II
Я хотела рассказать тебе о своих студенческих годах, о первых впечатлениях от института, о радостях и невзгодах, но внезапно обнаружила, что мне очень трудно об этом рассказывать. Быть может, потому, что это время уже подходит для меня к концу. Наверно, когда-нибудь я смогу говорить об этом легко и беспристрастно, так, будто это происходило не со мной.
Ты, наверно, думаешь, что передо мной проплывают чьи-то лица, толпы людей? Нет. Перед моими глазами лишь аудитории. Пустые аудитории. Мне даже кажется, что стены больше заслуживают, чтобы о них писать, чем люди, которых я даже сейчас вспоминаю с трудом.
Аудитории полны загадок. Откуда на доске возникают уравнения, вроде бы не имеющие никакого отношения к нам, юристам? Ты, наверно, скажешь: какая уж тут загадка, надписи остаются от предыдущих групп – химиков, геологов и, конечно, разработчиков, на которых почему-то было принято сваливать все – и грязные парты, и спертый воздух, и сухую, дубовую тряпку, и даже засыпанный меловой крошкой преподавательский стол. Нет, возражу я вам, если все так просто, то станет совсем неинтересно. Давай будем считать, что эти непонятные письмена на доске адресованы именно нам, юристам, но в них мы, увы, не можем разобраться.
Если остаться после четвертой пары в нашей большой аудитории, зимой в ней будет темно, и через окно видны огни соседнего, главного, корпуса. А весной часов в пять в нее заглянет начинающее краснеть вечернее солнце и, осветив круги Эйлера на доске, поделит их с тенью – на две неравные части.
На первом курсе по субботам были занятия по естествознанию. В Большой химической аудитории нас пытались приобщить к естественным наукам: писали и разъясняли формулы, показывали опыты. Не знаю, что мои однокурсники вынесли для себя из этих занятий, но все ахнули, когда увидели парящий над столом «магомедов гроб» - настоящий, осязаемый кусок металла. Водили нас и в нефтехимическую лабораторию. Артур Валеев, тоненький юноша в очках, за свою внешность получивший прозвище «Гарри Поттер», нашел перемазанную нефтью перчатку и, радостно надев ее, пугал однокурсников. Миша Успенский, известный шутник, умудрился что-то взорвать.
Помню, нам велели перегонять нефть. Собственно, мы ничего особенного не делали, только следили за столбиком термометра да вовремя меняли колбы под трубочкой, из которой капала почти бесцветная жидкость. После выхода керосина температура стала резко падать. Помогла лаборантка: скрутила некое подобие печки из лоскутка асбеста. Как ни странно, лохматый грубый лоскут у нас загорелся.
На физкультуру я ходила в бассейн в Лужниках. Это была спецгруппа, «для больных», и было в ней два отделения – бассейн и тренажерный зал. Студенты из других групп называли нас спецназом – сухопутным и морским. Чтобы поспеть к первой паре, вставать приходилось рано. Станция «Воробьевы горы» была еще на реконструкции, и я ходила по утрам через просыпающийся Лужнецкий рынок.
Бассейн был открытый. А вот и я. В душевой клубы пара, я прохожу за стенку и без энтузиазма лезу в водоотстойник. Потолок надо мной весь в темных пятнах плесени. Под водой светится окошко. Мне туда. Долго собираюсь с духом, зажимаю нос и резко опускаюсь под воду с закрытыми глазами. Наступает тишина, нарушаемая лопаньем пузырьков. Хватаюсь за бетонный порог и проплываю под ним. Я в узком канале, в лицо дует ветер. Что на улице, над поверхностью воды? Осень ли, зима ли – ветер всегда холодный. Теперь, если хочешь жить, надо двигаться, плыть во что бы то ни стало.
Ну, что скажете? Интересно, если в таком ключе? Это уже вполне конкретный вопрос.
)
