Мы оба работали над одной и той же проблемой, но шли разными путями. Кто-то из нас двоих был прав, кто-то ошибался. Но проблема стоила даже того, чтобы ошибиться и указать другим правильный путь. Мы искали способ конденсации солнечного света. Тот продукт, который мы собирались получить,должен был обеспечить месяцы и годы яркого солнечного света и тепла для целого материка. На нашей планете одна сторона никогда не освещается солнцем. Здесь всегда ночь и зима. То, что мой товарищ схватился именно за
эту самую важную проблему, было для меня еще одним доказательством: передо мной был этот необыкновенный главарь бандитов, спешащий жить. Сумеет ли он выполнить свой план за год, пусть даже за два года?
Ведь я человек, трезво оценивающий вещи, я топчусь из года в год, вседумаю, с какой стороны начать, именно потому, что начать исследование -значит, отложить в сторону другие дела, зарыться в работу на добрых десять лет. Если бы втянуть в дело всю лабораторию! Но, слава богу, что нам хоть разрешили самим заниматься этой идеей. У нас было много противников. Почти все члены научного совета считали нас фантазерами. Так что вот: десять лет... Как же он уложится в свои два года?
Но оказалось, что не два года, а всего лишь несколько часов оставалось в распоряжении этого человека. На следующее утро мне позвонили из больницы. Моего необыкновенного бандита, истекающего кровью, нашли ночью около нашего подъезда /мы жили с ним в одном доме/. Ему было нанесено в спину несколько глубоких ножевых ран. Весь институт всполошился, начали звонить в поликлиники знаменитым врачам. Но было поздно. К полудню институтские
активисты уже звонили в бюро по организации похорон.
Его смерть, которую он сам как бы предсказал, сильно подействовала на нас. Несколько дней мы все, сходясь по утрам на работе, обменивались выразительными взглядами. Я оказался человеком малодушным. Сначала поддался панике и даже похудел. Не мог слышать никаких посторонних, не относящихся к делу бесед и напряженно работал в течение недели. А через неделю, когда я
получил новый номер нашего научного журнала и прочитал в оглавлении имя члена-корреспондента С., я тут же вскипел и забыл обо всем на свете, кроме куска бумаги, покрытого печатными значками. Нервно я перелистал журнал и сразу же увидел набранную мелким шрифтом сноску /самые язвительные выражения всегда набирают мелким шрифтом/. Там, в окружении вежливо-ядовитых слов я
увидел свою фамилию. И жизнь моя вернулась в старое русло. Бумага, бумага, кто тебя выдумал! Я бросил работу и, подстрекаемый всем нашим отделом, который сплошь состоял из моих болельщиков, написал статью и поместил в ней не одну, а целых три сноски. Они должны были совершенно уничтожить моего врага. Мы составляли эти сноски всем отделом. И если бы вы захотели взглянуть на нас за работой, я могу вам подсказать: сходите в Третьяковскую галерею и посмотрите картину Репина "Запорожцы". На этой картине изображен весь наш отдел - и наш шеф, хохочущий, взявшийся за живот, и я, сидящий за
столом в очках, с пером в руке.
Войдя в старую, привычную колею, я забыл совсем о том субъекте, которыйследил когда-то за мною из-за углов, из арок и подъездов. После известных вам тягостных дней, кончившихся похоронами, фрачный хвост не показывался. Я был уверен, что за мною следил тогда один из бандитов, исполнявших приговор над тем, кого уже нет.
Но вскоре после того, как я получил газету со статьей - ответом моемуисконному врагу С. , а точнее, в тот день, когда я вышел из редакции, гдемне заказывали еще одну статью, я почувствовал всей спиной, что на меня смотрят. Я оглянулся и никого не увидел. Нет, присмотревшись, я все-таки увидел в наполовину разваленном доме, который рабочие разбирали на снос, - в темном проломе на втором этаже я увидел какую-то фигуру: она тут же ушла в сторону, за стену.
Как раз в этот день я должен был отмечать свой тридцатилетний юбилей. Яхотел пригласить товарищей, чтобы отпраздновать эту круглую дату. И вот, каквидите, еще днем, засветло, на мой праздник надежно улеглась первая тень.
Я отправился домой, поднялся на свой этаж. В общем зале, где все мысмотрели по вечерам телевизор, ожидал меня товарищ - модник и любитель шалостей.
Ну что, погуляем сегодня?
Я что-то нездоров, - ответил я, - Отложить придется.
- Нехорошо быть надутым в такой замечательный день. Тридцать лет - лучший возраст мужчины!
И тут же он подарил мне яркий галстук.
- А то попразднуем? Я свалю тебя с ног! - шепнул он. - Мне
посчастливилось добыть редчайшее вино!
Между прочим, разговаривая с ним, я заметил: в дальнем углу сидела незнакомая женщина. Она, должно быть, давно уже ждала меня - я как-то удивительно почувствовал это. Вот она поднялась, сделала шаг ко мне - и я уже не слышал ничего, что говорил мне товарищ. Это была женщина лет тридцати, с сильно покатыми плечами, очень красивая. Ее красота жила в особых, милых неправильностях лица и фигуры и особенно в прямом грустном
взгляде. Эта же красота вдруг отразилась повторно в тихом низком голосе женщины. Я сразу же вспомнил ту, другую, золотую пылинку, котораядавным-давно легла на свое место в песочных часах. Та лежала забытая, несуществующая, а эта надвигалась на меня.
- Вам просили передать ко дню рождения вот это, - сказала она почти официально и вручила мне знакомые часы - луковицу, большие, тяжелые, на стальной цепочке. - И еще вот это...
Она достала из сумочки и передала мне конверт. Я спросил: "Это он?"
- Он, - ответила женщина.
Я задумал осторожно выяснить: узнал ли тот, кого уж нет, настоящую любовь другого человека, которую нельзя ни купить, ни украсть? Но не успел.
По моему лицу она угадала вопрос и, шевельнув рукой, остановила меня.
- Это было, было, - шепнула она. - И есть. И будет! Но он не был
уверен... Я играла. Вы понимаете, что это такое?.. А когда меня пустили в больницу, я целый час кричала ему: "Да, да, да!" А он не услышал.
Я опустил голову. Бедный мой товарищ! Я-то знаю, что это такое. Положив часы в карман, я проводил женщину вниз, потом вернулся.
- Это та самая, - негромко сказал мне наш модник, - Ходила к бандиту. Никого не замечала. Стоишь у нее на дороге -- идет прямо, как будто хочет пройти сквозь тебя. Ослепла от любви.
И добавил смеясь: "Тебя-то она заметила! Берегись!"
Я ушел в свою комнату и разорвал конверт.
"Вам передадут письмо, если я буду убит, - писал мой, уже не
существующий, товарищ. - Вы талантливый человек. Я пишу именно вам, потому что вы знаете обо мне больше других и, быть может, больше других оцените время. Жизнь дается один раз, ее надо пить без передышки. Громадными глотками. Надо хватать самое ценное - об этом я уже говорил. Не золото и не тряпки. Мне хочется, чтобы вы дожили до большой радости. Вы должны помнить о затемненном материке, где живут сейчас миллионы людей. Пусть день, когда вы
получите это письмо, будет днем вашего истинного рождения..."
Я не дочитал письма. Сильная, счастливая мысль, внезапно возникнув, прервала меня. "Я счастливее его, - вот что пришло мне в голову, - У меня еще полжизни впереди, а то и две трети. Можно не торопиться. Я все успею".
В это время плотная темная масса закрыла мое окно. Наверное, маляры подтащили ко мне на четвертый этаж свою люльку. Перевернув лист, чтобы читать дальше, я подошел к окну, поближе к свету. - "Но что могут делать маляры на улице зимой?" - вдруг сообразил я. Поднял глаза и сильно вздрогнул: по ту сторону стены сидела на железном листе, прибитом под окном, громадная сова с лохматыми ушами, с седыми бакенбардами и, -- самое
странное, - сильно искаженная, как будто ее вылепил первобытный человек.
Это была моя сова. Я в первый раз тогда увидел ее живую. Что есть силы, я махнул на нее письмом: "Кш-ш!". Это не произвело на сову никакого впечатления.
Мгновенная догадка глубоко уколола меня, и я даже вспотел от внезапной боли и страха. "Фу!" Я с трудом перевел дух и вытер лоб. Сова сидела на своем месте неподвижно, вертикально, как сидят все совы. Я еще раз перевел дух, вытер лоб и осторожно вышел из комнаты. Не помню, как я очутился на улице, на морозе. Куда идти? Ага, вот куда, там работает мой школьный товарищ, опытный врач-универсал, человек творческого склада. Широко известны его работы о психике человека. Ему будет интересен мой случай, он займется мною.
И я быстро зашагал по сиреневому вечереющему бульвару и тут же услышал за спиной чужую прыгающую поступь. Я оглянулся. Кто-то стоял за ближайшим деревом - я отчетливо увидел лохматое ухо и оттопыренное крыло. Эта сова была ростом с меня!
Врач был занят. Я долго сидел у белых дверей кабинета, а за дверями были слышны быстрые мерные шаги. Наконец дверь распахнулась, и появился мой школьный товарищ в белом халате и в белой шапочке до бровей, исхудалый и бледный от бессонной работы.
Ну как? - закричали где-то.
Все то же! - нервно кривясь, глядя на меня и не видя, крикнул он. -
Опять ничего не вышло!
Я встал. Доктор медленно очнулся. Заметил меня, узнал, протянул руку.
- Если в гости, то не вовремя...
Я не в гости.
Ну-ка подойди, - он взял меня за руку, посмотрел на концы пальцев.
Сколько тебе лет?
Тридцать...
Я и забыл, что мы с тобой ровесники... Так что же тебя беспокоит?
Преследует кто-нибудь?
Если бы только знал, кто! Такой странный субъект!... Ты сейчас будешь смеяться.
Я его знаю. Хочешь, покажу? Пройди со мною...
Он провел меня в кабинет, поставил лицом к окну.
- Моя сова! - шепнул я. Она сидела за окном.
- Не только твоя, - сказал доктор. - Но и моя. Дай мне еще твои руки, я
посмотрю. Да-а-а...
Он отошел к столу, постоял ко мне спиной. Потом вернулся.
- Рано или поздно - все равно узнаешь. Так узнай скорее: тебе осталось жить один год.
Пол вдруг провалился у меня под ногами, и я упал бы, если бы товарищ не поддержал меня, не усадил на стул.
Я знаю, есть люди, которые не боятся смерти: этим храбрецам нечего защищать. Признаюсь вам - я затрясся от страха. Когда кончу свое дело, тогда- да, можно умирать. Но не сейчас!
Не верю, - шепнул я.
Ты лучше встань и беги, - сказал доктор, подняв бровь, заметно
нервничая. - У тебя целый год жизни.
Я не верю!
Убирайся отсюда! - закричал вдруг он. - Ты крадешь у меня время! Я сам болен, мне осталось только полтора года жизни!
В дверях он все-таки задержал меня и быстро, почти скороговоркой, сказал: "Это старая болезнь, и больше всего от нее страдают талантливые люди. У них это проходит в острой форме. Люди с закисшим характером болеют тихо и умирают незаметно.
И вы ничего еще не открыли?
Мы многое открыли. Но лечить еще не умеем. Мы все-таки открыли кое-что...
И он сказал мне вот такие непонятные слова:
- Тот, кто отчетливо видит сову, уже наполовину спасен. И захлопнул за мною дверь.
"Отчетливо ли я вижу ее? Надо будет посмотреть", - подумал я.
Тут я вдруг услышал в тишине четкое тиканье: часы, подарок бандита, делали свое дело, точно отсчитывая секунды. Услышав их звонкий ход, я достал тяжелую стальную луковицу, вставил фигурный ключ и завел пружину. Раз двадцать я повернул ключ и, наконец, почувствовал упор. Все! Часы заведены на год.
"Надо торопиться! Надо все обдумать", - сказал я себе. Первый раз в
жизни я торопился по-настоящему, то есть хладнокровно.
Чистый, морозный вечер встретил меня веселыми огнями, и шумом автомобилей, и далеким мерцанием звезд.
"Буду думать и смотреть на звезды", - решил я. И звездное небо словно опустилось надо мной, чтобы я лучше видел эту великую бесконечность.
"Хорошо. Плоть умрет. Пусть умирает. Но мысль, мысль! Неужели исчезнет?" Я закрыл глаза.
"Не исчезну, - сказала во мраке моя мысль. Она была спокойна, не то, что чувства. - Посмотри, - звучал ее голос. - Мир цивилизованных людей живет несколько тысяч лет. А сколько времени живут вещи, сделанные людьми? Машины,
мебель, тряпки - все рассыпается в течение нескольких десятков лет. Как же мы накопили все, что нас окружает? 0чень просто. Мы накопили мысли, секреты плавки металлов, формулы лекарств, тайну твердения цемента. Сожги книги, уничтожь секреты ремесел, дай несколько десятков лет на то, чтобы им надежнозабыться, - и человечество начнет свою старую дорогу от каменного топора. И твой сын - не внук, а сын, - выкопав из земли шестерню, которую ты сделал в юности, будет молиться на нее, как на чудо, созданное божеством".
Над городом из невидимого репродуктора громко и чисто лился вальс. Я не знал композитора. И даже музыки как будто не слышал: это был не оркестр, и трубы - не трубы, и скрипки - не скрипки, а голоса моих чувств. А когда завели свою песню деревянные духовые инструменты, когда запело дерево, то стало ясно: это надежно запертые желания тихо запели в своем тесном ящике, ограниченные пределами моей короткой жизни.
"Ты хочешь жить, - сказал мне неизвестный композитор. - Смотри, что сделали с тобой те несколько нотных значков, что я оставил после своего недолгого и очень тяжелого пребывания среди людей. Слушай: кто живет тяжело,кому отпущено мало времени, тот сильнее, ярче любит жизнь. Лучше не иметь, но желать, чем иметь и не желать. Я очень любил жизнь и передаю эту любовь тебе."
Потом он понизил голос: "А теперь слушай. И при своей короткой жизни я испытал величайшее счастье. Ты знаешь, о чем я говорю. А ты? Тряс ли тебе руку благодарный человек, тряс так, что мог стряхнуть твое сердце с его места? Видел ли ты вплотную перед собой глаза, наполненные слезами любви?"
Эти мысли оглушили меня. Ничего такого еще не было у меня! Как и мой бандит, я жил много лет ради вещей. Сам-то я любил, но не видел еще таких глаз! Я не знал большой дружбы, не заслужил благодарности людей... Я опустил голову и уже не слушал музыки, и огни города померкли вокруг. Только одно я услышал - веселое тиканье. Это часы, подарок бандита делали свое дело, отсчитывали время, мои секунды:
- "У тебя вся жизнь впереди. Целый год! Ты только что родился. Ты
сейчас моложе, чем был. Скорее беги туда, где твоя работа. Там все - и твой друг, и любовь!"
Я бросился бежать, вскочил в такси - быстрее, быстрее в лабораторию! -И шофер, включая третью скорость, с удивлением оглянулся на необычайного пассажира.
Остановив машину у подъезда, я вбежал, поднялся по лестнице. В коридоре, у жарко натопленной печи, уронив голову, спала на стуле старуха истопница. Я растолкал ее.
Давайте, давайте скорей все мои бумаги! Те, что я отдал вам сегодня! Я ведь утром вам целую корзину...
И-и, милый, вспомнил!
Я даже застонал и полез в горячий пепел печи.
- Все, все сожгла. Хорошо горели - только твои бумажки так горят.
Видишь, как угрелась, даже заснула!
"Тик-тик-тик", - сказали часы бандита у меня в кармане. Сжав губы, я
отпер свой кабинет и стал выносить оттуда ящики с приборами на улицу, в такси. Я решил открыть дома филиал и работать по ночам. Я ведь мог заслужить высочайшую благодарность людей, а я еще ничего не начинал!
Когда, держа в обеих руках по ящику, я появился на пороге нашей холостяцкой квартиры, там, в общем зале у телевизора, уже сидело несколько человек - завсегдатаи.
- Итак, решено - празднование переносим! - сказал мне любитель
шалостей.
Он крутил ручки у телевизора. Вот на стеклянном экране замелькали ноги футболистов. Все зрители замерли. Их глаза неестественно увеличились,остановились. Я услышал тиканье своих часов и понял: если бы наш телевизорнепрерывно работал две тысячи лет, эти пять человек вот так же, не отрываясь, сидели бы - и сохранились для своих потомков, как семена лотоса.
Я передвинул несколько человек вместе со стульями, чтобы не мешали мне проносить вещи, перенес в свою комнату все приборы и отпустил шофера.
Моя сова сидела на своем месте, за окном. Теперь я относился к нейспокойно. Она была хорошо освещена из комнаты яркой лампочкой. Отчетливо ли я вижу ее? Я подошел к окну. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Потом сова прошлась по железному листу туда и обратно - в точности так же, как они ходят по суку в зоопарке. Наклонилась, подняла свою желтую трехпалую лапищу, словно обкапанную воском, и быстро-быстро, как курица, почесала
задним когтем клюв. И опять успокоилась, села вертикально, уставила на меня два жестяных кружка - глаза. Я отчетливо видел мою сову!
