Что-то вспомнился "Тихий Дон":
"— Неплохо и там осланивают! Генерал Гусельщиков там с гундоровцами, — говорил Петро, обметая снег с колен и папахи, и уж совершенно не к разговору добавил: — Коней заберут у нас. Твой конь, Григорий, из себя видный, видит бог — возьмут!
Но старик догадался раньше их. На ночь повел Григорий обоих строевых поить, вывел из дверей, увидел: кони улегают на передние. Провел своего — хромает вовсю; то же и с Петровым. Позвал брата:
— Обезножели кони, во дела! Твой на правую, а мой на левую жалится.
Засечки не было... Разве мокрецы?
На лиловом снегу, под неяркими вечерними звездами кони стояли понуро, не играли от застоя, не взбрыкивали. Петро зажег фонарь, но его остановил пришедший с гумна отец:
— На что фонарь?
— Кони, батя, захромали. Должно, ножная.
— А ежели ножная — плохо? Хочешь, чтоб какой-нибудь мужик заседлал да с базу повел?
— Оно-то неплохо...
— Ну, так скажи Гришке, что ножную я им сделал. Молоток взял, по гвоздю вогнал ниже хряща, теперь будут хромать, покель фронт стронется. Петро покрутил головой, пожевал ус и пошел к Григорию.
— Поставь их к яслям. Это отец нарошно их похромил. Стариковская догадка спасла.
...
— Хозяин! А ну, выходи! Петро надел внапашку зипун, вышел.
— Где кони? Выводи!
— Я не против, но они, товарищи, в ножной.
— В какой ножной? Выводи! Мы не так берем, ты не бойся. Бросим своих.
Вывел по одному из конюшни.
— Третья там. Почему не выводишь? — спросил один из красноармейцев, присвечивая фонарем.
— Это матка, сжеребанная. Она старюка, ей уж годов сто...
— Эй, неси седла!.. Постой, в самом деле хромают... В господа бога, в креста, куда ты их, калечь, ведешь?! Станови обратно!.. — свирепо закричал державший фонарь. Петро потянул за недоуздки и отвернул от фонаря лицо со сморщенными губами.
— Седла где?
— Товарищи забрали ноне утром.
— Врешь, казак! Кто взял?
— Ей-богу!.. Накажи господь — взяли! Мценский полк проходил и забрал. И седла и даже два хомута взяли.
Матерясь, трое конных уехали." (с)