ЕДА И КОЛЛЕКТИВНАЯ ПАМЯТЬ
Когда я начинала свою серию постов о пищевой аддикции и ее преодолении, когда я думала, о чем стоит писать, а о чем не очень, мне было видение - настолько яркое, что я заметалась по комнате, не зная, что мне делать со своими впечатлениями.
Мне виделось, что я стою на углу Невского и набережной - кажется, Мойки. В руках у меня пирожное в хрустящей бумаге, белое, квадратное, с тончайшим прозрачным слоем наверху - именно такое, какое мне купил папа когда-то давно, когда мы сознательно отстали от экскурсионной группы и зашли по пути в какую-то необыкновенную, значимую, как он сказал, кондитерскую.
Вдруг пирожное в моих руках стало меняться: потемнело, съежилось - и превратилось в маленький кусочек черствого черного хлеба. И город вокруг меня почернел.
Люди, стоявшие вокруг, еще не знали того, что знала я - 872 дня блокады, более 600 000 погибших от голода. Хотелось упасть на колени, хотелось выть в небо: Господи, пощади! - но я не шелохнулась. Так и стояла на углу Невского, растерянная, с блокадным пайком в руках.
В этой сцене - квинтэссенция того, чем еда стала для меня теперь. Единство предмета и смысла. Единство еды и истории. Каждому блюду, конечно, своя сцена.
Но сегодня я хочу поговорить о ленинградской блокаде, а именно о ее месте в коллективной памяти применительно к пищевому поведению. Говоря о его нарушениях, я опустила еще два. Это синдром блокадника и совсем страшное, неизлечимое - каннибализм. Последнее лишь назовем для полноты картины и обсуждать не будем. Не надо двигать окно Овертона. Пусть остается в категории чудовищного и немыслимого.
Синдром блокадника, впрочем, был известен задолго до Великой Отечественной войны. Он наблюдается у людей, переживших голод и серьезные лишения. Самое яркое его проявление - стремление делать запасы еды даже в благополучное время и даже когда не очень удобно, например прятать хлебные корки от обеда в матрас, потому что лежишь в больнице, и больше их некуда положить. Но в действительности разрушения в психике значительно глубже.
Блокадники умирали в муках. Ощущение бездонной дыры в желудке, слабость - и, хуже того, мысли, мысли вокруг одного и того же: что завтра? как и где достать?.. не съедят ли ночью крысы остатки припасов? Доесть все, что не приколочено, считать каждую крошку. Вступить в конкуренцию с крысами за свой город, не как за территорию даже, а как за свой привычный мир - и чувствовать, что сейчас они сильнее тебя, и ничего с этим не поделаешь. Расширить границы понятия "съедобное", поглотить все, даже то, чем раньше побрезговал бы, - и надломить сознание.
Умирая, эти люди сходили с ума.
Представьте себе картину: в благополучное советское время две дамы идут с работы домой.
- Может, в кондитерскую зайдем?
- Не знаю, что-то не особенно хочется.
Потом смотрят друг на друга каким-то особенным взглядом.
- А помнишь?..
- Да. Надо зайти.
Если бы они принадлежали нашей эпохе, можно было бы сказать: вот оно, общество потребления, уступка соблазнам. Но эти дамы блокадницы, в начале блокады одной было 10 лет, другой не знаю сколько, но они сестры, и разница в возрасте у них небольшая. Здесь не пищевая аддикция, а то, что еще хуже.
Но мы-то, чай, не блокадники?
Любители поискать корни своих проблем в неправильном детстве иногда говорят, будто стали пищевыми аддиктами из-за того, что мама уговаривала есть, так как "в Африке дети голодают, а у тебя есть возможность нормально питаться". Не удивлюсь, если кто-то уже договорился до того, что его в детстве травмировали рассказами о ленинградской блокаде, поэтому он теперь, вот, смотрите, наворачивает.
Ой, не знаю, не знаю... Все мы выросли на таких рассказах, даже если лично не знакомы с блокадниками и ни разу не были там. Голод, мороз, обстрелы, погибающий город укоренились в нашей коллективной памяти. Это правильно: забывать такое нельзя. За себя скажу, что у меня ленинградская блокада неожиданно вклинилась в роман, действие которого происходит в Великобритании, - и не получилось бы иначе: слишком важное место, оказывается, занимает это событие и в моей голове тоже.
И здесь ответ, как нам, живущим сейчас, переосмысливать этот исторический опыт. С аддикцией не совместимо уважение. Еду надо уважать, относиться к ней взвешенно. В том числе и в память о страдавших и умиравших от голода.
Я детской советской литературой и школой воспитана, что нельзя еду выбрасывать. К счастью, у меня всякие животные, которых можно покормить, если остатки никуда больше не деть. 
Стыдно за сибиряков, хотя данный вид встречается повсеместно.
