Мне, признаться, хотелось дописать историю Шквала до конца. И потом выкладывать. Ну, пусть тогда будет первая ее часть. Про нашу жизнь в Ратомке. А потом, когда напишу, выложу Тарасовский кусок.
КАК НАС СО ШКВАЛОМ СНИМАЛИ ДЛЯ ТЕЛЕКА
Тем летом, два года назад, в моду вдруг вошли лошади.
То есть не совсем чтобы «вдруг». Просто общий Батька всех белорусов, понастроивший к тому времени ледовых дворцов и бо-ольшой футбольный манеж, вдруг в прямом эфире несколько раз высказался, что конный спорт – это тоже в общем-то хорошо.
С чего ему это вдруг стало «хорошо» – непонятно. Когда на заре президентства (ох, и давно это было!) Батьке подарили лошадь – симпатичного отметистого тракенчика, он пространно высказался на тему «все лучшее – детям» и отправил подарок пахать в ратомский прокат. Где он (конь, а не президент), по-моему, до сих пор и прозябает.
То есть к лошадям, не смотря на колхозное прошлое, Батька был равнодушен.
А тут… Ходили слухи, что в то лето ему в подарок от Путина прислали араба. А вслед за арабом чуть ли не целый вагон карачевских лошадок. Не знаю, правда или нет, и это ли стало причиной интереса к лошадям, но с подачи президента «конная» тематика стала очень популярна на телевидении.
Выпендриться и отличиться хотели все государственные канала (а других у нас особо и нет). И поскольку тема дети-лошади-спорт быстро себя исчерпала, стали искать альтернативные варианты. А тут я со своей иппотерапией. Сняли про лечебную верховую езду один сюжет, второй. А дальше каналы начали передавать друг другу мои координаты как некий переходящий кубок.
Вначале я волновалась и готовилась. Ну, типа прическу делала и заготавливала для корреспондентов текст с основными понятиями и определениями, чтобы они явных глупостей в передачах не лепили. А потом махнула рукой. Ну, съемки. Первый раз что ли?
Умка к людям с камерой отнеслась достаточно равнодушно. Люди с камерой ответили ей тем же. Да и что тут особо снимать? Как дети ручками-ножками упражнения делают? На это и двух минут эфира достаточно, потом надоедает. А вот Шквал (хотя и иппотерапевтической лошадью никогда не был), для телевидения оказался куда более интересен.
Во-первых, он прыгал. Причем азартно и сам по себе, без всякого железа (невзоровская энциклопедия тоже вышла в это время, и опровергать посыл, что сама по себе лошадь через крашенные палочки прыгать не будет, а также показывать лошадь спортивную, но при этом жизнерадостную, без шрамов и разорванных губ – а именно так зрителям энциклопедии все спортивные лошади и представлялись – было особенно приятно).
Во-вторых, под восторженные вопли корреспондента к оператору («Снимай скорее! Снимай, говорю!») Шквал очень эффектно умел валяться в грязи. А людям почему-то нравится, когда блестящая белоснежная лошадь со струящейся шелковистой гривой с наслаждением купается в самой черной на плацу жиже.
Ну и в-третьих, Шквал умел по команде вставать на эффектные свечи, от чего телевизионщики тоже обычно тащились.
И это не говоря о том, что он был очень эффектной, живой и непредсказуемой лошадью. И такие номера откалывал…
Например, однажды, кроме иппотерапии, телевизионщики снимали, как конюх убирается в конюшне. Для так называемых перебивок, чтобы не показывать в передаче одно и то же, а разнообразить сюжет всевозможными картинками из жизни конюшни. А Шквал, привыкший быть звездой и наблюдающий за съемками через решетку, не мог понять, что за дела такие творятся: он, такой весь вычищенный и вымытый без дела стоит в деннике, а камера фиксирует лохматого, по уши в навозе, Орлика, запряженного в телегу с опилками и конюха с лопатой!
И когда телега поравнялась с денником, Шквал высунул голову и шею, ухватился зубами за хомут Орлика и в полном смысле этого слова поднял ни в чем неповинную лошадку в воздух! Невысоко, сантиметров на двадцать от земли, но все наблюдавшие это зрелище были в восторге. Кроме, пожалуй, самого Орлика, который вообще никак не отреагировал. Висел и дожевывал сворованный где-то кусок сена.
Жаль, что в эфир эти кадры не пошли – освещение подвело. Но на кассете, которую я забрала потом у оператора, эта сцена есть.
В прочем, далеко не все было так весело И не все хорошо кончалось. Одни из последних съемок – уже в сентябре – проходили под дождем. Мелким, но холодным. По просьбе корреспондента я поездила шагом-рысью-галопом, сделала несколько прыжков и пошла в конюшню давать интервью. А Саша остался отшагивать Шквала.
Сразу после мы занимались с детьми, которых, несмотря на дождь, приехало целых 13 человек. С каждым по полчаса, пусть даже на двух лошадях, что заняло три с половиной часа. И когда мы наконец закончили, Сашу уже хорошо знобило.
И он заболел. И заболел сильно. Говорил, что ходит, как летает – ног не чувствует. А потом начал сильно кашлять и … исчез.
Просто однажды не пришел на тренировку и работу с детьми. И первый раз не привел и не накормил Беллу, которая стояла тогда в сарайчике под наблюдением Саши.
Ключ от этого сарая мне передала Сашина мама. Я была в ярости (еще бы – работа сорвана, кобыла день не кормлена и не поена), и выпытывать, где мой тренер не стала. А она не стала сама говорить.
Но Саша не пришел ни на следующий день, ни через день. Ни через неделю. Потом он скажет, что закрытая форма туберкулеза перешла у него в открытую, и он не мог ни работать с детьми, ни даже говорить с кем-то на эту тему.
Говорят, он сильно пил в это время. Другие говорят, что не пил, а был в больнице. Третьи – что уехал работать куда-то в Витебскую область. Не знаю, что и как было на самом деле.
Взаимно друг на друга обидевшись, несколько месяцев мы не общались вообще. И хотя отношения (и даже их теплота) потом восстановились, работать вместе нам не довелось. Общались в основном по телефону, потом мой тренер куда-то вновь пропал.
Я не знаю, где сейчас Саша, не знаю, все ли у него хорошо.
Но на каждых соревнованиях (которые, увы, доводится посещать все реже) обязательно вглядываюсь в сборища конников старого поколения. А вдруг?
Но Саши среди них нет.
ЛИРИЧЕСКОЕ РАССУЖДЕНИЕ О КЛИЕНТАХ, ДРУЗЬЯХ И ПРЕЛЕСТЯХ СОБСТВЕННОЙ КОНЮШНИ
Примерно в это время (за месяц до переезда из Ратомки в Тарасово) у меня появился новый клиент -- Алеша, ставший впоследствии неклиентом или прокатчиком, а хорошим другом и вторым (кроме Виты) арендатором Беллы.
Появился Алеша не сам по себе, а с помощью моей мамы.
Встретились они возле большого ратомского манежа. Мама спешила на занятия по иппотерапии, а Алеша искал контору, чтобы оплатить абонемент за прокат. И спросил у мамы, где эта самая контора находится.
-- А зачем вам прокат? – тут же отреагировала мама. – Приходите лучше к нам. Все занятия индивидуальные, так вы гораздо лучше и быстрее ездить научитесь.
И он пришел.
Маме этот «мальчик», как она называла Алеша, запомнился, как она говорила, очень красивыми ресницами. А мне тем, что он очень долго и бестолково искал к нам (то есть на верхние конюшни) дорогу. Минут сорок, не меньше, хотя от прокатской конюшни и до верхних, пять минут пути. А Алеша был даже не пешком -- на машине.
И во вторую очередь, фразой, которой началась наша тренировка. Увидев Умницу – кругленькую и низенькую, по сравнению с лошадью, на которой он занимался до этого в прокате, Алеша разочаровано потянул:
-- Она хоть бегать-то умеет?
Чтобы убедить, что умеет, на второй же тренировке не без некоторого злорадства и умысла, я взяла Алешу с собой в поля. Где случилось первое его падение с лошади: разыгравшись и почувствовав свободу, Умка пару раз подкинула на галопе задом. Чего для начинающего всадника, каким тогда был Алексей, этого оказалось больше чем достаточно.
В седло он, несмотря на некоторую помятость и вымазанность (осень же!) сел сразу. После чего Умница, решившая в тот день показать себя во всей «красе», решила поизображать из себя ослика: встала посреди поля как вкопанная, и заснула. И ни уговоры, ни пинки пятками не заставили ее тронуться с места.
Поскольку я была на Шквале, то помочь бедному парню не могла. И в конюшню он вел лошадь в руках.
Признаться, я тогда думала, что на этом все и закончится. Но Алеша оказался упрямым.
Так начались наши тренировки, переросшие достаточно быстро в теплые и очень душевные отношения. Правда, клиентом для меня Алеша перестал быть уже не в Ратомке – в Тарасово.
Наверное, именно на примере Алеши я оценила ... как бы это выразиться ... «коммуникательную» прелесть собственной конюшни. Где клиенты становятся друзьями. Где можно не только работать, но и общаться. Где можно создать абсолютно особенную АТМОСФЕРУ. Причем такую, какую тебе хочется – без интриг, сплетен за спиной, зависти и обговаривания.
И это в какой-то степени не менее важно, чем возможность качественно и не от кого не завися содержать своих лошадей.
СОРЕВНОВАНИЯ
В тот год Шквал начал покашливать даже не осенью, а в конце августа.
Саши рядом уже не было, зато была работа в журнале, иппотерапия, на которой мы в день откатывали по 12-15 человек и три лошади. Одна из которых больная, а вторая стояла не на конезаводе, а рядом в сарайчике. И требовала моего постоянного присутствия: три раза в день покормить-попоить, отбить, да еще и подвигать.
Словом, уставала я страшно, и физически и морально. Но когда узнала о предстоящих соревнованиях, решила участвовать. Не потому что очень хотелось. Скорее, нужно было ощущение, что, не смотря на все проблемы, жизнь идет, все остается по-прежнему, и лошади способны приносить не только усталость т тревоги, но быть источником радости.
Записалась на 120 см.
Маршрут оказался так себе – не слишком сложный. Высота выдержана, но сложных поворотов всего один. Сиди себе да коню не мешай. Смущал, правда, моросящий дождь. Все всадники тут же понакручивали себе шипы в подковы, а у меня лошадь некованая. Но я в Шквала верила.
Разминались мы плохо. Я с тоской поглядывала в сторону Сашиного дома, злилась и тревожилась за своего тренера одновременно. Шквал тоже нервничал, суетился, на прыжки летел абсолютно неуправляемо.
Выехали на поле. Судьям я приветствие отдала вяло, в настроении была упадническом и ничего хорошего от выступления не ожидала. Аккуратно подняла лошадь в галоп и направила на первый прыжок. Шквал, увидев, что и куда прыгать, подхватил карьером. А мне было все равно, и придерживать я его не стала.
Ох! Как он прыгнул первый прыжок маршрута! Издалека, с запасом, с азартом. Так же влетел и над вторым, и третьим.
Четвертой была тройная система.
Из-за огромной скорости и моей общей подавленности вписались мы в нее с трудом, наискосок.
Так неудачно, что можно было и не пытаться прыгать. Еще двойную систему при таком кривом заходе лошади иногда вытягивают. Тройную – никогда.
А Шквал вытянул! Без размышлений прыгнул широтные брусья по диагонали и не теряя ничуть своего бешенного темпа. Стемпил между первым и вторым прыжком, что-то невообразимое отплясал между вторым и третьим. И я с удивлением и восторгом поняла, что мы проскочили, и вдруг почувствовала такой же азарт и воодушевление, как и моя лошадь.
Пятый, шестой прыжок. Все чисто. Конь идет в полным ходом и прыгает так, словно стипль-чез скачет – ходом, не снижая бешеного галопа. На том единственном сложном повороте я почувствовала, что мы сейчас ляжем. Бросила предусмотрительно стремя, и даже – ей богу! – шаркнула ногой по земле. Но мы не упали! А аккуратненько, хотя и очень резво, зашли на следующий прыжок. Предпоследний.
Маршрут этот, рассчитанный на 72 секунды мы прошли за 37. И попали в перепрыжку. Где, в отличии от основного маршрута, накручено было изрядно. И после четвертого прыжка я просто не успела свернуть и сделала вольт. За который получила четыре штрафных очка и потеряла шанс попасть в тройку призеров.
Да и не очень-то хотелось!
А рекордом этим – 37 секунд вместо 72 двух и при этом чисто, я горжусь до сих пор. И Шквал тоже им очень гордился. Потому что когда мы отшагивались – под хорошим уже дождем – оба были искренне счастливы и довольны. И погода в этом нам ничуть не мешала.
ПЕРЕЕЗД
Октябрь, наш последний месяц в Ратомке, был плохим. Всех частников таки повыгоняли на прокатную аварийную конюшню. Многие вообще съехали с Ратомки. И только мы одиноко стояли на старом месте.
У меня было официальное добро оставаться здесь до конца октября. Но «добро» устное и очень зыбкое. И чтобы его не потерять, приходилось улыбаться и прогибаться перед всем руководством. И выслушивать каждый раз, какое большое они мне сделали одолжение.
И ладно бы только руководство! Дневальным и ночным конюхам приходилось доплачивать да покупать «чернила», чтобы они не нудели и не вводили зоотехникам в уши, что, мол, непорядок – всех перевели, а этот стоит. Хотя кому какое, казалось бы, дело?
Шквал кашлял все сильнее. Таблетки уже не помогали. Спасались крапивой. Это мне «человеческий» врач-травник подсказал, давать в больших количествах молотую яичную скорлупу и отвар крапивы. Тоже побольше.
Крапива у меня была везде. Пучками висела в каптерке, дома на балконе. Шквал ее тихо ненавидел, но ел. А как иначе, когда она и в зерне, и в каше, и даже в ведре для питья?
Между тем строительство нашей конюшни продвигалось куда медленнее, чем хотелось бы. И сразу вставало множество проблем, от которых далеки частные владельцы, и которые являются постоянной головной болью владельца конюшни. Опилки, зерно, сено. Где купить, как привезти, где хранить.
Сена в тюках мы не нашли. Купили рулоны, которые развязывали и пленкой затаскивали на чердак. Почти неделю на это убили, сенной пыли наглотались. Потому что при покупки рулоны казались красивыми и душистыми. А на практике... Руки тут же черными становились от грязи. Такое вот сено. Но выбора тогда все равно не было.
А потом настал день переезда.
Времени собрать лошадиные вещи у меня не было – последние дни октября мы почти переселились на недостроенную конюшню. Чтобы успеть. Чтобы сделать.
И сделали.
1 числа я как обычно взяла седло и пошла седлать Шквала (поскольку от Ратомки до Тарасово 3 км, в коневозке надобности не было). Катя, моя помощница, тоже самое делала с Умкой. А работавшая у меня тогда девочка Оля отправилась в сарай к Белле.
Хотя ничего нового или непривычного в моих действиях не было, Шквал вдруг очень занервничал. Начал кружить по деннику, шарахаться от уздечки. Громко натяжно ржать.
Я успокаивала его, совала морковку. Обещала, что все будет хорошо.
Поседлавшись, выехали на поле за Ратомкой, стали поджидать Олю и Беллу. И хотя в этой поездке опять-таки не было ничего необычного – на поле этом мы гуляли чуть ли не каждый день – Шквал продолжал беспокоиться. Он тянул меня назад, в конюшню, шумно дышал, неадекватно реагировал на команды.
Потом появилась и Белла. Мысленно перекрестившись, я скомандовала – поехали! И когда Ратомка почти скрылась из вида, перед тем, как окончательно углубиться в перелесок, разделяющий два поселка, Шквал вдруг резко крутанулся на задних ногах, и кинулся обратно.
Я остановила его. Затянула поводом. Заставила вернуться на тропинку. А Шквал... Он еще раз пронзительно заржал. И подчинился.
*** Конец первой части ***
