Сегодня - 195 лет со дня рождения Федора Михайловича!
Читать я начала поздно: до 10 лет единственное, что шло с удовольствием - это стихи русских поэтов: Пушкин, Тютчев, Фет, Некрасов, Батюшков, Есенин, Бунин, Лермонтов, Блок, Баратынский, Дельвиг... Прозу читала очень мало (дочитала лишь 3 книги) и из-под палки. В 10 взяла в руки "Трех мушкетеров" - и последующую дюжину лет без книги меня уже не видели.
Все-таки мне безумно везло с педагогами по литературе, спасибо им огромное!
В начальной школе мы читали в основном стихи. Сейчас думаю, что это правильно, т.к. ребенку сложно удерживать концентрацию и поэтому проще охватить небольшое оконченное произведение. Нас ненавязчиво научили различать темпо-ритм и мелодику языка, определять эмоциональный тон произведения, вычленять описательные и сюжетные мотивы, объяснили, что такое метафора, эпитет, аллюзия, антифразис, как находить аллегории и иносказание, дали представление о том, как менялось стихосложение с развитием цивилизации.
Только сейчас я понимаю, как методически правильно было построено наше обучение, когда параллельно с уроками литературы в начальной школе у нас отдельным предметом шла мифология, а на уроках английского, едва мы оказались в состоянии не искать в словаре 2 слова из каждых 3, мы читали народные сказки, детские стихи и лимерики. Это дало нам возможность сравнивать и применять навыки, полученные на одних уроках, для решения других задач. Причем мифология у нас выходила далеко за пределы знакомых всем греко-римских мифов: с нами разбирали мифы Междуречья (Шумеры), древнего Египта, древней Греции, славянскую и скандинавскую мифологию, а также мифы ацтеков, инков и майя. Каким же мастером от педагогики нужно быть, чтобы захватить детей 7-9 лет шумерами или инками?!
По сути, нам дали инструменты для анализа. На выходе, к 5-ому классу 10-летние дети в два счета отличали манеру Тютчева от стихосложения Фета, а культуру ацтеков - от культуры майя.
С 5 по 8 классы у нас был новый замечательный педагог по литературе, которая никогда не высказывала своего мнения об авторе, произведении, своего отношения к персонажам до тех пор, пока не выскажется класс. Потихоньку она втянула в эти дискуссии весь класс, поскольку каждый знал, что его точка зрения ценна, интересна другим и на оценку не влияет
cool
. Проблемы были только у отличников, приходивших к нам из других школ, которые совсем терялись, не понимая, что нужно сказать педагогу, чтобы получить 5. Зато какие у нас были диспуты! Однажды, после прочтения классом "Евгения Онегина", преподаватель с трудом выгнала нас на уже начавшийся урок математики.
Она же научила нас писать: мы разбирали сюжеты на элементы, учились писать отдельно экспозицию, завязку, развитие, кульминацию, развязку, постпозицию, находить фабулу, тренировались писать прологи и эпилоги, пробовали подбирать эпиграфы. Помню, как я получила "отлично" за сочинение, в котором был только эпиграф. Боялась, конечно, сдавать по сути пустой лист на экзаменационном сочинении, но педагог не разочаровала.
И в средней школе уроки литературы были у нас "синхронизированы" с уроками истории, которые также вел замечательный педагог. В итоге все, что мы читали, проходило у нас через призму времени, о котором писалось, и времени, в которое писалось. А еще в школе же нам дали понятие об "актуальности проблемы", навык, который мы потом широко использовали при написании курсовых и дипломных работ: умение вписать ситуацию в иное время и доказать или опровергнуть ее актуальность.
Я не могу согласиться с тем, что подростку рано читать таких авторов, как Достоевский, Толстой, или что понимание произведений вроде "Тараса Бульбы" им недоступно.
Да, у человека 15 лет меньше жизненного опыта, чем у него же в 30, но степень эмоциональной восприимчивости, на мой взгляд, именно в подростковом возрасте значительно выше. Так ли важно, что останется недопонятым у 15-летнего читателя "Тараса Бульбы", если в 30 он уже не сможет также остро сопереживать героям повести? Ощущение недопонятости останется, и в 30 человек с удовольствием и более глубоким пониманием перечитает книгу, которая тронула его 15 лет назад.
Кроме того, понимание приходит не только с умом и опытом, но и со специальной подготовкой. И именно наличие подготовки может компенсировать читателю-подростку недостаток опыта. А вот опыт не каждому взрослому читателю сможет скомпенсировать недостаток подготовки.
Я - на 100% человек Толстого. Аналитик по складу ума и всю жизнь имею тягу к психологии.
Толстой - тонкий психолог, гениальный наблюдатель, он не дает оценок, не приводит характеристик, он дает лишь материал, почву для наблюдений и размышлений. Он просто высыпает перед тобой коробку из 3000 деталей конструктора - собирай, что сможешь. И процесс сбора рождает ответы на "вечные вопросы".
Мне видна "полифоничность" Достоевского, понятна глубина вопросов, которые он задает себе и читателю, его эмоциональный надрыв вызывает у меня восхищение. Достоевский ведет меня за руку по вариантам этих ответов, условиям, по которым они выбираются, многообразию форм ответов, лишая меня удовольствия найти этот путь самой.
"Войну и мир" я прочла рано, меня вообще почему-то считали ребенком раннего развития. Прочла его впервые как приключенческий роман, много ли я могла понять тогда? Мне кажется, я поняла главное - его удивительную многослойность, которая и призывает меня каждые 3-4 года вновь открывать эту книгу. Странное дело, перечитывая "Войну и мир" так часто, я (знающая наизусть целые куски романа) каждый раз читаю его, как впервые, совершенно не помню многих эпизодов и событий, заново открываю себе мотивы поведения персонажей.
Но неизменным все эти годы остается одно - мое ощущение этих персонажей и событий. И в 29 мне также претит морализм Болконского, как претил в 11. Хоть в 11 я не знала, что такое морализм.
Таким же малодушным видится "геройствование" Ростова в первую, австрийскую, компанию, каким казалось при первом прочтении. То, что ребенком я не могла сформулировать и объяснить, сейчас я могу облечь в слова и обосновать, определить причины того или иного поведения персонажей. Но чувства, которые порождали те или иные поступки или слова героев, мой эмоциональный отклик на события остался удивительно неизменным.
Так случилось, что тяга к аналитике вынудила меня читать очень много критики и Толстого, и другого моего любимого писателя - Оскара Уайльда. И тут я поняла, насколько далеко представление критики и литературной доктрины не только от самого авторского текста, но и от того, что автор в этой связи напрямую, открыто писал в дневниках и переписке. Большая часть прочитанного была настолько нелогична, порой до смешного субъективна, что литературоведение, которое я до этого считала полноценной наукой, представилось мне пропусканием чужих мыслей через призму собственного восприятия (порой очень ограниченного) и доказыванием, что именно оно и является авторским. После этого я отказалась от идеи поступления на филфак и выбрала другую аналитическую профессию.
Кстати, у меня был однажды и другой, очень интересный опыт чтения критики. Уже во взрослом возрасте я прочла критику Проспера Мериме на мемуары Брантома, современника Екатерины Медичи и двоюродного брата Бюсси д'Амбуаза (того самого, чей образ использовал Дюма в "Графине де Монсоро"). Вот уж плюрализм взглядов на одни и те же события, да через призму времени!
Кстати, к предшествовавшему Достоевскому разговору о школах для мажоров и платном образовании.
Я была полу-нищей ученицей одной из самых "элитных" бесплатных школ Москвы. Мои родители пахали на 5 работах на двоих, чтобы прокормить нас с сестрой, когда моих одноклассников возили в школу и забирали с уроков водители на 600ых мерседесах. С кем-то из них мы дружим по сей день, кто-то едва остался в моей памяти. Не могу сказать, что детство среди мажоров нанесло мне психологическую травму.
Мой муж был мажором, учился в частной школе с учителями-иностранцами, где математику с 5 класса вел завкафедры МГУ. Он пахал, как вол, и получил развитый интеллект, не зашоренный программой, и блестящее образование, позволившее ему успешно сдать экзамены в MIT.
