Марк Инэр
Я не смог бы описать свои чувства. Поэтому меня бесполезно спрашивать, каково это - столкнуться с темной стороной другой эпохи. Так вышло, что у меня обостренное восприятие - я чувствую чужую магию в разы сильнее, чем большинство магов. Как оказалось, даже острее, чем ноитэ. Элдиар не узнал Ригарэль, а я ощутил ее кровь в то же мгновение, как она влетела на витражном единороге. А уж магия Арэйля... это все равно как упавший на голову тяжелый бомбардировщик. Сложно не заметить. Она чувствуется всей своей тяжестью, всей невозможностью. Хотя я и так знал об этом эксперименте. Самое безумное и самое смелое из всех свершений современной инквизиции. Вот только меньше всего я ожидал, что результат этого эксперимента когда-нибудь рухнет в мой монастырь вместе с магом Ригарэль.
Я старался смотреть на него так, чтобы это не выглядело слишком бесцеремонно. Не нужно быть магом, чтобы понимать, что человек с такой внешностью знает, что на него будет таращиться во все глаза любой случайный встречный, и что он ненавидит их всех, эти взгляды, шепот за спиной - ненавидит люто, даже сам себе не отдавая в том отчета.
Вот, оказывается, как выглядит эпоха Желтого Мора. Искалеченное лицо с неистребимо упрямым выражением. Глаза того цвета, которого не достичь уже ни одному инквизитору - в черных тенях, с кроющейся под жестким взглядом обидой на весь мир. Что скрывать – с того момента, как я узнал, что эта авантюра удалась инквизиторам, мне было страшно любопытно его увидеть. Вот только я и предположить не мог, что это произойдет таким образом. Я думал, он будет выглядеть как-то иначе… массивнее, старее, неуязвимее, менее похожим на живое человеческое существо, что ли. А с другой стороны – а на кого бы ему быть похожим? На бесплотного демона? На покойника вековой давности? На зомби из плохого фильма ужасов?
Я устраиваю его в комнате наверху. Он не терпящим возражения тоном требует доставить лекаря из инквизиции.
- Ваша экселенция. Поверьте, инквизиционный врач – это последнее, что Вам сейчас нужно.
Вижу, что он хочет возразить – но уже не может. Видимо, последние минуты держался только на собственном адреналине – сейчас, когда ситуация стала поспокойнее, силы его оставили. Мне не нравится его состояние. Искаженное лицо, почти агоническое дыхание, усиливающаяся дрожь. В какой-то момент он теряет контроль над собой – и выгибаясь дугой, с хрипом вцепляется зубами в подушку. Не могу пока толком понять, с чем связано его состояние – но первое, что поражает меня – то, что к нему явно применялась магия инквизиции. А насколько я понял, скрывается-то он от эльфов, а далеко не от своих, к которым, напротив, требовал его отправить. И самое разумное, что мне приходит в голову, это пока что влить в него лошадиную дозу травяной настойки, сильного снотворного и обезболивающего. Она хороша тем, что действует даже и на инквизиторов, которым обычные человеческие лекарства не всегда подходят. А к магии сейчас прибегать нельзя.
Он затихает, а я зову Нарэн пройти на террасу. Тут много в чем нужно бы разобраться – надеюсь, она мне в этом поможет.
И первым делом она спрашивает:
- Отец Марк, почему Вы отказываетесь вызвать лекаря? Если Вы не хотите, чтобы кто-то узнал о существовании монастыря, не проще ли дать нам возможность попасть в Академию?
- Эля, поймите, у него интоксикация магией. Всей – его собственной, чужой, магией их же медицины – всей, какой только возможно. У него организм ей уже отравлен до последнего края. Да, медицина инквизиции лечит быстро. Только не знаю, в курсе ли Вы, что она одновременно калечит организм еще больше.
- Отравление собственной магией – это как? – удивляется она.
- Ну, Вам это не грозит. Как и любому магу, для кого магия – естественная составляющая его сущности, часть его природы. Не грозит и священникам кордиана – Свет не причинит вреда своим созданиям. Но магия инквизиции по сути чужеродна для организма. И не забывайте – она не светлой линии. Уже те изменения, которые происходят в момент инициации, достаточно ярко об этом свидетельствуют.
- Цвет глаз?
Я позволяю себе тихонько рассмеяться:
- Эвиэль, просто сейчас все несколько изменилось. Инициация стала более щадящей, что ли… хотя и уровень приобретаемой силы уже не тот. Хотя если взять инквизиторов хорошего уровня… Вам доводилось видеть Вэйса Нэвела? Хорош, не правда ли? А я вот как-то случайно видел его фотографию тех времен, пока он еще не был инквизитором. Не знал бы, кто на ней изображен – никогда бы не догадался, что это один человек. И заметьте – на нем ни одной вторичной метки, только первичные.
Она смотрит несколько озадаченно.
- Эля, я не ошибусь, если предположу, что Вы не очень разбираетесь в… хм… скажем так, некоторых особенностях физиологии инквизиторов?
- Пожалуй, не ошибетесь, - соглашается она.
- Инициация приводит не только к смене цвета глаз. Она влечет за собой еще ряд изменений организма разной степени. Инквизиторы называют это метками. Первичные – те, что получены во время инициации. Вторичные – это следы травм, нанесенных другими магами. Раньше использовали другую терминологию, метки называли естественными и приобретенными. Хотя лично я скорее согласен был бы счесть естественными вторичные – то, как корежит тела инициация, куда как более противоестественно, чем шрамы от ран. Вот что удивительно – это то, что у д’Ангиэры не так уж и много первичных изменений. По крайней мере, видимых – поскольку не всегда эти изменения чисто внешние. У Нэвела первичных меток куда как больше, вот что поразительно. А тут – ничего особенного, я пока увидел только зубы и ключицу.
- Зубы? – переспрашивает она. – Да вроде, там ничего особенного. Клыки вот только хищные…
- Это и есть одна из меток, - поясняю я. – Хотя ее вполне можно принять за обычную особенность внешности – пусть и редкую, но возможную. Если не чувствовать природы этой особенности.
- А что с ключицей?
- У него раздвоена одна ключица. Правая, кажется.
- Возможно… я же его в неглиже не разглядывала, - хмыкает она.
- Другое дело, что вряд ли инициация выпустила мага такого уровня со столь мизерными жертвами. Скорее всего, есть еще что-то. Либо деформация внутренних органов, либо каких-то свойств организма.
Она, нахмурившись, пару секунд смотрит в сторону, размышляя о чем-то. Потом говорит:
- Болевой порог. Может быть, это?
- Обычно он повышается, но это касается большинства инквизиторов. Видимо, нервная система зачастую атрофируется.
Она мотает головой:
- Наоборот. У него очень высокая чувствительность к боли.
- Вот как? – Теперь моя очередь задуматься над услышанным. При осмотре, правда, я заподозрил, что болевой порог может быть неизмененным – уж слишком его колотило от боли, прямо до судорог. Но сниженный? Плохо. Ему не позавидуешь. Благословляю вовремя пришедшую мысль про обезболивающее. И возможно, это объясняет еще кое-что. Раз инициация не подарила ему умершие нервы – следствием должна являться не только реакция на боль. Не исключено, что впридачу еще и повышенная эмоциональная неустойчивость, душевная уязвимость – то, что так или иначе в меру присутствует у нормальных людей и то, чего напрочь лишены инквизиторы, чьи окаменевшие нервы избавляют не только от остроты физических ощущений, но и от прочих чувств. Если так – то это страшная тяжесть для него самого и серьезная опасность для окружающих.
- Что может быть еще? – спрашивает она.
- Не знаю. Из замеченного мною – только то, что я назвал, и то, о чем упомянули Вы. Ну и некоторые неизбежные особенности инквизитора прежней инициации…
- То есть?
- Вероятно, Вы заметили, что с ним рядом достаточно тяжело находиться, - прямо говорить о «клейме» неохота. Не знаю, что ей известно – но такие вещи принято обходить молчанием. И хотя «клеймо» распространяется по сути только на сексуальную сферу, но в своем изначальном виде оно и просто присутствие рядом с его обладателем делает не самым приятным времяпровождением. Сегодня я впервые почувствовал, как это. Ощущение дискомфорта, словно в воздух влили что-то тяжелое, давящее, от чего хочется побыстрее оказаться подальше и свободно вздохнуть с облегчением. Хотя если не знать о том, что это на самом деле – можно посчитать просто за обычную реакцию на близость малоприятного человека и скрытую в нем угрозу. По видимости, так она и считает, не зная о «клейме», потому что только усмехается в ответ:
- Ну, характер у него не сахарный… Отец Марк, что за «прежняя инициация»? – Я с начала разговора все ждал, когда она задаст этот вопрос. – И почему Вы назвали его Великим инквизитором? Да еще и под именем Арэйля?
- Эвиэль, Вам должно быть известно, что в прежние времена при назначении на эту должность инквизиторы принимали новое имя… как до сих пор Верховные Князья при вступлении на престол.
- Вы хотите сказать, что д’Ангиэра был Великим инквизитором до Нэвела? И по старой традиции решил избрать имя средневекового инквизитора? Хорошенький же он выбрал образец, - она еле заметно морщится. – И за что же его сместили? Да и как это возможно по возрасту? Насколько я знаю, Нэвел возглавляет инквизицию достаточно давно.
- Не совсем так, - замолкаю на минуту. Она терпеливо ждет, пока я подберу нужные слова. – Даниэль ди Ронтайри д’Ангиэра вступил в должность инквизитора Итоэса под именем Арэйля в тысяча сто сорок восьмом году.
- Арэйль – тезка нашего ректора? – изумляется она. – Ни в одном источнике не встречала упоминания его имени до назначения на должность. Да и вообще до этого о нем никаких сведений не сохранилось, кажется. Но при чем здесь… - да, на ее месте я бы тоже отказывался понимать, о чем речь.
- В истории был единственный инквизитор Итоэса Арэйль, - разговор дается мне нелегко, но он необходим. – А о том, чтобы не сохранилось никаких сведений, инквизиция тщательно позаботилась – как же иначе.
Она закуривает, трясет головой с недоуменным видом.
- Отец Марк, я ничего не понимаю.
- Эля, что Вам известно об Арэйле?
- То же, что и всем, полагаю. Великий инквизитор Итоэса двенадцатого века. Крайне одиозная персона даже для тех времен. Организатор массовых гонений и репрессий. Умер в тысяча сто пятьдесят третьем, место захоронения неизвестно – вот это странновато, конечно. Да и все, в принципе. В легенды Итоэса вошел как монстр из ада. С рогами и копытами. На основании легенд можно предположить, что его уничтожил из мести кто-то из родственников одной из девушек, ставшей его жертвой – возможно, поэтому никаких официальных свидетельств о его кончине и нет.
- Любопытная версия, - улыбаюсь я. – Но не слишком верная.
- А что верно?
Арэйль ее явно интересует, за разговором о нем она как будто даже отвлеклась от насущных проблем. Не могу удержаться, чтобы не спросить:
- Эля, я ошибаюсь – или Вам действительно интересен этот персонаж?
- Не ошибаетесь.
- Ригарэль обычно предпочитали о нем не вспоминать…я имею в виду – после того, как его не стало. А что Вам известно о Вашем ректоре?
- Только то, что в прошлом году он назначен инквизитором Эстассии. До этого, насколько знаю, был в Соборном Княжестве. Случайно слышала от миэльтов предположение о том, что… - она запинается, словно ей неудобно повторить услышанное. – О том, что до инициации он был нездоров психически и находился в соответствующем закрытом учреждении, - она скользит по мне тревожным взглядом, в котором я читаю невысказанный вопрос и страх услышать на него ответ.
- Это предположение не более верно, чем наличие у Арэйля рогов и копыт. – Она вздыхает с облегчением. – Хотя психика у д’Ангиэры… хм… ну, как минимум необычная. И риск был безусловно велик…
- Отец Марк, перестаньте, пожалуйста, говорить загадками. Я слышала теорию о том, что сила наиболее могущественных магов не прекращает свое существование даже после их смерти…хотите сказать, что д’Ангиэре удалось овладеть магией Арэйля? Говорят, у Ирды де Миран когда-то получилось воспользоваться магией Элинэра Аргрэт… Речь о чем-то подобном?
Она права. Нужно же наконец попробовать ей как-то разъяснить происходящее.
- Эвиэль, до своего назначения Великим инквизитором Арэйль был инквизитором Керриза, еще раньше – несколько лет возглавлял эстассийское следствие по так называемым делам особого производства, до этого руководил группами инквизиции особого назначения… в один из этих периодов допустил осквернение храма во время преследования Ригарэль. Инквизиция предпочла закрыть на это глаза, поскольку цели он достиг, а средства тогда мало кого интересовали. Не гнушался использовать черную магию. Еще тогда начал попытки преследования миэльтов и эльтэнов, а став Великим инквизитором, замахнулся уже и на ноитэ. Последнее, до чего он дошел – это конфликт с Даонатом.
- Мне рассказывал Арвиаль… про то, что Арэйль отказался подчиниться посланнику Сил Света, совершив святотатство. Я так понимаю, это все-таки аллегория?
- Нет, Эля. Это не аллегория. Это причина того, почему места захоронения Арэйля Вы не найдете ни на Итоэсе, ни где бы то ни было. Арэйль посмел оскорбить тгарионда Даоната и Силы Света. Лично, так сказать. Звучит невероятно, конечно – и все же это так. За это его лишили не только жизни, но и права на человеческую смерть. Сочтя, что, утратив человеческий облик, ни на что человеческое он больше права не имеет. Он был изгнан в Долину Теней, став лактором Альмас Тасса. Прежде, чем Вы скажете, что это очередная легенда, послушайте продолжение. Только сначала, если не возражаете, я пойду заварю чай.
- А кофе есть? – машинально спрашивает она.
- Есть и кофе. Вы предпочитаете с молоком или со сливками?
- Черный, пожалуйста. И без сахара.
Занимаюсь чаем и кофе, попутно объясняя ей через открытую дверь, что времени у нас еще достаточно. Все указания по подготовке необходимых снадобий я уже дал, а д’Ангиэра, я надеюсь, не проснется раньше, чем я ожидаю. Какой бы там ни был у него болевой порог – но никаких манипуляций с этим магом в состоянии забытья я производить не буду. Разве что иначе ему грозила бы немедленная смерть – но по счастью, у нас другая ситуация.
- Это да, - соглашается она. – Не приди в прошлом году он вовремя в сознание в Керризе – тамошняя инквизиция рисковала остаться без крыши над головой. Вот только, отец Марк, если можно обойтись другими средствами – зачем же его тогда глушили анцером? – в ее голосе проскальзывают нотки тихой ярости. Любопытно, что за странная такая связь между ними. То она спасается от него как от палача, то они вместе сбегают от эльфов – как она-то там вообще оказалась? Она Ригарэль, он их ненавидит так, что готов сам себя на куски порезать, лишь бы извести магов ее породы – и при этом они оказываются здесь вместе.
- Не знаю, Эля, какими средствами там можно было обойтись. Те, которые есть у нас, Вы вряд ли найдете в другом месте. Но дело даже не в этом. Наверное, они тоже могли бы что-нибудь изобрести. Но медицина инквизиции призвана не лечить, а ремонтировать. Возвращать в строй. Она служит целям инквизиции, а не интересам пациента. Не знаю, насколько Вы меня понимаете.
- Думаю, понимаю, - она чиркает зажигалкой. Курит как паровоз, но я воздерживаюсь от нотаций. Они явно будут бессмысленны.
Накрываю на стол. Она, спохватившись, порывается помочь – но я прошу ее не беспокоиться.
- Так на чем мы остановились, дочь моя? – От предложения перекусить чем-то посущественнее несладкого кофе она отказывается, тогда тихонечко подсовываю ей конфетку повкуснее – пусть хоть шоколад лопает. Тоже все-таки своего рода лекарство от стресса. – Ах да, лактор Альмас Тасса…
- Арэйль маниакально ненавидел Ригарэль. Это хоть как-то еще можно объяснить… но чем ему не угодили эльфы и Силы Света? Да и его мания уничтожения Ригарэль явно выходит за рамки нормальности…даже со скидкой на инквизицию, - она чуть раздраженно пожимает плечами. – Сумасшествие? Или он так пытался вписать себя в историю?
Хороший вопрос. Пожалуй, хотя бы на его часть ответ у меня есть.
- Эля, маленькая историческая справка. Во время войн Ригарэль, происходивших между Первым и Вторым очищением, представители Вашей линии не отличались милосердием. В числе их прочих деяний поджог Ардора магическим огнем и – что менее известно – полное уничтожение двух поселений вместе с замком сеньора к северу от столицы. Так сказать, побочный эффект. Там выжил по случайности только маленький мальчик, сын владельца этих мест. А поселения назывались Ронтара и Ангвер. Как, собственно, и назывались еще лет пятьдесят назад два микрорайона Ардора, пока их не постигли очередные градостроительные пертурбации. Сейчас, кажется, это Приречный район. Ронтайри и Ангиэра, если использовать древнее произношение.
- Вы хотите сказать, что… - она глубоко затягивается, так и не закончив фразу.
- Эвиэль, кто может с уверенностью сказать, что может случиться с психикой шестилетнего ребенка, на глазах у которого сжигают его дом, его родителей, весь его мир? Ребенка из хорошей дружной семьи, не знавшей нужды и особых забот. Здесь ни один психиатр не сможет перечислить всех возможных последствий. Кто угадает – когда, в виде чего и как они могут проявиться, если этот мальчик выживет и не лишится окончательно рассудка в то же мгновение.
- Думаете, дело не в том, что он инквизитор, а в том, что он стал им из чувства мести?
- Чувство мести – возможно. Не думаю даже, что осознанное. Но инквизитором он стал не потому. Скорее, это месть еще и за то, что он им стал. – Она молчит какое-то время, а я пользуюсь паузой, чтобы соорудить себе бутербродик.
- Я опять не очень понимаю, отец Марк. Его месть Ригарэль за то, что он стал инквизитором? Звучит так, словно они его принудили насильно, а он долго сопротивлялся, - говорит она с нервным смешком.
- Эля, Арэйль был инициирован в неполных двенадцать лет.
Она поперхнулась кофе. Протягиваю ей салфетку, жду, пока откашляется.
- Его подобрал инквизитор после того, как случилась та трагедия. Конечно, Ригарэль не принуждали его. Они просто не оставили ему выбора. Ни они, ни инквизиция. Как Вы считаете – может ли человек мстить за навязанную жизнь, за лишение его самого себя и собственной судьбы, за лишение даже возможности хотя бы представить, какой она могла бы быть? За лишение права выбора. Ему не суждено было хотя бы представить, кем мог вырасти сын владельца уничтоженных поместий. Как мог выглядеть внешне. Какой мог иметь характер, что любить, чего избегать. Арэйль не выбирал путь инквизитора. Просто другого ему не осталось. Возможно, он – пусть и неосознанно – вообще ненавидит всю магию, какой бы она ни была. И Силы Света впридачу за то, что они никак не смогли его защитить. Чем оборачивается такая психическая травма – кто знает? Не каждый святой свят настолько, чтобы найти в себе силы благодарить небеса после таких ударов судьбы. А Арэйль далеко не святой, уж скорее ему к лицу те самые рога и копыта. И в начале всего этого кошмара ему было шесть лет. В которые он пережил то, от чего взрослый человек лишится разума, а после этого рос среди инквизиторов, у которых психика тоже весьма своеобразна, пыточных комнат и трактатов о том, как половчее искалечить другое существо. И учился, соответственно, тому же. Вас еще удивляет, откуда получился легендарный монстр?
Она передергивает плечами, как от озноба. Вытаскивает не знаю, какую по счету, сигарету.
- И каково же продолжение Вашей легенды про Альмас Тасса? – спрашивает через силу. И вдруг говорит: - Я увижу тебя, мой Ардор… через пламя костра…
Тут уже моя очередь тревожиться. Но она отмахивается, заставляет себя натянуто улыбнуться:
- Не обращайте внимания, отец Марк. Просто вспомнилось одно стихотворение.
- Несколько лет назад инквизиция попробовала осуществить самую безумную идею, когда-либо приходившую в голову тамошним магам. Пожалуй, самую безумную за все время ее существования. Кто-то вспомнил про лактора Альмас Тасса. И решил, что в нынешней ситуации, если идею получится осуществить, это даст инквизиции неоспоримое преимущество, с которым мало что сравнится. Они решили вернуть Арэйля из мира теней в наш мир.
Она не выдерживает:
- Отец Марк, ну Вы же не можете на самом деле верить таким глупостям! Если бы я Вас совсем не знала, подумала бы, что… - она запинается.
- Подумали бы, что основной псих здесь – это я, - улыбаюсь, глядя на ее чуть смущенное лицо. – Помните, Эля, Ваши первые слова, произнесенные в обители? Про то, что магов кордиана не существует? Считается, что уже не существует и магов Ригарэль. И Альмас Тасса, конечно. Так что же выходит – мы с Вами, не существующие оба, сидим и обсуждаем несуществующего третьего? Берите шоколад, я сейчас сварю Вам еще кофе.
Она сидит, подперев рукой подбородок все то время, пока я вожусь с кофейником. Спрашивает, когда возвращаюсь:
- Но даже если предположить, что в этом есть хоть доля правды… откуда Вам известно?
- В моей обители нашел приют один из лучших медиков инквизиции. Точнее, бывший медик. И во всей этой истории он как раз несомненно остался душевнобольным – да и жизнь сохранил только оттого, что волею Сил Света попал сюда. Мы не знаем, как и почему. При осуществлении проекта инквицизии нужен был кто-то, чьей сущности подвластны переходы между мирами. И одновременно этот кто-то должен был принадлежать инквизиции, естественно.
Она кивает:
- Темный эльф. Точнее, эльтэн.
- Нет, Эля. Не эльтэн. Единственный известный мне миэльт, прошедший их инициацию. Он был обречен с того самого момента, как начали разрабатывать этот проект. Миэльт от инквизиции, темный миэльт – само по себе явление из ряда вон выходящее и почти что сверхценность. Но и его принесли в жертву ради более дерзкого плана. Этого хватило, чтобы не выдержал его разум. Вот только если одно лишь прикосновение к этой стороне миров уничтожило миэльта – кто скажет, как выдержал тот, кто восемь веков был в тех мирах? Хотя – неизвестно, как там течет время. Возможно, времени нет там и вовсе. Дело не в сроке – в состоянии. И не будем забывать, что тот, кто в это состояние попал, и до этого имел определенные особенности ментального плана.
Она смотрит на меня во все глаза и говорит резко севшим голосом:
- Отец Марк, Вы предлагаете мне поверить в то, что Арэйль и нынешний инквизитор Эстассии – один и тот же человек?!! Вам не кажется, что для этого сперва я сама должна двинуться рассудком?
- Эля, я покажу Вам сейчас кое-что. Подождите несколько минут, пожалуйста.
Я поднимаюсь в свою личную библиотеку. Проходя мимо, тихонько заглядываю в комнату, где лежит д’Ангиэра. Слава Силам Света, пока спит. Беру в библиотеке то, зачем пришел, возвращаюсь обратно. Протягиваю ей единственный – думаю, что единственный – сохранившийся экземпляр древней рукописи с гравюрами. Гравюры выполнены неплохо, художник явно был талантлив. На одной из них изображен Великий инквизитор Итоэса Арэйль. Очень характерное лицо, такое вряд ли с чем можно спутать. Она смотрит на гравюру вечность. И через минуту после вечности тихо говорит:
- Отец Марк… простите… я хотела бы побыть одна.
Год 1160 от дарования Книги Даоната
Сорок лет прошло с тех пор, как не стало двух деревенек на севере Ардора. И почти десять лет с его назначения главой инквизиции. При упоминании имени Великого инквизитора Арэйля вздрагивал Итоэс. Его прокляли маги всех нэр – да и священники кордиана старались держаться подальше. Даже инквизиторы опасались с ним пересекаться без крайней необходимости. А он все продолжал войну с Ригарэль, и ставкой в этой войне было уже не их несостоявшееся Царство, не судьба их линии – а жизни всех магов Итоэса и тех, кто имел к ним хоть какое-то отношение. Он требовал права на допросы и преследование ноитэ, заподозренных в укрывательстве или любого рода контактах с магами. Святой Престол отказал, ужаснувшись – и он еще не знал, что после этого Верховный Князь уже всерьез задумался о дальнейшей судьбе Великого инквизитора.
Вот только запас его собственной прочности закончился раньше. Не выдержали ни тело, ни душа, так долго умерщвляемые им самим, но взбунтовавшиеся напоследок. Вздрагивая от звука его имени, Итоэс не знал, как он сам просыпается ночью от холода, как пытается в самые жаркие дни прогнать озноб у камина, близость которого не согревала ледяные руки в то время, как все вокруг изнывало от нестерпимого зноя на редкость засушливого лета. Как вдруг неожиданными кошмарами приходят события, которые вроде бы были забыты несколько десятков лет назад. Как вдруг оказывается, что, не вспоминавшиеся все это время, – именно они важнее всего.
Сорок лет назад у него был только Ардор. За сорок лет Ардор ему так и не вернули, отдав взамен весь Итоэс. Он не мог понять, что собственное подсознание коварно обманывает его, исподволь подсовывая ощущение невосполнимой потери, которая что-то изменила. Если бы он сам осознал эту игру теней на подкладке своего разума – он разогнал бы тени. Но тени были хитрее, чем разум, подтачивали его изнутри.
Все чаще появлялось чувство тупой безысходности, бесполезности каждого очередного дня. Казалось, случилось уже все, что наполняло жизнь хоть каким-то смыслом – и то, что происходило теперь, было не более чем видимостью, карикатурой на существование. Не было даже надежды на то, что эту карикатуру сотрет ненавистная рука кого-то из магов, война с которыми постепенно превращалась для него в войну со всем миром. Великий инквизитор не так часто участвует в задержаниях – разве что в самых исключительных случаях, да и то осуществляя в основном общее руководство. Значит, остается только вереница похожих друг на друга дней, заполненных допросами, проклятиями и обоюдной ненавистью. У него в жизни было не так много радостей – но даже и от того, что нравилось раньше, он давно разучился получать удовольствие. Ничто больше не вызывало интереса. Любые события и разговоры представлялись лишенными смысла – не было больше ни мыслей, которые могли бы привлечь его внимания, ни людей, общение с которыми увлекло бы его хоть на мгновение. Да и желающих общаться с ним, если только это не было вызвано рабочей необходимостью, и раньше было немного – а теперь не осталось и вовсе.
Он потерял интерес и к книгам – большинство из них давно были прочитаны, а новые не вызывали любопытства. Что могло там быть, способного удивить или понравиться? Очередные философские рассуждения? Очередные трактаты по люминологии? Ему давно было глубоко безразлично, каким именно образом действует благодать Сил Света. Ни благодати, ни света он не ощущал. Прошел даже тот период, когда он пытался бросать небу дерзости или обвинения. Светлые силы не сочли его достойным даже кары за осквернение храма, абсолютно забыв о его существовании. Только он все равно считал виновными их, а не Тьму, во всех своих бедах и неудачах. И уже не знал и сам, а верит ли вообще в их существование на самом деле.
Отвращение к себе и к миру становилось таким, что невозможно уже было терпеть. Он пытался загнать это чувство вглубь таором – рано или поздно опьянение стирало ощущение реальности, но тогда в нем неизменно поднималась, вырываясь на свободу, черная волна слепой злобы, которая душила его до судорог.
Ему казалось, что жизнь внутри него давно замерла, как застывший в утробе мертвый плод, и из всех чувств осталось только одно – чувство боли, словно огонь, изуродовавший его когда-то, просочился еще и внутрь, продолжая жечь нестерпимой мукой.
С каждым днем и часом пропасть, в которую он стремительно падал, становилась все глубже и темнее – и во всем свете не было руки, способной удержать его. Ничего, что послужило бы какой-то опорой.
Он одновременно и ненавидел самого себя и вовсе не чувствовал своего существования. Собственное лицо внушало такое отвращение, что он избавился ото всех зеркал, какие только могли попасться ему на глаза.
Одиночество и собственная ущербность скребли до боли кожу. Он отдал бы всю свою власть и магию, если бы возможно было взамен получить хоть одно объятие, хоть одно ласковое слово. Это стало вдруг необходимее воздуха – и он задыхался и сходил с ума от невозможности, от того, что болела и терзалась каждая клеточка тела.
Издеваясь над собой, допившись до полного помешательства, он дошел уже и до того, что, выбравшись тайком в один из самых смрадных кварталов Далсы, место обитания людских отбросов и изгоев, нашел слабоумную уродку-горбунью, покрытую язвами с головы до пят, истекающую слюной, от которой смердело так, что этот запах перекрывал даже зловоние залитых нечистотами окрестностей. Назвать ее человеческим существом можно было разве что в шутку – и отсутствие в ней хоть чего-то человеческого вкупе с предложенной суммой золотом привело к тому, что она было и дала согласие подняться с ним в грязную конуру над местной харчевней. Вот только приблизившись к ней, он увидел в мутных глазах такой нечеловеческий ужас и омерзение, что, отшатнувшись в не меньшем ужасе, он почти протрезвел. Осознание происходящего оглушило его ударом молнии, он в панике метнулся прочь, потрясенный тем, что собирался сделать, боясь даже думать о том, чего избежал, вовремя придя в рассудок. Подсознательно он к этому и стремился – лишний раз ткнуть себе в нос уродство клейма инквизитора, лишний раз напомнить себе, что с его внутренним уродством чье угодно душевное или телесное безобразие нельзя даже и пытаться сравнить.
Потом его рвало несколько дней подряд – уже только желчью и таором, потому что есть он уже не мог и не хотел. Зато пил столько, что исчезли и последние проблески разума, и способность хоть как-то оценивать реальность. Он перестал различать явь и сон. Не знал, когда допрашивает магов в реальности, а когда нападает на собственные видения и кошмары. Сон не был уже и сном – осталось лишь пьяное забытье, когда организм отключался на время. Приходя в сознание, он выл, катаясь по полу, царапая камень ногтями в припадках безумия. Он кричал Силам Света «да сделайте же хоть что-нибудь, вы бессильны, проклинаю вас!» и извергал такую хулу на небеса, что и тысячной доли хватило бы, чтобы своя же инквизиция приговорила к сожжению, если только кто-то мог бы это услышать. Наконец, попытался сладить и петлю – но неверные пальцы не справились с узлом, и, отбросив опору из-под ног, он всего лишь с силой рухнул на пол, больно ударившись бедром, и долго лежал, скуля и слабо вздрагивая, не в состоянии встать из-за боли и шока, и не понимая из-за опьянения и своей особенной чувствительности к боли, не сломал ли он кость.
Все в том же угаре как-то ночью он добрел до часовни, сам не зная, зачем. И когда увидел, как прямо на него идет озаренное нездешним светом изображение тгарионда Даоната – последним проблеском сознания понял, что вот, наконец, и пришла последняя стадия алкогольного делирия. Странно лишь, что мерещатся ему не создания Тьмы, а посланник Света. Хохот его прозвучал так несуразно и дико – впору было бы испугаться самому, останься у него хоть капля здравого смысла. Так, смеясь, он и осел на холодный пол, когда неожиданно пришло осознание того, что это – не видение. Застарелое опьянение пропало мигом, согнанное жестом руки Посланника. Но он так и остался сидеть, прислоняясь к стене и чуть закинув голову вверх, глядя на тгарионда равнодушными пустыми глазами без малейших попыток ни пасть ниц, ни хотя бы встать на колени.
- Инквизитор Арэйль, - голос Даоната звучал тихо, но казалось, что его звуком резонирует каждый камешек часовни, каждый глоток воздуха вокруг. Этот звук жег горло, и ему еле удалось подавить приступ кашля и подкатившую тошноту. – Ты отверг Свет и преступил законы небесные и людские. И вряд ли тебе есть, что сказать в оправдание.
- Я не нуждаюсь в оправдании, - если хоть какая-то часть его души и должна была ужаснуться происходящему, то она не успела дожить до этой ночи. Внутри была только та же темная пустота, что заполняла его уже столько времени.
- Ты забыл о том, что священник Святой Церкви – это прежде всего служитель Света.
- Я служитель инквизиции. Неужели Свету это неведомо?
- Ты сам лишаешь себя спасения и Светлого Царства, оставив в себе лишь злобу и войну. Ты не заслужил ни мира, ни покоя.
И тогда он рассмеялся прямо в лицо Посланнику.
- На что мне Светлое Царство? Злобу и войну? А у меня нет ничего ценнее! К чему мне стремиться туда, где меня лишили бы и этой малости? Мне не нужны мир и покой, мне нечего с ними делать!
Даонат смотрел – и казалось, что печали в его взгляде больше, чем гнева.
- Твое имя проклято во всех мирах.
- Неужели и в Альмас Тасса? – вот тут уже проснулся запоздалый ужас, но даже он не смог сдержать рожденной безумием дерзости. Неужто он с издевкой бросает эти слова в лицо Тому, чьего прихода Итоэс ждет как чуда и перед кем трепещут силы Тьмы?
- Деяния твои таковы, что лишают тебя не только права на жизнь, но даже и права на смерть, какой она дана человеку. Тебя исторгают все миры Итоэса – так стой же отныне на границе миров, лактор Альмас Тасса. Ты сам назвал единственное место, готовое тебя принять.
Опять дрогнули витражи - и время пропало вместе с миром.
Эвиэль Нарэн
Смеюсь до слез, сидя у краешка пруда и разглядывая лебедей. Сюда бы ящик таора из запасов нашего вурдалака – ох, как он пришелся бы кстати. Даниэль д’Ангиэра – Великий инквизитор Итоэса? Умерший восемь веков назад? Палач Ригарэль и черный маг?
Проходящий мимо послушник подозрительно косится на меня, услышав мои истерические писки. Обращаюсь к нему:
- Скажите, в монастыре есть винный погреб? Я серьезно. Могу я попросить бутылку вина? Или таора. Пожалуйста, это правда очень нужно.
Он бормочет что-то невнятное и быстро удаляется. Через час весь монастырь будет знать, что их дом призрения пополнился еще одним психом. Плевать, это далеко не главное событие на сегодня.
Так что же – это инквизитор Арэйль собственной персоной варил мне кофе? Кормил сыром у фонтанов и вызывал такси? Терпеливо сто сорок раз объяснял, чем отличается удар магии через физическую материю от воздействия через магическое пространство? Это Великий инквизитор Итоэса, кому мир обязан геноцидом магов, заставлял выбирать меня арилл Ригарэль? Это, оказывается, сам Арэйль – великий и ужасный – просил у меня в Керризе стакан воды?
Начинаю хохотать с удвоенной силой. Пугаюсь появившейся из-за кустов фигуры. Еще больше пугаюсь, понимая, что все тот же послушник вернулся… с открытой бутылкой вина впечатляющих размеров и бокалом. Не успеваю ошарашено поблагодарить, как он опять исчезает в зарослях.
Это Арэйль, чтоб он сдох, вызывал мне демона? Хотя что это я ему сдохнуть желаю – он и так уже давно, вроде… или все-таки нет?
«Как погибель и как пощаду – я увижу тебя, мой Ардор…»
Первый бокал выпиваю залпом. Тиссан Лиант на любые вопросы, связанные с д’Ангиэрой, имел привычку вздыхать «он – инквизитор». Довольно странное объяснение, если помнить о том, что Лиант и сам не речная русалка.
Вспоминаю – тот сеанс связи, где д’Ангиэра пытался демонстрировать карты. Сказанное кем-то по ту сторону экрана «паранойя» и ответный шепот «учитывая обстоятельства, следовало ожидать». Они говорили – об ЭТИХ обстоятельствах?
«Я лично займусь Вашим обучением…»
«…не забудьте наложить маскировку на перстень…»
«…я инквизитор. У меня нет права ошибаться…»
«…Эвиэль Нарэн, Вы оглохли?»
«…Эвиэль, дайте хоть пару часов покоя!!»
Это Великий инквизитор Арэйль, померший восемь веков назад и дружно проклятый всем Итоэсом посмертно, мне зеленку приносил после неудачной встречи с лесенкой? И ворчал из-за стибренного для фирнов молока?
Второй бокал слегка унял хотя бы приступы смеха.
После шестого я понимаю, что мне плевать на весь идиотизм Итоэса оптом. У них тут добротная тара – литра на два, если не больше. И иду на второй этаж дома настоятеля.
И очередной бокал пью уже, глядя на лежащего д’Ангиэру. Который так же молча долго смотрит на меня.
А потом все-таки хрипит через силу:
- Маг Ригарэль опять пьет в одиночку?
- Инквизитору сейчас пить нельзя, насколько понимаю.
Ставлю под стол почти пустую бутылку и растягиваюсь на соседнем диванчике.
- Ничего, Ваша экселенция. Раз уж Вы пережили восемь веков Альмас Тасса – соседство одной Ригарэль тоже как-нибудь переживете, - бормочу непослушным языком. И засыпаю, так и не узнав, ответил ли что-нибудь этот вурдалак или предпочел прикинуться глухим.
Я серьезно. Начиная с событий (те же Парк Культуры с Лубянкой - поверь, ничуть не веселее упавшего самолета) и - самое главное - заканчивая психологией, отношениями и так далее. У меня за неделю чернухи по всем фронтам бывало поболе, чем у них там за описанный год.
