Под окном батарея. Она находится сама на ощупь в полупустой комнате, заваленной коробками.
Когда я жила здесь, спала ещё на кровати - не на полу, - я всегда подвигала кровать к окну, чтобы видеть небо. И зимой, когда темно и холодно, засыпать, ощущая струящееся от батареи тепло...
Это здорово - засыпать в тепле.
В тепле расслабленных снов, состояния, когда благодарное тело, растекаясь, подобно Чеширскому коту, уволакивает тебя в иной мир... Грёз, радости и ласки...
Засыпать в детстве, услышав настоящую, живую сказку, засыпать с любимым человеком. Даже если этот человек - ты сам.
Очень простые вещи. Ошо прав.
Сесть на пол, прислонившись спиной к батарее, и посидеть так молча. В темноте. Тишине. Едва различимые очертания коробок. В безвременье. Не врать себе. За способность не врать можно отдать многое.
Не врать.
Алкоголь - зло. Впрочем, так случилось.
Когда-то я сдавала кровь из вены.
Решила на всё сразу.
Пробирок было очень много.
Очень.
Единственное в жизни, чего я боюсь физически, это момента, когда у меня берут кровь из вены. С детских больниц. С самого начала. Маниакально.
Было уже холодно. За белым окном кабинета ветер сдирал с деревьев последнюю листву, и голые ветки бились в тугих порывах предзимней агонии. Не смотря на холод, окно было чуть приоткрыто, и, ощущая спинным мозгом звук рвущегося полиэтилена индивидуальных упаковок, я задумалась о том, что сейчас впервые в жизни есть что-то более важное, чем страх. Более важным, чем страх может быть только жизнь. Тогда всё предшествующее становится уже не таким значимым. И всё, с ним связанное. Медсестра с нечеловеческой пунктуальностью доставала и подписывала всё новые пробирки. И в этот момент, смотря на рвущиеся ветки за окном, я поняла, что стою у какой-то черты. И я подумала о том, чего же я, подведя итог СВОЕЙ жизни, по-честному, достигла.
Ничего, кроме... Кроме того, что этот ветер возвращает мне берега, какие-то далёкие берега, какую-то музыку, какое-то едва уловимое воспоминание, и я понимаю его. Один водоворот осенней листвы, сухой, едва различимый пыльный смерч, луч закатного солнца, пойманный взором, две-три услышанные ноты, доносящихся из дома напротив - всё это в момент возвращает мне вечность... Я помню всё. Любая мелочь, солнечным зайчиком проникшая в душу, возвращает мне какой-то забытый, едва-различимый узор, и я вижу мир таким, каким знает он себя сам, на протяжении веков.
И этот ветер за окном. Я понимала это и тогда, в детстве в больницах, белый цвет оконных рам, холод и синеватый свет процедурных никогда этого не сотрут и не изменят. А это - не так уж мало.
Стараясь глубоко дышать, я закрыла глаза. Сжимать пальцы в кулак становилось всё сложнее, но я уже знаю, что есть нечто более важное, чем страх. Даже панический и детский. Приходит время, и жизнь предлагает нам условия, когда всё становится просто.
Было не так больно, как обычно. Но пробирке на -цатой, я поняла, что меня снова начинает подташнивать и я начинаю отключаться. Медсестра говорила мне что-то ласковое и что-то очень умное, что я постаралась запомнить и даже в этот момент поняла, что это очень ценно... Вскоре всё закончилось, но моя попытка встать успехом не увенчалась.
- Вы одна? - трепетно спросила медсестра
И в этот момент, я поняла, что, мне не удастся сказать ей, что нет
- Да, все нормально, в коридоре посижу - промямлила я лишь с тем, чтобы она поняла, что я еще могу говорить. Мне очень хотелось сказать ей что-то более позитивное, но я поняла, что даже сумей я придумать что, я не смогла бы выговорить что-то более сложное.
Меня уложили на кушетку, облили всё вокруг нашатырём. Удивились, что он не действует. К этому моменту, я уже смогла сказать, чтобы они не переживали, у меня это психологическое. Сейчас всё будет хорошо.
И лёжа на этой кушетке, непривычно ощущая, что я физически не могу встать, я подумала о том, что в этом мире всё же существуют какие-то объективные вещи. Но это меня не волновало. Я попыталась в очередной раз затянуться мокрой от нашатыря ватой и бросила это дело. Нужно было что-то горячее и сладкое. И нужно было оказаться в этот момент в этом месте, чтобы понять что-то, что я понимаю и сейчас, сидя у горячей батареи в пустой тёмной комнате.
Это состояние сложно описать, да и не нужно, на самом деле. Бродский, если и приблизился к этому лучше многих, всё же спасовал тем, что умер, а это слишком буднично, для окончания той симфонии. Кому-то удаётся прожить жизнь без многоточий. Кто-то живёт в этом многоточии, но тишина, всегда побеждающая любой звук и взгляд, находит свой пристанище в темноте, слишком острой, чтобы иметь возможность выразить её даже стоном...
Молчать становится очень просто, в этом единственно находя баланс со многим, происходящем бессмысленно и точно, неизбежно и ясно, с такого же немого согласия всех, в этом спектакле участвующих...
Я понимаю тех, кто молчал. Многие разы, когда я молчать не могла и не хотела. Я не знаю, что буду делать я. А впрочем, знаю. Главное - не пустить это в своё сердце. Выработать антивирус. Суметь принять... Одна моя знакомая, ответила мне сегодня, что всё уже в прошлом... Надо и мне суметь остаться в их прошлом. Для меня не существует настоящего, в котором ты дал своему сердцу остановиться.
Когда кто-то рядом бессмысленно умирает, на это всегда больно смотреть. Но, видимо, на это стоит насмотреться, чтобы со временем заметить признаки этого умирания в себе. Я не знаю, что делать ещё. Какую конструктивную пользу вынести, как посмотреть на это позитивно.
Просто расслабиться и чувствовать боль, зная, что сделать ничего больше ты уже не можешь.
Это просто. Раньше было сложно, но дальше - всё легче.
Если выключить эго, если не думать о себе, как о личности, если суметь принять выбор человека... Если научиться сидеть в комнате у батареи, пропуска сквозь себя других людей, как круги на воде, то становится легче. Главное - нигде не сорваться. Ведь в эти моменты мы и живём, на самом деле. В эти моменты чувствуем. В эти моменты, мы близки к самим себе, как никогда.
Это очень здорово, полежать на холодной кушетке в белом кабинете, с открытым окном.
Тепло тогда исходило от девушки в белом халате.
Никакой нашатырь не приведёт никого в чувства.
Но там, за окном, есть то, что стоит того, чтобы пойти.
И там, внутри, есть то, ради чего стоит остановиться.
Там есть мир, о котором я ещё ничего не знаю.
И есть ахренительный компас внутри.
Каждый решает для себя сам. Просто быть, самой своей жизнью доказывая, что... Впрочем, что. Сложно перестать звать с собой тех, с кем просто разделять жизнь. В ком живут, ясно рдея, тем самые забытые отголоски настоящего... "Желание странного" - сказали Стругацкие. Не променять его. И не забыть. Очень просто желать понятного. Быть прекрасным утёнком, забыть магию, разучиться летать.
Даже гуси пытаются летать! Конюшенные гуси... Я выходила на рассвете: мимо меня пронеслись стадо гусей, и, преодолев манеж, они рванулись в высь и полетели... В этот момент, замерев на месте, я увидела, что даже гуси тренируются. Жирные гуси тренируются летать. Каждый день.
В это же зимнее утро, работая с прокатом, я заметила, как мимо меня пролетел мотылёк. В этот момент я вспомнила, что мотыльки и бабочки всегда являлись символами души. И они летают. Зимой. Летают, будучи домашними и жирными. Они летают.
Можно стать домашним и жирным. Но переставая летать, мы предаём свою природу. И только тоска напоминает нам об этом. Тоска по невозможному. По первозданному. Желание странного. Оттого, наверное, всегда так остро ощущается, когда рвутся какие-то связи - они были настоящими. Но не обрывая их, ты привязываешься к тому, что использует крылья для того, чтобы прятать в них голову.
Я могу во многом ошибаться, но никто, обладающий крыльями, не докажет мне, что они нужны для чего то иного, кроме полета. Пусть будет так.
Смотрится она отпадно.
я почему-то не сомневалась 
, что вы справитесь
