы высоко. Начали с 70-80 см и довели отдельные прыжки и связки до 130 см.
К концу тренировки в манеж обычно заходил и муж. Пока я отшагивала Шквала, он помогал Паше убрать барьеры. А потом просто ходил рядом со мной и лошадью.
Шагали мы всегда долго – минут 40, а то и больше, чтобы Шквал полностью высох и восстановил дыхание.
И это были самые счастливые минуты – рядом любимый человек, любимая лошадь… И еще ощущение, что все обязательно будет хорошо….
А перед выходом на улицу, уже распахнув двери предманежника, я всегда удивлялась, какое красивое у нас небо. Был виден только маленький его кусочек – очень звездный и не испорченный огнями близкого города.
И мы торопливо, зябко подрагивая, спешили на конюшню
* * *
ПЕРВЫЙ СТАРТ
Первый наш старт состоялся в начале лета. Тогда на одном поле друг за другом планировали провести два вида соревнований – детские по метр метр-десять, метр- двадцать и прикидку перед чемпионатом Беларуси с высотой барьеров до 140 см для его потенциальный участников.
После долгих обсуждений, мы с Пашей записали Шквала на 120 см. А сам Паша должен был ехать по 140-ка на Грифе – сером в яблоки тракене, которого он тогда работал.
За день до этого знаменательного события Паша внимательно осмотрел Шквала и сказал вдруг, что на таком коне он не поедет – мол, грива длинная и мохнатая и вообще. И что он пришлет девочек с выездки, которые лошадь к соревнованиям и подготовят. Я растерянно кивнула, предполагая, что гриву просто заплетут. Да и вообще – что тут еще можно такого сделать?
Ага! Как же!
На утро я коня своего не узнала. Гриву и мохнатую челку ему продернули, хвост укоротили, щетки на ногах убрали. И Шквал вдруг показался мне очень маленьким, тоненьким и одновременно строгим и беззащитным. И я даже не могла сказать, нравятся мне эти перемены или нет.
Зато Паша эти изменения оценил однозначно:
-- О, хоть стал на лошадь похож. Теперь не стыдно прыгать будет! -- И добавил смущенно, -- Тут такое дело. Мне тренер на детских соревнованиях прыгать на частной лошади запретил. Сказал, что если хочу, могу на нем в самом конце по 140 проехать.
Глаза мои округлились. Ибо 140 в моем представлении высота была запредельная.
-- Я в этом в принципе ничего страшного не вижу, -- продолжил Паша, -- коню 6 лет, и хотя мы до этого выше 130 не поднимали, но эти 130 он прыгает с хорошим запасом и охотно. А несколько прыжков по 140 особой погоды не сделают.
И я согласно кивнула.
И был день. И был старт.
Разминая Шквала, я с ужасом смотрела на поле, где после детских соревнований поднимали барьеры. Маршрут был не сложный – но высоко ведь! А рядом по разминочному полю проносились галопом и прыгали барьеры наши мастера, в том числе Дима Любомиров на Зенкере, один из самых любимых моих белорусских спортсменов.
«Эх, и куда мы лезем! Где Зенкер, а где мой рысачок!» -- тосковала я. Впрочем, тосковала не вполне искренне. Потому что в глубине души прятались невероятные, смелые надежды. Что выйдем мы сейчас на старт и всех их сделаем.
Паша на Грифе стартовал вторым. Хорошо стартовал. Ровненько, резво. Сделал один повал. Отдал после финиша Грифа кому-то из девочек и сел на Шквала. Прыгнул пару раз разминочный прыжок, но высоко не ставил – сказал, что не хочет перенапрягать лошадь и что все будет хорошо.
Между тем соревнования шли своим чередом. Еще несколько всадников, в том числе Любомиров на Зенкере, сделали по одному повалу.
И последними вызвали Пашу со Шквалом.
Краем глаза я заметила, как спортсмены, получившие по 4 штрафных (чисто не проехал никто) вновь потянулись к разминочному полю – готовится к перепрыжке. Мою лошадь всерьез не воспринимал никто, и ждать результата нашего выступления не стали.
Ох, как это было обидно!
Шквал, прекрасно понимающий, что происходит, и зараженный нашим волнением, с места взял очень резво. Но увидев перед собой неожиданно высокий прыжок на мгновение замешкался. Сбился. Потерял ритм.
Но прыгнул! Высоко, гораздо выше, чем стояли планки барьера.
Еще прыжок и еще. Система. Проезд.
Каждый раз, когда Шквал отталкивался от земли, мое сердце больно ухало вниз. А ноги непроизвольно отрывались от земли и тоже слегка подпрыгивали.
Стояла я сразу за судьями, и когда Паша повернул на последний прыжок, услышала растерянный голос одного из судей:
-- Так что он? Выиграет?!?
И он выиграл. Слишком рано снялся на последних чухонец, но смог! Дотянулся! И понукаемый Пашей со всех ног кинулся к финишному столбу.
И оказался единственной лошадью, прошедший маршрут без повалов и штрафных очков.
А на Грифе Паша остался вторым.
Ах, как я радовалась! Как хлопала Шквала по шее и обнимала Пашу. То, что сделал Шквал – рысак, купленный год назад в абсолютно «разваленом» состоянии за 1000 долларов, -- казалось просто невероятным.
А Паша, счастливый и возбужденный не меньше, чем я, сказал тихо:
-- Знаешь, у этой лошади самая большая душа, которую мне когда-либо доводилось видеть.
* * *
