Все начинается с любви…
Твердят: сначала было слово.
А я провозглашаю снова: все начинается с любви.
Р. Рождественский.
О любви.
Когда-то давно один из моих любимых сказал: ты удивительная женщина. Ты настолько азартна, что умеешь отдаваться без остатка всему: работе, увлечению, мужчине. Ты - уникальна.
В моей жизни было много любви. Яркой, сильной, необыкновенной любви.
Жить в любви для меня естественно. Для меня не естественно жить без любви. Даже полностью осознавая, что вечной любви не бывает, и каждая любовь закончится потерей. Пустотой. И чем больше места в душе занимает любовь, тем глубже и глуше будет эта пустота… И заполнить ее невозможно. Можно только собраться с силами и начать жить с нуля.
У меня тысяча жизней…
Ладно, не будем о любви к искусству, хотя это тоже ярко и сильно. Не будем о любви к детям, местам, к которым я привязана (и даже их, как оказалось, за годы можно потерять – потому что человечество меняет этот мир и далеко не в лучшую сторону), своим зверям, работе.
О любви.
Если быть чуток наблюдательным, становится понятно, что любовь всегда взаимна. И, в принципе, любая влюбленность может перерасти в страсть, потому что тонкая ниточка, возникающая между даже практически не знакомыми мужчиной и женщиной, всегда может вспыхнуть пламенем, единым и неделимым светом, в котором двое становятся одним целым.
Я – гейша. Я всегда давала мужчинам то, что им не хватало, я делала их сильными. Даже когда ниточку оставляли ниточкой и не доводили до всесжигающего пламени. Просто, для меня мужчина всегда – это высшее существо, которое должно решать, быть сильным, умным и ярким. И – да, я то божество, которое направит, поддержит и научит, давая иллюзию абсолютного подчинения и принадлежности…. И со мной не скучно!
Замуж я хотела два раза.
Первый раз роман был длинным, и в конце концов я прошла «точку невозврата в моей голове», когда однажды ты просыпаешься и понимаешь, что дальше ничего не будет. Здравствуй, пустота.
И тогда он пришел ко мне с чемоданом. Чтобы быть мне мужем.
Тогда я научилась расставаться. Расставаться так, чтобы мужчина оставался сильным – это он принимает решение о том, что должен уйти. А я его и в этом решении поддержу. Научу и направлю… И останусь тем божеством. Но только далеким.
И я поняла, что если через 2 года до ЗАГСа не дошли – отношения можно продолжать, но перспективы на штамп в паспорте нет.
Второй раз я через 4 года поняла, что надо порвать отношения, но сил на это не было. И я прошла через сумасшествие и маленькую смерть, но вытравить из себя любовь так и не смогла. Она живет во мне – слишком высоко была поднята планочка чувств. И где она, «точка невозврата в моей голове»…
Для меня дружбы после любви не бывает… После такой любви, которая сжигает до тла. И оставляет после себя ощущение абсолютного, неземного счастья.
Тогда в метро на стеклах вагонов вдруг стали размещать стихи. И когда поезд с грохотом уходил в тоннель, буквы на стекле приобретали четкость.
И однажды:
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
В городке, занесенном снегом по ручку двери,
Извиваясь ночью на простыне,
Как не сказано ниже, по крайней мере,
Я взбиваю подушку мычаньем «ТЫ»,
За горами, которым конца и края,
В темноте всем телом твои черты
Как безумное зеркало повторяя….
(И. Бродский)
Но, в каком бы состоянии собственной свободы я не была, меня любили…
Мне предложили замуж оригинально. Меня познакомили с родителями, показали дом на Ладоге – прямо на берегу, на белом тонком песке среди сосен и осоки, такая маленькая Прибалтика, звенящая тишина и шелест холодной ладожской воды о белый тонкий песок… стали хорошим другом моему сыну, и несколько смущаясь предложили все же оформить отношения.
Это было неожиданно, потому что он был заядлым холостяком. Принципиальным. И вдруг такое.
Они все делали одну ошибку, те, кто хотел на мне жениться – они любили журавля в небе, и хотели сделать журавля синицей в руке. Они не понимали, что не удержать в ладонях синицу, не сломав крылья. А зачем им нужна поломанная синица? Впрочем, может быть, я ошибалась.
Я сказала, что мне надо подумать. И мне надо побыть одной.
Я шла по городу и думала. О том, что мне 39 лет. Что моя опаленная прошлой любовью душа еще не ожила. И согласившись на этот брак и обману. Хотя, он понимает, что я не могу, и готов на это, ему важно сейчас, чтобы я была всегда, чтобы я никуда не делась. И он думает, что так он меня сохранит для себя. А потом он поймет, и все будет плохо.
Я шла по городу. Я увидела «Магазин горящих путевок». Я зашла туда. И купила горячую путевку в Турцию. Назавтра.
Если ты не можешь принять решение, надо сныкаться, залезть в нору и переждать.
Сныкаться от опера невозможно – найдет.
Я никогда не была заграницей. Я улечу. Сама не знаю куда.
Сентябрь 1999 года…
Я пришла домой и сообщила сыну, что я лечу завтра в Турцию, а он никому об этом не должен говорить. Мама уехала.
Сын сказал, что я сумасшедшая, потому что в Турции землетрясение.
Я сказала, что в одну воронку не падает.
Все было неожиданно и ново. Я не знала даже как проходят таможню, да и в самолет я попала третий раз в жизни с перерывам лет в 10…
Еще в аэропорту в Москве я наслушалась про достопримечательности Турции. И я решила, что непременно должна попасть в Памуккале…
Отель Мелас. Клубный отель был полупустым. Землетрясение…. Народ боялся лететь в Турцию. И я бродила по полупустому отелю среди цветов, запахов солнца, моря, привыкая к новому ощущению странного счастья – когда есть я и мир. И больше ничего и никого.
Но экскурсии в Памуккале не было.
Я лежала на пляже на животе, под зонтом, нежась на солнце топлесс, когда над головой услышала мужской приятный голос:
- Девушки, вы россиянки? Кто хочет в Памуккале, мы набираем группу!
Я забыла, что я без лифчика, подскочила с топчана с криком:
-Я!!! Я хочу в Памуккале! Когда едем?
Они повернулись ко мне, их было двое, они были уже загорелыми (не первый день на море, в отличие от меня).
Кроме меня никто не подскочил с готовностью ехать хоть сейчас. И они сказали: завтра там-то встречаемся во столько-то утром.
И все.
Завтра мы встретились. И поехали. И всю неделю каждое утро мы встречались на пляже между нашими отелями, и они устраивали мне южную феерию каждый день. Они водили меня на базар и учили торговаться (южные люди они как дети, с ними играть надо, не будешь торговаться – им ты не интересен), они водили меня в Сиде, где мы пробирались через дыру в заборе в закрытый Амфитеатр, где пел Паваротти, и нас чуть не побили местные и чуть не забрали в полицию, они водили меня в ателье и выторговали мне мою первую в жизни кожаную курточку, они сидели со мной вечерами в ресторане, поили красным легким вином, провожали до моего отеля, целовали руки и… шли в баню. С бабами. А меня не брали. Я обижалась. Я тоже хотела в баню… Они ночью на пляже слепили для меня гоночный автомобиль из песка, у самого края воды. Я сидела в кабине автомобиля, вода проступала через мокрый песок и у меня были мокрые шорты на попе… и мы смеялись…
Я уезжала раньше, чем они. Они еще оставались. Они сводили меня в Сиде на рынок, чтобы я купила там подарки. Они попрощались.
Утром я улетела…
Пока я порхала в Турции, в Москве взрывали дома.
Они были из Москвы.
Тогда не было мобильных телефонов. Кто-то что-то узнавал из новостей на английском языке и по пляжу рассказывали про взрывы жилых домов.
С ними мне было не страшно. С ними мне было спокойно и весело. Правда, мне все время казалось, что они вовсе не в баню шли вечером, а куда-то, где есть связь с Москвой….
Один из них был журналист-арабист, знак кучу языков, второй – психиатр-нарколог…
Что мы смогли? Обменялись адресами электронной почты…
И ни разу не написали.
Да и я тоже. Закрутилось…. Я аккуратненько отказалась замуж….
Кстати, есть еще одна штука, которую я делала с мужчинами, которые меня любили.
Даже самые принципиальные холостяки почему-то вдруг забывали о своей принципиальности. И довольно быстро и удачно женились. Будто в них что-то просыпалось, запрятанное в глубину подсознания, я это вытаскивала и дальше они могли иначе смотреть на свое будущее, и видели рядом с собой женщину. Один из таких так и сказал: «страшно подумать, что бы со мной было, если бы не ты. Ты меня пробудила, и я захотел иметь семью. Дом, милый дом…».
Вот и этот женился… примерно через год после окончания нашего романа. И это прекрасно!
Так вот.
Мне светила командировка в Москву. Уголовное дело по крупному мошенничеству в Военной страховой компании. Совершенно офиганный зам директора по безопасности – седой пожилой, лет 70-ти, ГРУшник, генерал, с совершенно юными глазами… Яркими, серыми глазами. Чистыми, как родниковая вода.
«Общение – суть обмен сексуальной энергией», как говорил старик Фрейд…
В Москву мы приехали с шефом. Ментовская гостиница специфическая… и нам с шефом вообще не хотелось, чтобы нас селили в разные номера. Мы хотели в один. Двухместный. Но мы ж не женатые. А там строгие порядки…. Но – убедили администратора, что нам и по ночам надо работать, ибо – уголовное дело… Поселили.
Шеф хотел а последний вечер встретиться с одностайникамии по службе на флоте. А я…
Я написала психиатру. Что я в Москве. Что я хотела бы… И мне позвонили в гостиницу и сказали адрес.
В этот последний вечер в Москве я ехала куда-то не пойми куда, на метро и трамвае…
Они ждали меня в квартирке блочной пятиэтажки, затерянной среди огромных в темноте деревьев. Журналист тоже приехал. Мы пили легкое красное вино и вспоминали Нашу Турцию… Потом мне вызвали такси.
Таксист оказался странным. Он три часа возил меня по ночной Москве и читал мне наизусть стихи Бродского…
Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря,
Дорогой, уважаемый, милая, но не важно
Даже кто, ибо черт лица, говоря
Откровенно не вспомнить уже, не ваш, но
И ничей верный друг вас
Приветствует с одного
Из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
И поэтому дальше теперь
От тебя, чем от них обоих…
Журналист воссоединился с бывшей женой.
Психиатр, вроде, готовился жениться.
Утром я уехала в Питер….
Ниоткуда. С любовью. Надцатого мартобря…
Письмо в почте я увидела позновато… как всегда. Потому что чаще надо в почту заглядывать…
Психиатр писал мне, что…
«Если помните, Турция, 1999 год, два идиота на пляже…»
Дорогой, уважаемый, милая, но не важно
Даже кто, ибо черт лица, говоря
Откровенно не вспомнить уже, не ваш, но
И ничей верный друг
Мы обменялись номерами ватсапа.
Мы пили красное легкое вино, пытаясь поменьше показывать друг другу наши постаревшие лица. И не рассказывали о настоящем. Какая разница, что в настоящем, для людей, которые прожили целую жизнь в прошлом? Совместную жизнь длиной в семь дней. Семь дней, сто веков, тысяча солнц, сотни ветров, одна луна, мириады звезд над морем.
И я слушала, как двое искателей приключений, которые объехали весь мир, однажды на пляже отеля в Турции спросили лежащие голые бабские спины о том, кто составит компанию в поездке в Памуккале, чтобы нанять микроавтобус. Как подскочило с топчана нечто неопределенного возраста, без лифчика, бледно-зеленого цвета, ибо не загорело. И изъявило желание ехать. Как они вечером думали, на хрена им эта кикимора, которой лет под 40, когда на пляже куча молодых, красивых и на все готовых девиц… А потом решили, что кикиморе вроде очень хочется в Памуккале – у нее были такие несчастные глаза…. И утром они пошли встречать кикимору.
И пропали…
Первый раз в жизни парочка искателей приключений провели неделю жизни, целью которой было развлечь женщину. Непонятную женщину, которая не отличалась особой красотой, не хотела ничего обычного, но умела радоваться каким-то невероятным пустякам и светиться от счастья от построенной из песка машины. У которой были совершенно зеленые глаза, когда она плавала в горячей газировке в бассейне Клеопатры, и на коже пузырьки воздуха. И они оставались при входе в ту часть бассейна, в которой она была одна, как рыба уворачиваясь от поднимающихся со дна фонтанов пузырьков воздуха, которые щекотали ее кожу. И были мокрые волосы на лице и огромные от удивления глаза такого же цвета, как водоросли на дне, из которых рождались эти воздушные струи…
А я была уверена, что была одна в этой заводи. А оказалось, что за мной не только подглядывали, но и не пускали туда посетителей, пока я вдоволь не наигралась с пузырьками в горячей газировке…. А потом я лежала на горячем известняке в воде, а они сидели рядом и говорили о пустяках.
И они были большими и сильными, они готовы были вступить в бой с местными турками, которые были крайне недовольны нашим проникновением в амфитеатр, журналист все свое красноречие напряг, чтобы убедить местную полицию, что мы не нарушали местные законы…
Неделя счастья. Я и не знала, что это счастье мне создали они. Мне просто было хорошо. Я забыла о мире, который был далеко.
Я не знала, что они тоже забыли о мире, который был далеко. Они так увлеклись созданием мира для меня, что забыли о том, что было далеко. Им было в новинку и непривычно – создавать мир для женщины. Или просто они забыли, как это. Они увлеклись. И свое увлечение чуток спутали с влюбленностью… южной влюбленностью. А поскольку увлеклись они вдвоем, решили что и никому.
А я не видела…. Хотя…. А ведь мне нравился психиатр! О чем я ему и сообщила. Жаль, да?
Помолчал.
«Нет, не жаль» - сказал.
«Я понимал. Я знал и видел. Но сказка должна была остаться сказкой. Тогда – для троих. Странно другое. Мы вернулись. Журналист вдруг увидел свою жену бывшую, своего сына, и вернулся. Был прощен и принят. И я тоже – увидел, женился. А думал, что это невозможно…»
Я не стала спрашивать, почему сейчас, через столько лет, он написал в сказку. Какая разница?
Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря,
Дорогой, уважаемый, милая, но не важно
Даже кто, ибо черт лица, говоря
Откровенно не вспомнить уже, не ваш, но
И ничей верный друг вас
Приветствует с одного
Из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
И поэтому дальше теперь
От тебя, чем от них обоих…
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
В городке, занесенном снегом по ручку двери,
Извиваясь ночью на простыне,
Как не сказано ниже, по крайней мере,
Я взбиваю подушку мычаньем «ТЫ»,
За горами, которым конца и края,
В темноте всем телом твои черты
Как безумное зеркало повторяя….
И там и там засекомые
