Татьянин день.
Я уже выпила на ночь фужер красного грузинского вина с тягучим вкусом изабеллы и привкусом грецкого ореха, когда позвонил братка.
- Ну, с Татьяниным днем, сестрица, всего!
- Спасибо, канеш, но объясни мне, о родственник, что произошло в этот день в этом году? Меня с Днем рождения столько не поздравляли! А сегодня и труба, и почта просто взрываются.
- Ну, так Владимиру Семеновичу 80, везде говорят и про Татьянин день упоминают. Вот народ и вспоминает, и поздравляет.
- А. Ну, слава ОБ, есть простое объяснение!
Восемьдесят….. Почти как моей маме.
Отец: Вот, дочку вырастили (гордо).
Мать: Да не вырастили мы ее, она сама выросла, почти без нашего участия…
Советские дети росли, как придорожная трава. Мы росли во дворе, мы росли на песнях, везде был парень с гитарой, который пел. Мы собирались в квартирах (или комнатах коммуналок) и слушали.
Мой дядюшка работал в службе главного инженера Адмиралтейского судостроительного завода. Пару раз в год он ездил в Архангельск, в длительную командировку. А сыновья его росли, как придорожная трава. И когда у старшего его сына, моего братца, были проблемы в школе, он приходил ко мне (потому что не дай Бог отец узнает! – дядюшка был крут и после командировки, когда он отпаивался коньяком, мог зазвездить всерьез).
И я шла в школу, в которой я училась в старших классах, а моя бывшая классная была завучем, шла к Ларисе Даниловне и разговаривала. О том, какое у братца тяжелое детство и как нельзя вызывать в школу его родителей. И клялась, что буду его контролировать и заниматься с ним, отстающим оболтусом, и мы все поправим…
Однажды я спросила дядюшку, на хрена он ездит в эти командировки – детьми надо заниматься. И подсовывала ему книги Макаренко на предмет родительского самообучения.
Дядюшка достал партбилет и показал странички с членскими взносами. За командировку членские взносы были примерно равны зарплате моих родителей. А в обычном рабочем режиме – копейки. Вот потому и езжу, - сказал дядюшка.
Дядюшка был коммунистом. В гражданскую он бы скакал рядом с Буденным с шашкой наголо… казак, что…. И в 70-х годах прошлого века он тоже скакал с шашкой наголо. Он был коммунистом. Он написал генеральному секретарю КПСС жалобу. Он написал, что атомные подводные лодки сдаются «по плану», но они не готовы к испытаниям. И во время испытаний на плаву их фактически достраивают. Могут красить внутри, а краска на подлодках очень ядовита, очень пахнет и долго сохнет, а матросам не дают нужных респираторов, а, поскольку все это происходит во время подводных испытаний, нет возможности ни проветрить помещения, ни оказать помощь отравившимся парням. Аппаратура, в том числе регулирующая реактор, настраивается в таких же условиях. А написал он жалобу после того, как на одной из подлодок во время испытаний реактор потек и команда, в том числе гражданские рабочие и инженеры, нахватали зайчиков…
Дядюшку не спасло то, что он был сыном бывшего главного инженера завода. Таскали его по партийной линии сильно. И в конце концов таки нагнули, и свое письмо он «отозвал», признав, что был не прав…. Вот после этого он и сломался. Нет, пить не начала, а так. И был он весел и азартен. Но что-то не так… И, хоть инсульт и случился через годы после этого, наверное...
Когда дядюшка приезжал в Питер, он покупал. Он покупал слаломные лыжи, катер и все причиндалы к нему, мотоциклы. И магнитофоны…..
Бабинные магнитофоны. У него была куча кассет. Записи Высоцкого….
Спасите наши души!
Мы гибнем от удушья!
Спасите наши души!
Спешите к нам!
Услышьте нас на суше!
Наш SOS все глуше, глуше…
И ужас режет души
Напополам….
Дядюшка записывал все альбомы Высоцкого. И был у него серенький чемоданчик-магнитофон, который мог работать на батарейках – вообще чудо расчудесное! Такие были только приемники типа ВЭФ, а магнитофоны – только импортные, потому мало кому доступные.
И вот я, пока взрослые не видят, брала из столовой этот магнитофон, пару кассет Высоцкого, и шла к своей однокласснице, у которой мы собирались в комнате коммуналки. Типа – уроки делать. И там мы слушали….
И мы спорили. А кто такой Высоцкий? Он что, сидел? О, вот эта песня – смотри, похоже он сбил человека и таки сидел! Он наверное был моряком? И ходил в горы? И…
25 января я всегда ночью нахожу канал в ТВ, в котором идет фильм о Высоцком.
Тот, что был вчера – 1989 года… Концерт в маленьком зале, на сцене Высоцкий – зеленоватая вязаная жилеточка и брюки с безукоризненной стрелкой…Его гитара на широком ремне через плечо, ремень мягкой желтой кожи. На сцене микрофон и красное креслице. Зрителей не видно. Но он – разговаривает с ними…
Монолог. Я мало знаю артистов, которые могут ТАК говорить о своей жизни и творчестве….
«Я – актер. Мне часто пишут в письмах, задают вопросы. А служил ли я в армии, сидел ли, водил ли грузовик, занимался ли альпинизмом… Люди объединяют меня с моими ролями и моими песнями. Но я – актер. Я играю роли. Наверное, мои песни вводят людей в заблуждение потому, что я пишу тексты от своего имени, от первого лица. Наверное, я не могу иначе писать, даже когда пишу песни для фильмов и спектаклей.»
О каждой песне он говорит, как о ребенке гордый его успехами родитель. Он говорит о том, почему он это написал. Для какого фильма, спектакля, или для кого.
«Меня часто спрашивают, что я люблю, что не люблю… Да ответ есть в моих песнях.»
Я не люблю фатального исхода
От жизни никогда не устаю
Я не люблю любое время года
Когда веселых песен не пою.
Я не люблю холодного цинизма,
В восторженность не верю, и еще
Я не люблю, когда читают письма, заглядывая мне через плечо.
И, слушая хриплый надрывный голос, который каждым словом выплевывает душу, выстреливает душу, попадая каждому в сердце, ты забываешь, что он – актер. И он все равно остается человеком, прожившим тысячи жизней, о которых он спел свои песни…. У него не было возраста, не было прожитых лет, он был тем, о ком пел здесь и сейчас. Каждую песню менялась его жизнь. Таким его видели…
Он – актер.
«Эта песня – просто набор фраз. Набор эмоций. Не надо искать смысла. Вы меня простите, но сейчас я ворвусь в ваш уютный мир со своим криком». И врывается….
А у дельфина взрезано брюхо винтом.
Выстрела в спину не ожидает никто.
На батарее нету снарядов уже.
Надо быстрее на вираже.
Но парус, порвали парус, каюсь, каюсь, каюсь…
Многие лета тем, кто поет во сне…
Не знаю, почему. Но именно эта песня - набор фраз - все годы моей жизни заставляет сердце качать в такт каждому слову. Ровно, сильно, на отрыв. И оказалось, что не важно, кто ее исполняет. Когда исполнил Лепс - было так же. Видимо, дело в словах...
Мой дед дошел до Берлина. Он начинал войну в пехоте. Пушечное мясо. Он не любил рассказывать о войне…
Периодически дел болел. Осколок, который было невозможно удалить, в единственном легком, начинал ковырять плоть и дед слегал….
Дед болел. И всерьез молчал о том, что ему недолго осталось.
У меня был маленький сын и я жила у бабушки с дедом, чтобы не брать академку.
А у отца в институте самиздатом размножали книги….
Самиздат того времени – это книга расшивалась и делались копии с каждого листа. Копировальная машина называлась РЭМ. Из нее выходили «синьки» - плотная, но ломкая бумага розово-коричневатого цвета, на которой текст и изображение были более темными по отношению к пятнистому неровному фону. На РЭМ делали копии чертежей. Потому расшитую книгу, каждую страницу, раскладывали на стекле аппарата форматом А1, делали копии, разрезали на листы. Сшивали. Были подпольные мастерские, в которых эти книги переплетали.
Так у меня появился первый сборник стихов и песен Высоцкого, который назывался «Нерв».
Однажды вечером я пришла к постели деда с книгой «Нерв».
- дедушка, я сейчас тебе почитаю стихи Высоцкого.
- не надо никаких Высоцких. Пушкин – поэт. Лермонтов – поэт. Даже Маяковский – поэт. А эти ваши современные Высоцкие…
А я села на край постели и начала читать. Стихи из военного цикла… Я читала вслух, я жила каждым словом, я просто не могла иначе.
И когда я дочитала последнее стихотворение я посмотрела на деда. У деда текли слезы. Он спросил:
- Он воевал, да?
- Нет… он просто Поэт. И Певец.
И он в очередной раз поправился. Он всегда был очень восприимчив к слову. Он знал наизусть всего Пушкина. Он, когда я была маленькой, сажал меня на колени и читал: «Скребницей чистил он коня, а сам ворчал, сердясь без меры…»
И только через много лет тот осколок его все же убил…
Странно. Я никогда не видела глаз Высоцкого. Я вижу его всего целиком, его лицо, он весь – обнаженная душа. Но глаза я видела только в тех фотографиях и фильмах, где он смотрел на Марину Влади…. Когда он смотрел на нее, пропадал он весь, оставались только глаза…
Я поля влюбленным постелю…
Пусть поют во сне и наяву…
Я дышу, а значит – я люблю.
Я люблю, и значит – я живу.
Да. Мы росли как придорожная трава. И нужные книги мы в детстве читали. И слушали нужные песни. И они научили нас не бояться жить с голой душой. Ранимой и незащищенной, да. Мы научились страдать и любить. Не бояться любить наотмашь – сегодня, сейчас, всегда. Терять, и жить с потерей. Рождаться заново и не бояться умирать от любви снова и снова….
Певец устало снял с плеча желтый ремень, опустил гитару, и медленно ушел из кадра. В кадре на минуту – минуту молчания – осталась сцена маленького клуба с фанерной стеной, красное креслице посередине. И медленно опустился вниз микрофон. Так опускают знасмена на братских могилах....
Я никогда не читаю титры. Сейчас я прочитала имена всех, кто сделал этот фильм.
1989 год…
Я налила себе еще фужер красного, тягучего грузинского вина. А засыпала я с улыбкой….
Потому что опять спасибо певцу, отдавшему душу людям – я знаю, как жить дальше.
Я люблю, а значит – я живу….
Хоть и звучит внутри до сих пор крик, взорвавший уютный мир: Парус! Порвали парус! Каюсь… каюсь… каюсь….
а на поздравления же еще и отвечать надо, чтоб народ не обидеть....)
Все же со зверьем близость возникает на физиологическом уровне. А так - если придется еще и повторять задания, волей-неволей лезть в седло.... Вот тогда спине-то и полегчает! И будет мне щастье.
