Спасибо, хорошо. Уже.
В субботу (прошлую) решила отлежаться. Температура вела себя странно. Она скакала. Причем, прикольно: от нормальной вдруг подпрыгивала до 39, потом обратно. Усилием воли решила провести день в тумане горячечном с глазами незрячими…. Ибо велик соблазн в тот самый период, когда она (температура) нормальная (между скачками вниз и верх) решить для себя, что я совсем здоровая и потащить свое тельце в конюшню. Позвонила, попросила девчонок удочерить крысу. Собственно, результат удочерения вы видите: Геля гоняет бронтозавру в поле, с полной выкладкой. Спасибо огроменное.
В воскресение сын отдал машину – поехала. В конюшню, ессно. Утром температура была нормальная. Поскольку прыгающая температура мне поднадоела (моск не плавился только потому, что она была именно прыгающая), решила «подстелить соломку». То есть принять меры к тому, что могу загреметь болеть надолго. Договорилась с Латифом про менять воду и поливать Зару в жару, и травку косить. Предупредила девчонок, что могу «пропасть», видимо, на недельку. Потому что хрен меня знает. Я уже в себе не понимаю.
Стоим в коридоре с Ксюхой, я смотрю каталог какой-то полезности американской. Ксю мне рядом объясняет, что-зачем-почем. И тут случилось странное. Из денника (к двери которого я приложилась спиной) вышла тихо-тихо большая черная голова лошади. Тихо-тихо зависла рядом с моей головой. Тиха-тихо прижалась щекой к моему затылку чуть сбоку. Где-то рядом – влажный глаз. И замерла, отвесив губу.
- Ты пришла почитать со мной журнал? Ааааа, нет, ты пришла посмотреть на Чижа, стоящего в коридоре!
- Нет, Тань, она на тебя смотрит-то, ты просто не видишь. Ее даже журнал не смущает.
Так мы постояли некоторое время. Потом голова ушла так же тихо, как появилась.
Почему странное? Потому что по собственной инициативе Зара вот так подходит сзади и прижимается головой только тогда, когда ей плохо. Точнее – было плохо, а в отходняк может так прижаться и даже заснуть на плече. Ненадолго. Похоже на благодарность. А еще она так делает, когда мне плохо. Только, мне должно быть всерьез плохо.
Потом был дождь. А я как раз гоняла Зару на улице. И промочила ноги. Что было совсем уж лишним. И домой я вернулась с температурой. И в понедельник проснулась тоже с температурой. Хорошо, что Пашка оставил мне машину. Я метнулась на работу, расписала всем документы, посидела на совещании. И позвонила «любимому доктору». Объяснив ему, что со мной происходит, получила:
- Вы через какое время можете приехать к нам?
- Минут через 15-20.
- Хорошо, я через 25 минут приглашаю сюда специалистов.
Через 25 минут на меня глянули угрюмые специалисты.
Через 30 минут я была в приемном покое.
Через час в палате гнойной хирургии.
Приехали.
На самом деле, все, что происходило в эти дни я помню не очень. Потому что температура, зараза, держалась упорно и я то ли спала, то ли бредила.
Бабушки.
Наверное, о войне и блокаде она рассказала гораздо раньше.
Когда меня еще не было…
Она – жена военного летчика. Никак не получается подумать – «вдова». Звонкий, активный голос. Потрясающая память (мне бы такую). Когда муж вышел на пенсию, ему и еще нескольким выделили куски земли, за 100 км от Ленинграда. И они там построили дом. Хороший дом. На берегу Невы. Сыновья разлетелись. Потом им сказали, что эти земли забирает исполком – для какого-то строительства. И им выделили квартиры в Ленинграде, в тогдашних новостройках – на Озере Долгом. А потом, уже в перестройку, вдруг нашли и сообщили, что землю с домом у них отобрали незаконно, распоряжение исполкома признали неправомерным и все вернули. А потом военный летчик умер. Инфаркт. Он очень любил свой дом… И теперь она – зимой живет на Озере Долгом, летом – на берегу Невы, жена и мать военных летчиков…
Потом я ее увидела. Ясные, светлые глаза, которые всегда лучатся улыбкой. Ей никак не дать ее 82 года – она выглядит едва ли на 60.
«Мерцающая аритмия… знаете, это когда сердце всегда – как бабочка. Никогда не знаешь, когда она крылья сложит…. Так и живу – после смерти мужа, уже лет 20…» - улыбается она мне. – «Наверное, недолго уже трепыхаться…» - «Разве вы от жизни устали? Не поверю. Вы же улыбаетесь. Вы ее, эту жизнь, еще любите» - «Да. Люблю. Какой бы она не была» - улыбается она мне. И уходит жить в свой дом на берегу Невы, который построил для нее ее военный летчик… Улыбаясь. Бабочка….
Разговор с врачом.
- Вот такая история. Думайте. Варианта – два. Если первый не пройдет – обязательно будет второй.
- Доктор, мне тоже говорили про позвоночник. Оказалось, что можно жить без операции – я приспособилась. И живу, как видите, вполне полноценно.
- Да. С отгнившей почкой вы тоже можете некоторое время пожить, не совсем полноценно, и даже поработать. Только, тут наступает такой момент интересный, когда наступает смерть, и с того света вытащить, обычно, не успевают. Думайте.
Звучит весомо. Пошла думать.
Температура не спадает, зараза…. Я лежу и думаю… Поскольку мне хреново, думается о плохом. Операция – это ж я насколько зависну на больняке? Блин, как не вовремя…. В успехе я не сомневаюсь, и в том, что «потом» смогу максимально полноценно жить – тоже. Но – я не могу вот так вот взять, и отказаться от части меня.
Я лежу в темноте и без звуков, я думаю. Я вспоминаю, как это было много лет назад – со спиной. Тогда я решила и стало гораздо проще. Проблемы не стало. Появилась необходимость просто приспособиться к новым реалиям. Теперь – не так. Теперь очень мало времени. Я даже не знаю, сколько. Сутки? Есть у меня сутки для решения? Или нет… Но, попробовать стоит. И сразу стало легко.
Нет, ребята, а почку я вам не отдам.
Стало легко. И я провалилась. В сон. Я знала, как выглядит почка… я видела – в субботу лазала в поисковике и пыталась диагностировать себя сама. Сон был цветным.
Маленькие ручечки
Клеточку за клеточкой
Чистят мою почечку
Клеточку за клеточкой
Удаляя старые
Ставят, ставят новые
Клеточку за клеточкой
Маленькие ручечки
Строят мою почечку…
Почка была темно красной. Много-много ручек были белыми. Бок ужасно болел. Так сильно, что я даже испугалась и заставила себя проснуться. Мне показалось, что ручки уже делают что-то лишнее и копаются в живой ткани. А потом я аккуратно уходила опять в этот сон.
Утром разбудила медсестра – меня ждут на УЗИ. Вот сколько у меня было времени – одна ночь. Мне было хорошо. У аппарата УЗИ был консилиум.
- Ну, смотри. Вот – все в порядке. Немного вокруг оси. Здесь безобразие.
- Какое безобразие? Это ж с другой стороны!
- Не обращайте внимания. Это мы о своем.
- Я не видела снов про ту сторону…
- Что вы сказали?
- Не обращайте внимания. Это я о своем…
Температура держится…. Но – 37! После 39 с половиной это ни о чем.
Спать…. Маленькие ручечки строят мою почечку….
Бабушки.
Она представилась мне капризной, маленькой 70-летней куколкой. Странный, немного гортанный голос совсем не соответствовал маленькому телу, ибо был глубок. Куколка была удивительно жизнеспособна. Не менее 2 раз на дню - душ (точнее, мылась она под краном, поскольку душ достать не могла). Обязательно уложенные медно-красные волосы (чуть не укатила в шпильках в операционную). Аккуратно и почему-то совершенно естественно! – нарисованы на тонкой коже лица глаза и брови. Канареечно желтая пижама, того же оттенка с коричневыми тропическими деревьями махровый халат («Нет, я не понимаю, почему все не любят синтетику! Ну, потрескивает немного, и больше никакой разницы!»). Тонкий, хоть и специфический, юмор. Встала пораньше – готовилась к операции. Вымылась, разделась, подкрасилась….
- Ну, что же они не идут? – гортанный голос не дрожит, подрисованные глаза улыбаются снисходительно. Только в зрачках затаилась тревога…
- Наверное, из-за отключения электричества. Вы же слышали – на час, из-за ремонта. Не волнуйтесь!
- Да нет, я готова… вы слышали, - гортанный голос начинает звучать доверительно, - анестезиолог сказала, что операция будет очень сложной…. Я беспокоюсь за сердце. Выдержало бы.
- Должно выдержать. Вы же хотите, чтобы выдержало.
- У меня выхода – нет. Опухоль…. – 70-летняя куколка совершенно естественно улыбается подкрашенным лицом, в глазах нет страха и нет отчаяния, только немного затаившейся в тени тревоги.
- Выход у вас есть.
- Опухоль…..
- Вы могли оставить все, как есть, и дожить столько, сколько получится. Вы – выбрали побороться. Так? Вот и боритесь. До конца.
- Да.
- Вот, за вами – транспорт.
Ничуть не торопливо, спокойно и размеренно, она разделась, пара практиканток-медсестричек легко приподняли ее на руки и положили на каталку, укутав одеялом. И мы сказали ей: Удачи!
Я ушла из больницы, так и не увидев больше бесстрашную маленькую куколку 70-ти лет. Мне сказали, она в реанимации. Я желаю ей жизни. Той самой, канареечно желтой, слегка искрящей жизни.
Только, почему-то я сейчас плачу, когда пишу это.
Того голубя, который влетел в окно палаты, когда она была на операции, я прогнала…
Разговор с врачом.
- Доктор, можно вас отвлечь на секунду, - семеню я рядом с деловым мужчиной в зеленом костюме хирурга по коридору.
- Зачем?
- Спросить хочу.
- О чем?
- Да, про почку. УЗИ видели – и как?
- Нормально.
- То есть – лучше? Будем работать на улучшение, а не на отрезать?
- Да.
Бабушки.
Ее привезли в тот же день, что пришла я.
Стонущую, тучную, неопрятную женщину неопределенного возраста с седыми волосами.
Она настолько хотела к себе внимания, что ее стоны скоро перестали восприниматься всерьез. Она стонала и жаловалась, когда приезжала ее подруга, и тут же успокаивалась, как она выходила из палаты, деловито начинала копошиться в своих пакетах. Попробовала пообщаться с нашими «бабушками» - улыбчивыми «бабочкой» и «куколкой», но не была ими понята. Потому что те все про Бродского да Пикассо, и им не интересен был разговор про «Феррари, слышали – грудь решила сделать 8 размера. Передача такая есть: «Сделай тело». Не понимаю, на зачем люди с этим маются, вон, свою девать некуда…». К вечеру ее стоны настолько всем приелись, что на них перестали обращать внимание даже медики… И каким-то чудом не пропустили – забегали, заговорили, раздели, с трудом перекатили на каталку… срочная…
Через сутки привезли из реанимации – прооперированную, со швом на все тело. Стонам уже верилось… Пришел сын, оставил трубку. Пришла подруга. Нет, ничего не изменилось. При подруге и сыне – она умирала и была всем недовольна, как они за дверь – спокойно, без единого стона, спит, переворачивается без помощи с боку на бок. Врача не слушалась – велено только садиться, так нет, пошла ходить, как только одели бандаж. Бедный молодой доктор полтора часа прыгал перед туалетом, не зная, как оттуда извлечь тучную даму… И тут же потеряла способность шевелиться, как пришла та же подруга… «Возьми ручку, и запиши. Позвони: Светке Ивановой, ……» - далее шел внушительный список подруг, которым надо позвонить. « Ты им скажи, что я в больнице, в тяжелом состоянии, что мне ничего не нужно, чтобы не приходили. И дай мой телефон». На следующий день: «Ты этой позвонила? А этой? И телефон дала? А что они мне не звонят?»
Я совсем не могу говорить с людьми об их болезнях…. Это – минус.
Когда я уходила домой, она оставалась в палате одна. Но, мне за нее было спокойно: она уже вполне могла все сама, даже помыть посуду. Моя помощь была не нужна.
Вы даже не представляете себе, какая вкусная манная каша, сваренная на воде, с комочками! Это – безумно вкусно после недели голодовки…
Берегите себя.
Теперь вопрос по существу.
После того жуткого количества антибиотиков, что я всосала за эти дни, надо бы восстанавливать иммунитет.
Что-то мне приходит на ум эссенциале и линекс. Наверное, надо бы что-то калийсодержащее...
А что есть из иммуностимуляторов?
Ага, эхинацея.
Блин, вот что делать с лошадью - знаю. А что со мной - нет!
