Иван Иваныч отпустил такси, в надежде на то, что поведет Бима на поводке, и пошел к фургону. Шел он действительно с огромной надеждой: если Бим здесь, то он сейчас его увидит, приласкает, если же Бима нет, то, значит, он тоже жив, найдется.
- Бим, мой милый Бимка... Мальчик... Дурачок мой, Бимка, - шептал он, идя по двору.
И вот сторож распахнул дверь фургона.
Иван Иваныч отшатнулся и окаменел...
Бим лежал носом к двери. Губы и десны изодраны о рваные края жести.
Ногти передних лап налились кровью... Он царапался в последнюю дверь долго-долго. Царапался до последнего дыхания. И как мало он просил. Свободы и доверия - больше ничего.
Лохматка, забившись в угол, завыла.
Иван Иваныч положил руку на голову Бима - верного, преданного, любящего друга.
Запорхал редкий снежок. Две снежинки упали на нос Бима и... Не растаяли.
...А тем временем Алеша и Толик, еще теснее сдружившись, шли по городу. Спрашивали они, спрашивали да и попали на тот ветеринарный участок, куда Толик когда-то водил Бима. Там они узнали у дежурного, что никаких собак тут нет и что если собака пропала, то ее надо искать прежде всего в карантинном участке, потому что там собаколовы.
Наши два мальчика были вовсе не теми, что могут написать адрес "На деревню дедушке". Потому они через час, не больше, спешили от автобусной остановки по пустырю на карантинный двор.
Навстречу им вышел из ворот Иван Иваныч. Увидев ребят, он заторопился, а подойдя, спросил:
- И вы сюда?
- Направили нас, - сказал Алеша.
- Здесь нет Бима? - спросил Толик.
- ...
- Не было его тут? - переспросил Алеша.
- Нет, мальчики... Бима тут нет... И не было. - Иван Иваныч старался скрыть тяжесть на душе и боль сердца. Это в его состоянии оказалось очень и очень трудно.
И тогда Толик, приподняв густые черные бровки и собрав гармошку на лбу, сказал:
- Иван Иваныч... Не обманывайте нас... Пожалуйста.
- Бима здесь нет, мальчики, - повторил Иван Иваныч уже более твердо и уверенно. - Искать его надо. Искать.
Снег порошил.
Тихий снег.
Белый снег.
Холодный снег, прикрывающий землю до следующего, ежегодно повторяющегося начала жизни, до весны.
Седой как снег человек шел по белому пустырю, рядом с ним, взявшись за руки, два мальчика шли искать своего общего друга. И у них была надежда.
И ложь бывает святой, как правда. Так умирающий человек, улыбаясь, говорит любимым: "Мне совсем стало хорошо". Так мать поет безнадежно больному ребенку веселую песенку и улыбается.
А жизнь идет. Идет потому, что есть надежда, без которой отчаяние убило бы жизнь.