Эстассия, год 1127 от дарования Книги Даоната
Решением инквизитора Керриза он был направлен на факультет люминологии. Инквизиция занималась не только магией, но и ересями, люминологическое образование было необходимым этапом формации, и получали его уже не в инквизиции, а в тех же университетах, где продолжали свое обучение выпускники семинарий кордиана.
Он-то полагал, что поступать в университет нужно будет не раньше окончания очередного этапа обучения в инквизиции. Всего таких этапов было три: Общая школа, Высшая и Академия. В Академию принимались инквизиторы высших уровней, имеющие немалый опыт работы. До этого ему было еще далеко. А Высшую керризскую школу он должен был закончить через год, и полагал, что в университет отправят уже после. Почему-то инквизитор Керриза распорядился иначе.
Теперь он боялся в один прекрасный момент забыть, где находится, и перестать ориентироваться во времени и пространстве. Лекции в Университете перемежались занятиями в инквизиции, причем дорога до Университета была не слишком короткой. Одновременно была еще и работа – теперь его отправляли то в группу первого контакта, то в основную, то на следствие.
В голове атрибуты Сил Света перемешивались со способами применения пыток третьего уровня, философия – с видами магического круга, между строчек священных книг мерещились обрывки из протоколов допроса ведьм.
Спать хотелось всегда. Глаза закрывались сами собой, и иногда он засыпал на лекциях в университете. Только, не приведи Силы Света, не в школе инквизиции. Когда один раз он задремал на занятиях, посвященных методам ведения допросов магов Огня высшего уровня, преподаватель разбудил его, продемонстрировав один из этих методов непосредственно на нем. Неделю прокашляв кровью, он твердо запомнил, что школа – крайне неудачное место для сна. Даже если сон уже больше похож на обморок.
На допросах время от времени все плыло в глазах не хуже, чем у допрашиваемых магов. Когда удавалось поспать, иногда снились кошмары. Но чаще не снилось ничего.
Пугали изменения в собственном теле, которых он не понимал. Странные ощущения, которые были понятны еще меньше. Еще более странные сны, сменяющие иногда кошмары, от которых не оставалось ничего, кроме нечетких ощущений, пересохших губ и неясного чувства вины. Снились даже не образы – прикосновения, и он старался забывать, проснувшись, потому что иначе горела кожа и кружилась голова. Что это – он не знал, но был уверен, что что-то недопустимое, что не должно никому стать известным.
Потом он начал думать, что это может быть порча или еще какое заклятие, и испугался. Если так, то нужно было сообщать кому-то из начальства, но на это он все никак не мог решиться.
Тяготило и то, что жить приходилось в общей комнате. Официально он по-прежнему числился в «щите», а инквизиторам группы первого контакта полагалась одна спальня на несколько человек. На отдельные комнаты могли претендовать только маги более высокого ранга. Остальным – лишь минимум необходимого.
Он дорого дал бы за собственный угол, сколь угодно маленький, только чтобы хоть на какое-то время иметь возможность остаться одному и не думать, что ты постоянно на виду у всех. Было неуютно, он стеснялся раздеваться при остальных, старался делать это как можно быстрее – получалось неловко, и он казался себе нелепым и смешным, путаясь в одежде острыми локтями и торопясь спрятаться под одеялом. И потому чуть ли не самым лучшим казалось время пути к университету и обратно. Дорога утомляла – особенно по утрам, когда почему-то болели кости, - но зато он был один. Идти нужно было через рощу, там обычно было безлюдно, и он избавлялся на какое-то время от ощущения чужого присутствия.
Через некоторое время на него все-таки обратил внимание один из преподавателей школы инквизиции и отправил к лекарю. Туда же позвали и одного из помощников инквизитора Керриза.
Лекарь довольно бегло его осмотрел и приступил к расспросам. И он с трудом отвечал, теряя голос от стыда, а некоторых вопросов не понимал вовсе – тогда ему объясняли, и становилось еще хуже. Потом его, наконец, отпустили – и он опрометью бросился прочь из лазарета, услышав лишь краем уха ни о чем не говорящую ему фразу лекаря про односторонний эффект и отсутствие внутреннего барьера.
Но, по крайней мере, это вряд ли была порча, судя по вполне спокойному виду врача и инквизитора.
А через несколько недель, когда на занятиях в школе обсуждались наказания священникам кордиана, обвиняемым в конкубинате, нелегкая дернула его подойти к декану с вопросом.
Он спросил об обете. Почему его дают служители кордиана, и почему не дают инквизиторы, хотя фактически целибат существует и для тех, и для других. Получалось, что инквизиторы связаны несуществующим обетом.
Декан не отличался ни чуткостью, ни сентиментальностью. Выслушал, ухмыльнулся во всю пасть кривых зубов и посоветовал выяснить самостоятельно. «Попробуй, пообщайся с… ну, кто тебя там привлекает. Женщиной, мужчиной, козой на худой конец». И, глядя на его шокированное лицо, декан рявкнул: «Я не шучу! Считай это элементом обучения». И это действительно не было шуткой, потому как через несколько дней декан поинтересовался, было ли сделано то, что он велел. Он, запинаясь, ответил, что не понимает, что следует сделать. Декан раздраженно пояснил. Мол, выбираешь нравящийся объект и даешь ему понять, что считаешь его привлекательным. Разрешаются прикосновения, но более никакого насилия.
Объяснения озадачили еще больше. Знания в области любого рода сексуальных контактов были равны нулю: к производству по делам, где таковые рассматривались, допускались инквизиторы, достигшие двадцати одного года. В зависимости от обстоятельств, возраст мог быть повышен или немного снижен, но в любом случае не мог быть менее восемнадцати лет. Пожалуй, к возрастным ограничениям, прописанным в документах инквизиции, все познания и сводились. При этом не слишком понятна оставалась суть явлений, служивших их причиной. Фраза «минимальный возраст для допуска к делам, связанным с некрофилией, двадцать пять лет, рекомендуемый – от тридцати» оставалась загадкой. Буквальное значение слова «некрофилия» ничего не проясняло. Слово «любовь» ассоциировалось с эмоциональной привязанность, заповедями и Силами Света. Что должна представлять собой любовь к мертвецам, он затруднялся вообразить.
И хотя в курс обучения входили соответствующие предметы, к ним он тоже пока допущен не был. На это имелось распоряжение инквизитора Керриза, согласно которому с некоторыми разделами учебной программы ему следовало ознакомиться позднее, после получения необходимого допуска. Это и не расстраивало – скорее, наоборот. Можно было только радоваться, что впридачу к люминологии и практической магии не приходится изучать еще и способы любви к покойникам.
Вот только в связи с требованием декана возникал ряд неразрешимых вопросов. Во-первых, отсутствовала конкретная персона, которая привлекала бы как «возможный половой партнер». Разве что он был твердо уверен, что в любом случае это не мужчина и не коза. Во-вторых, если бы таковая и обнаружилась, каким образом ей это дать понять? Для этого хотя бы нужно знать, что именно требуется. Он опять вспомнил поразившее его упоминание козы. Интересно, а козе-то такие вещи как объясняют? При этой мысли он невольно фыркнул и подумал, что про козу все-таки была шутка. Спросить же, как такие вещи объясняют девушкам, было не у кого.
Вспомнилось, как в тумане: женский смех, мужчина в мокрой одежде. «Вы могли бы послать слугу. – Сударыня, я не настолько стар, чтобы не сорвать кувшинку для собственной жены. – Вы похожи на водяного, и у Вас головастик на поясе…» Не сметь, сказал он себе. Это фантазии. Этого никогда не было. И привычно отогнал ненужные воспоминания, с годами потускневшие и почти исчезнувшие.
Он вернулся к прежним размышлениям. Попытался вспомнить все, слышанное когда-либо или прочитанное – получилось не много. Если не считать взятия городов ради завоевания сердца какой-нибудь прекрасной дамы или созыва музыкантов, призванных услаждать ее слух, так и вовсе ничего. Определенно, декан не имел в виду ни взятие города одним из инквизиторов, ни появление у инквизиции толпы ободранных трубадуров.
Он все равно бы никогда не решился. Так все и осталось бы загадкой. Если бы не стечение обстоятельств. Если бы не ливень, обрушившийся на Керриз.
Когда он вышел из университета, дождь лил, как из ведра. Пройдя половину пути до инквизиции, он вымок насквозь – казалось, что выжимать можно не только одежду, но даже кожу, - и замерз так, что начали подгибаться колени. А утром казалось, что погода совсем летняя. Непостоянна керризская весна, что поделать.
И он решил переждать дождь – уж очень не хотелось получить воспаление легких.
Харчевня стояла на краю рощи. Он бывал здесь неснолько раз, когда не успевал к обеду в инквизиции. Здесь всегда было на редкость тихо и безлюдно. Никаких пьяных завсегдатаев, никаких шумных компаний, никаких сомнительных личностей.
Он добрел до крыльца. На стук открыли быстро. Открывшая улыбнулась и пригласила садиться ближе к очагу.
Он всегда видел только ее. Слишком молода для хозяйки – старше его не больше, чем на пару лет. Но иных обитателей этого дома он никогда не встречал – если они и были, их присутствие оставалось незаметным.
Она была миэльтом. Это он понял еще когда зашел сюда впервые. И удивился, потому что никогда не встречал миэльтов, держащих харчевни. Но и эта харчевня не была похожа на остальные. Здесь бывали в основном миэльты и эльтэны. Вроде, его присутствие не вызывало неудовольствия – да он никогда и не задерживался надолго. Съедал наспех миску похлебки и уходил своей дорогой.
Она принесла горячего вина.
- Не нужно, - он мотнул головой.
- Выпейте. Вы рискуете простудиться. – И добавила: - В такую погоду ни одна собака не выйдет на улицу.
- Они и не обязаны, - он равнодушно пожал плечами. – В отличие от людей, которые обязанности имеют.
Она почему-то рассмеялась. Голос миэльта и смех миэльта – как солнечные блики на серебре.
Она присела рядом. Других посетителей не было – наверное, ей было скучно и хотелось с кем-то поболтать. Любопытство миэльта пересилило осторожность, потому что она сказала:
- Вы очень молоды для инквизитора.
Он опять пожал плечами, не зная, что на это можно ответить. От тепла и близости огня чуть кружилась голова и ноги казались тяжелыми. А может, все дело в вине.
Он чувствовал исходивший от нее запах – цветов и пряностей, чего-то незнакомого.
- Вы учитесь в университете, я угадала? Зачем? У вас ведь свои школы, разве нет?
- Изучение наук люминологии необходимо, - он посмотрел на нее чуть удивленно. В синих глазах по-прежнему было любопытство и прятался смех. – С Тьмой следует бороться не только магией, но и посредством разума. Демоны уничтожаются силой, а заблуждения – знанием.
Ее опять что-то рассмешило.
- Вы всегда так говорите?
- Как? – он не понял вопроса.
- Как инквизитор.
- Я и есть инквизитор.
- Я вижу, - она чуть нахмурилась, мельком взглянув ему в глаза. Точнее – на его глаза.
Наступило молчание. Он пил вино и думал, что если в ближайшее время дождь не кончится, все равно придется идти дальше. Попытался придвинуться ближе к огню, неловко пошатнулся и чуть было не коснулся ее плечом. Увидел совсем близко кажущуюся шелковой кожу и розовую мочку уха. Все тот же запах, от которого чуть сильнее закружилась голова, и вместо вдоха получился всхлип. Не осознавая собственного движения, потянулся к ее руке.
Она отпрянула с возгласом отвращения. Отвращения, которое оглушило его своей силой и неожиданностью; которое отразилось в ее глазах, лице, всей позе – казалось, оно исходило даже от ленты в ее волосах. И ему казалось, что это отвращение его раздавит, сломает, как сухую ветку, - а она вскинула руки, крича что-то гортанно, и вспыхнул странный свет, впившийся в него сотней иголок.
Он почти ничего не соображал от боли и испуга, когда его, почти ослепшего от шока, выволокли наружу и швырнули лицом в мокрую землю. Он вжался в нее всем телом, как будто можно было спрятаться в этой смеси травы и глины, а разум отказывался понимать происходящее.
Он не был трусом. Трус не выжил бы в «щите». Он знал, что такое страх, но никогда не позволял страху быть сильнее него. Он привык противостоять тому, что одним только видом могло бы вызвать у обычного человека разрыв сердца.
Но то, что происходило сейчас, было слишком нереальным. Он не знал причины.
Что-то ударило между лопаток, и он услышал голос:
- Посмотри сюда, тварь.
Голос, полный спокойствия и презрения. Сквозь черноту пробилось понимание: ноитэ. Высший эльф.
Он кое-как приподнялся и повернул голову. Их было трое, не считая девушки-миэльта. Трое эльфов, непонятно как и зачем здесь оказавшихся.
Сила чужой магии дернула его вверх – так резко, что в теле что-то хрустнуло. Один из ноитэ шагнул к нему. Гневный взгляд сверху вниз.
- Надеялся уйти безнаказанным?
Он не понимал. Из памяти всплыло: «нет ничего ярче, чем истинность и беспощадность справедливости эльфов». Он хотел спросить, что такого сделал – но голос пропал. Получился только какой-то хриплый звук.
Эльф повернулся к девушке:
- Он причинил тебе вред?
- Нет, Элдиар. Не успел.
Он слушал, пораженный. Не успел?! Он и не собирался. Ни причинять вреда, ни делать чего бы то ни было против ее воли.
Его отбросило назад, к старому дереву – и он с ужасом почувствовал, как что-то выползает из-под коры, скручивая его и поднимая над землей. Теперь глаза подошедшего ноитэ оказались на уровне его глаз.
- Даже последняя из темных тварей вроде тебя не решится преступить эту грань, - сказал тот. – Как ты посмел? Из всех похотливых мерзавцев вашей породы ни один не покусится на эльфийку. Даже те, кого вы сами считаете выродками. Даже те, кто нарушает запрет насилием.
Это было не похоже даже на бред. Какой запрет? О ком и о чем речь, и при чем здесь насилие?
- Я не… - голос не повиновался.
Гнев в глазах ноитэ вспыхнул сильнее.
- Думаю, ты знаешь, какая кара грозит клейменой мерзости, преступившей закон.
Он по-прежнему не осознавал, но маг в нем начал избавляться от оцепенения. Что бы здесь ни происходило – опасность была очевидной.
Элдиар посмотрел на девушку.
- Что скажешь ты?
Она приблизилась, секунду смотрела на него все с тем же отвращением. Плюнула в лицо и пошла прочь, тихо обронив:
- Закон да будет нерушим.
Он знал, что его силы не хватит, чтобы тягаться с ноитэ.
И все же смог. Возможно, потому, что они не ожидали. Словно в бреду – но выучка инквизитора была сильнее физической слабости, сильнее возможного. Его магия вырвалась не ударом – взрывом. Полыхнуло дерево за спиной, он успел отскочить в сторону. Замешательство ноитэ и вспыхнувшая земля. «Властью моей!» - и эта власть обрушилась стеной пламени, закрывая его от эльфов.
Их замешательство позволило ему убежать. Не разбирая дороги, почти не видя ничего вокруг. Он опомнился лишь наткнувшись на стены Керриза. Казалось, новый вдох разорвет горло и сожжет легкие – а воздуха все равно не хватало.
Он с хрипом сполз вниз по стене, сдирая об нее кожу на ладонях, забился в неглубокую нишу, слишком маленькую, чтобы спрятать тощее тело – и он напрасно вжимался в холодный камень, надеясь слиться с ним, стать незаметным. Провел рукой, машинально пытаясь вытереть мокрое лицо – рука оказалась залитой кровью. Кровь хлестала из носа, вся одежда впереди уже ею пропиталась – он только теперь обратил на это внимание. Оторвал от рукава лоскут, который и так уже болтался на нитке, прижал к лицу.
Пробило восемь часов. Он тупо считал удары, чувствуя, как кровь, просачиваясь через материю, стекает по пальцам. Звон в ушах сменялся ватной тишиной. Он из последних сил старался не терять сознание. Не чувствовал собственного тела, только ледяной холод руки на лице. Кровотечение такой силы – что это? Последствия магии ноитэ или выброса собственной энергии? Он не разбирался в медицине. Инквизиторов учат убивать, а не лечить.
Сквозь ватную тишину донеслись голоса. Он заставил себя открыть глаза, попытался сфокусировать взгляд. Размытый силуэт человека, склонившегося было над ним – и шарахнувшегося прочь при виде желтых зрачков. Поспешно удаляющиеся шаги, слабо донесшееся: «зачумленный».
Он не смог бы даже попросить сообщить в инквизицию. В обожженном горле не было слов. Никто и не будет возиться с инквизитором. Никто, если будет уверен, что инквизиция не найдет его впоследствии и не покарает.
Кровь лилась по-прежнему, перемешиваясь со слезами. А потом отбили девять часов, и он подумал: я умираю. Как крыса под забором. Скоро кровь закончится, и я умру.
И в этот миг инквизитора не стало. Остался продрогший подросток у грязной стены, пытающийся увидеть небо сквозь черноту и слезы. Ломкий голос: «Силы Света, пожалуйста… пожалуйста… - и, скуля беззвучно: - Мама!..»
Он все-таки дошел, почти дополз до инквизиции. Может, потому, что кто-то посмотрел на него его же глазами и сказал где-то внутри: встань, мразь. Ты не имеешь права позорить звание инквизитора. Не имеешь права выставлять свою слабость на потеху случайным зрителям.
Шатаясь, он стоял у лестницы перед смотрящим на него сверху деканом. «Я вижу, опыт удался?» Ухмылка где-то над головой. Ступени, метнувшиеся навстречу.
Даниэль д’Ангиэра
Мозаика начала складываться. А вопросов, на которые нет ответов, стало больше.
Химера. Ох, нечисто с этой химерой. Уж больно осмысленно тогда звучала та фраза в исполнении неодушевленного камня.
Теперь она опять заговорила с Нарэн. Я почувствовал Ригарэль в галерее. Вечером, когда занятия уже закончились, и когда она не имела права там находиться.
И услышал, поднявшись наверх.
«Выбор, Ригарэль».
Нарэн стоит, словно завороженная.
«Выбор всегда неизбежен».
«Настоящий выбор свободен».
«Не выбирай Царство».
- Что? – я скорее догадываюсь, чем слышу ее вопрос химере.
«Ригарэль, не выбирай Царство».
Она бредет обратно по галерее и наталкивается на меня в темноте.
- Незаконное проникновение, - констатирую я. – Вы нарушили запрет.
Она молчит.
- И часто Вы беседуете с химерой?
Она молчит, черт ее возьми.
- Что Вас к ней притягивает?
- Не знаю, - ее голос звучит отстраненно.
- Я слышал, - говорю я. – Конец вашего разговора. Вам дали хороший совет. Хотя вряд ли это Вас спасет.
- О каком царстве она говорила? – Нарэн смотрит куда-то сквозь меня.
- Да уж не о небесном, - усмехаюсь я. – Только не говорите, что не знаете, о чем речь.
- Я правда не знаю, - и я верю. – А Вы?
- «Когда восстанут тень, кристалл и звезда», - вполголоса произношу я.
- Это сказала тогда химера. – Ее голос звучит удивленно: - Но я не понимаю…
- Вы в самом деле не знаете, что следует за этими словами?
Она мотает головой.
- Когда восстанут северная тень, кристалл и южная звезда,
соединятся две стороны мира,
настанет Царство,
и иная сила не одолеет его, - мне слегка не по себе от того, что я произношу это, стоя в полутьме напротив Ригарэль. Со странной химерой поблизости.
- Что это? – спрашивает она.
- Это Ваш приговор, - жестко говорю я.
- Какой приговор? – в ее голосе недоумение.
- Смертный, Нарэн.
Она отшатывается. И бежит вниз по лестнице.
А мозаика начинает складываться.
Мнения всячески приветствуются.
) так вообще "генетическая" (ну или кровная, как там их способности передаются) несовместимость
хотя еще вопрос, кем там Даниэль окажется со всеми своми сюрпризами)))
Уверена, что автор приголовила нам ни один сюрприз
шо это за "если"? Никаких Если быть не может! Продолжится! 
и где следующий кусочеГ?
