Юля, у меня видно только "Уппссс!"
Но на всякий случай - с праздником светлой Пасхи все ваше семейство!
Про первый в моей жизни крестный ход.
Та самая история...
Наверное, детские впечатления очень сильны…
Мне повезло в жизни. С родителями. Так уж случилось, что с детства не было запретных тем и было доверие ко мне во всем. За мои 17 лет мы проехали по всем действующим на территории европейской России(тогда СССР) монастырям, я много общалась со священниками – очень, очень интересными людьми. Да и не действующие в лучших советских традициях церкви различных конфессий, превращенные в музеи, концертные залы (особо в Прибалтике) - все это было в достатке. Только нас интересовала история этих зданий, людей, которые жили в те времена, когда эти здания были домами Божиими… И всегда находились рядом люди, которые многое знали и готовы были делиться своими знаниями и мироощущениями.
И все же, как ни крути, а настоящий поиск религиозных истин начался с Булгакова. Впрочем…
Учились мы тогда в 8 классе. И уже знали, что нашу школу – закрывают, а нас расформировывают по другим районным школам. И именно то, что скоро мы можем расстаться, особенно сблизило наш 8-б. Именно тогда, в 8-м, мы уже все прочитали вдоль и поперек «Мастера и Маргариту», особо в издании «самиздат» - отременые синюшные листы, сшитые и переплетенные доморощенными умельцами. А еще мы научились варить глинтвейн из сухого грузинского вина, с большим количеством фруктов. Научились курить. И мы могли часами сидеть за дымящимся глинтвейном и спорить о том, что же было на самом деле, и в чем прав, и в чем не прав Булгаков…
Старенькую Библию и Евангелие с «ятями» мы вымучивали, пытаясь найти там объяснение.
В общем… родители почему-то без особого труда отпустили нас, четверых девиц, в ночь на крестный ход. В церковь на Серафимовском кладбище…
И мы – пошли, в это неизвестное, манящее, интересное, странное. Сердца наши дрожали в страхе и ожиданиях. Нам хотелось одновременно – постоянно говорить и притихнуть, замолчав. И мы замолчали, войдя в кладбищенские ворота. По дорожке шли женщины, только женщины, и были они темными тенями. У них не было лиц. Мы попробовали тоже сделать так, чтобы у нас не стало лиц, не стало горящих лихорадочно глаз, мы попробовали слиться в идущими и темнотой. Справа от нас были поля братских могил. Слева – кресты и памятники. И от всего этого становилось ликующе страшно. И это должно было непременно закончиться чем-то необычным, тем, что изменит наш мир и объяснит необъяснимое…
Около церкви на небольшой площади была толпа. Маленькая такая, темная толпа людей, опустивших лица вниз. Женщины молчали или тихонько говорили. Мы пытались услышать – что. Может быть, это и есть – молитвы?
Мимо прошла бабуля со свечками, и мы рискнули купить у нее по паре свечек. Рядом кто-то протянул нас горящую свечу, чтобы мы зажгли свои. Лицо женщины, освещенное огоньком свечки, было светлым и радостным. Но – немного напряженным.
Говор людей на площади стал чуток требовательным. Из обрывков фраз мы поняли, что батюшка… задерживается? Мы попробовали пробраться в церковь. Нам казалось, что именно там будет то самое, ради чего мы пришли. Про хождение вокруг храма мы знали. Но там, внутри, должно было начаться и свершиться.
Пробиться даже к двери мы не смогли. Но учитывая, что мы все были около этой церкви не раз ранее, ибо Серафимовское – это домашнее кладбище многих семей нашего района, - мы решили найти, как нам казалось, «заднюю дверь». И мы шагнули в темноту.
Нас ослепил свет фар, затормозила черная большая машина, оттуда вышел стремительно молодой еще мужчина. И таки вошел в ту самую заветную дверь! Мы слегка онемели, потому что в том мужчине было что-то, как сейчас говорят – брутальное. Он был явно молод, но имел аккуратную бородку, которая ему очень шла. И… на нем были джинсы! Роскошные голубые джинсы! Мечта каждой из нас… Да джинсы, а не мужчина! Машина, которая стояла рядом с нами, была не похожа ни на жигули, ни на москвич, ни даже на волгу… Пожалуй, на «чайку», которые были на параде в честь дня Победы. На капоте был странный значок – круг разделенный тремя лучами на равные сектора. Да нет, это теперь я знаю, что это значок мерседеса. Но кто ж это знал тогда!
И вдруг мы поняли, что что-то началось. Толпа в дверей в церковь совсем спрессовалась и попасть туда было уже совсем не реально. И мы как можно ближе подлезли к краю лестницы, чтобы нам было видно двери. И затихли…
И стало пение, и пахло ладаном. И бабуля рядом с нами тоненьким голоском тихонько запела на одной ноте:
«Христос воскресе, смертный, смертию смерть поправ, дарует надежду живущим…»
И нам тоже захотелось запеть на этой ноте, но мы боялись, что у нас не получится, и потому только шевелили губами, пытаясь повторять слова.
И вот в дверях появился тот самый брутальный мужчина с бородкой, но уже в красивой рясе до пола. И еще кто-то, несший хоругви. Значит, это и был опоздавший священник? Старушка рядом с нами вдруг поползла по ступенькам на четвереньках к подолу рясы, схватила ее по прижала к лицу. На какое-то мгновение. Клянусь! – синие джинсы под рясой видела не только я!
Пристроившись в хоровод вокруг церкви, мы воодушевленные песнопениями прошли со всеми.
И вдруг все кончилось. На улице все- кончилось. Только вот в церковь нам было по прежнему не войти. В руках у нас были горящие свечи, и что с ними делать мы не знали.
И вдруг в свете дрожащих огоньков свечек появилось лицо, светлое, доброе, лицо пожилой женщины.
- Не знаете, куда поставить ? А вы воооон туда поставьте! Туда тоже хорошо, милые, туда.
Она протянула руку в сторону неверного света за прозрачными кустами, в ту сторону, где братские могилы. И мы пошли туда.
Братские могилы – это были огороженные высокими паребриками газоны, разделенные дорожками из красного битого кирпича. Дорожки вели к стене из серого мрамора. В разрыве стены горел в пятиконечной звезде вечный огонь.
И вот тут случилось то, для чего мы пришли на Серафимовское в эту ночь. Случилось то, что наши души перестали помещаться в наши тела, наши глаза отразили всю ясность этого мира, и захотелось встать на колени , запеть что-то ликующее, восторженное и вечное, как вода, земля и огонь.
Мы замерли. Мы оторопели. Мы попали в миг вне времени и пространства. Нас не было и мы были всем. Мы стояли, держа в руках свои свечи, и не могли решиться расстаться с ними, потому что мы не знали – достойны ли, и будут ли эти свечи приняты Господом.
На высоких паребриках, огораживающих газоны, стояли тысячи горящих свечек. И эти мерцающие огненные дорожки вели к огню. Вечному огню.
И ночь – холодна.
И день – голубой.
И души людские в обойму втиснуты.
Но ведь будет когда-то последний бой,
на этой крутящейся,
круглой,
единственной!
Придется высшую правду понять.
И где-то, на пятом часу наступления,
улыбнувшись,
последнюю пулю принять…
Если б только знать, что она –
Последняя.
(Р. Рождественский)
Хамелеонишь? 
